Кинжал Немезиды (СИ) - Чайка Дмитрий

Моя теща тоже знала этот закон, а потому сидела в собственном дворце под караулом, охраняемая благодарными подданными. Я не стал разговаривать с делегацией купцов и вельмож в лагере и отправил их назад, готовить торжественную встречу законного царя. Они возвращались в город, с ужасом разглядывая заваленное телами поле битвы и шепча молитвы непослушными губами. А ведь даже в прошлую войну здесь не было настолько весело. Сражение прошло быстро и закончилось таким чудовищным разгромом, какого в этих землях не видели никогда. Норма потерь у нас — процентов пять, ну десять, хотя это уже много… В полисных войнах Древней Греции случались вполне себе настоящие битвы двух фаланг с нулевым счетом. Если погибала шестая часть войска, то это считалось страшнейшим поражением. Здесь же полегла едва ли не пятая часть, и еще вдвое больше было раненых. Они не бойцы, а их уцелевшие товарищи предпочли задать стрекача. Наемники сложили оружие под мое слово, часть из них просто ушла домой, решив взять свое с крестьян на обратном пути, а жалкие остатки троянцев утекли за стену и там вогнали всех в панику. Слишком велик оказался контраст между тем войском, что вышло из ворот, и тем, что прибежало обратно через несколько часов. Легион как будто провернул через мясорубку тысячи людей, превратив их в фарш. А летящие без перерыва камни только добавили происходящему недостающую перчинку. Расчет требушета работал без перерыва все это время, даже когда в лагерь лез озверевший враг.

Я вошел в ворота города и присвистнул от удивления. Треть домов выгорела, и довольно много оказалось побито камнями. Провалившиеся крыши и проломленные стены как ничто другое свидетельствовали о хрупкости бытия. Саманный кирпич — полнейшая дрянь, он не может защитить от увесистого камня, летящего с неба. Мой конь аккуратно переступал через мусор, которым были завалены улицы, и лишь брезгливо фыркал, когда наш с ним путь пролегал мимо очередной горелой проплешины. Даже дворец оказался изрядно поврежден. Прямо около входа стена пошла трещиной, а одного из каменных львов разбило в щебень. Жаль, мне эти скульптуры очень нравились. Эдакая примитивная, но довольно милая архаика.

Толпа бывших хозяев города встречала нас поклонами, протягивая подарки. Они ринулись было ко мне, но охрана легким вразумлением в область ливера вернула их назад и выстроила в неровную линию. Над площадью повисла тугая, пронизанная липким ужасом тишина. Я смотрел на них, а они — на меня. Я так и не слез с коня, а они так и не поняли, чего я от них хочу, только кланялись без перерыва.

— Прощения просим, великий царь, — гудели купцы и вельможи. — Не губи! Всех богов за тебя молить будем. Слава! Слава великому царю!

Я продолжал молчать, не слезая с седла, и их славословия и извинения понемногу превратились в жалкий, унылый скулеж. Я же, окруженный закованной в железо стражей, смотрел на троянскую знать в упор и не говорил ни слова. Кажется, до них дошло! Один за другим они начали становиться на колени, утыкаясь лбом в землю. Все, кроме двоих. Клитий, старый соратник царя Париамы, так и не склонился передо мной, презрительно оглядывая своих бывших друзей. А в пяти шагах от него стоял смутно знакомый воин в кожаной рубахе, обшитой бронзовыми бляхами. Какой-то небогатый аристократ с окраины Вилусы, не помню его имени. Он ранен, голова перевязана окровавленной тряпкой, но он смело смотрит мне в лицо, упрямо оскалив зубы. Ну, что же. Все уже выбрали свою судьбу, и я поднял руку.

Первым упал Клитий, которого один из стражников зарубил секирой. А вот воин решил умереть в бою. Он выхватил меч и с ревом бросился на меня. Он повис на копьях, не сделав и пяти шагов, и после этого я заговорил.

— Ну, что же, почтенные. Вы пока останетесь здесь и будете стоять на коленях. Вас позовут, когда понадобитесь. Головы не поднимать, смотреть в землю, думать о вечном, молить богов о милости.

И я слез с коня, стараясь не заорать от боли в раненой ноге. Так себе зрелище — хромающий царь, который бредет, опираясь на копье. Хорошо, что они так и не посмели поднять головы, я хотя бы дойду до трона.

— Царицу приведите! — плюхнулся я на свое законное место и огляделся по сторонам. В Трое и раньше был не мегарон, а полнейшее убожество, а со смертью Париамы отсюда как будто ушла жизнь. Только горы каких-то корзин и мешков напоминали о том, что тут есть люди. Не дворец, а расселенная хрущовка перед сносом.

Царица сильно сдала. Я помню ее пожилой, но все еще красивой женщиной с резким, выразительным лицом. А сейчас передо мной стоит старуха, седая и сморщенная, в которой от знакомой мне Гекубы остались лишь глаза. И они полыхали такой ненавистью, что мне даже немного не по себе стало.

— Ну что, теперь ты доволен, зятек? — презрительно посмотрела она на меня. — Ты же опять победил! Какие жертвы и какому богу ты приносишь, что тебе дается такая удача?

— Доволен? — удивленно посмотрел я на нее. — Чем я должен быть доволен? Тем, что мой город разгромлен, а его люди погибли? Я скорблю, а не радуюсь победе! В Тартар такие победы.

— Вот как? — по-моему, она даже немного растерялась. — И что же ты будешь теперь делать? Казнишь меня?

— Ты родила хороших детей, царица, — ответил я ей. — И благодаря им останешься жить. Я не хочу расстраивать Креусу, иначе, поверь, ты бы уже болталась на кресте.

— Надо же, — она смотрела на меня растерянно, словно не узнавая. — Креусу он не хочет расстраивать… Вот бы никогда не подумала… Ты стал другим, зять. Еще недавно ты был мальчишкой, который убивал направо и налево, топтал чужую гордость, лишал людей достояния и лез наверх по головам…

— Я уже залез куда хотел, — хмыкнул я. — И я по-прежнему топчу, отнимаю и убиваю направо и налево, если в этом появляется нужда. Только в одном ты ошибаешься, царица. Я не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Отвечу на вопрос, который ты боишься задать. Нет, я не казню твоего внука. Его заберет к себе Гелен, и он станет жрецом. Я слышал, что мальчишка неглуп и любопытен. Он никогда не женится, но он проживет хорошую жизнь, если не сделает ту же ошибку, что его мать и бабка. Я не хочу проливать родную кровь без нужды. Боги покарают за это.

Это что сейчас было? Кто-то всхлипнул? Гекуба заплакала? Да быть этого не может. Мне показалось! Или все-таки нет? У нее и правда текут слезы. Эта железная баба, оказывается, кого-то любит в этой жизни. Никогда бы не подумал. Креусе от нее доставалось немного ласки.

— Это весьма достойно с твоей стороны, — ответила она, тут же оправившись от минутной слабости. — Ты вернешь нас с Андромахой на Милос?

— На Антимилос, — поправил я ее.

— Но это же совсем крошечный островок, — у Гекубы вытянулось лицо. — Я видела его из своего окна. Там ведь нет никого.

— Не преувеличивай, — примирительно поднял я руки. — Там водятся дикие козлы и тюлени. Вам с Андромахой будет не скучно вдвоем.

— Ты не посмеешь, — ледяным тоном произнесла она. — Я никуда не поеду без своих служанок. Лучше казни меня.

— Можешь прямо по прибытии броситься со скалы. Мне все равно, это уже будет твоим собственным выбором, — любезно ответил я и махнул рукой охране. — Увести.

Земельная знать и купцы стояли передо мной, склонив головы. Так уж случайно получилось, что тело их вожака Клития упало прямо перед входом во дворец, и для того, чтобы войти, этим людям понадобилось переступить через товарища, с которым еще недавно они пировали. Лужа крови из разрубленной головы получилась такой, что некоторые из них замарали сандалии и теперь пугливо смотрели на собственные следы. Символично вышло, многих даже пот пробил. Их почти три десятка, тех, кто заварил эту кашу. У половины сегодня погибли сыновья, и сами они тоже ждут наказания. Только одно их греет: семьи укрылись за Проливом, у Реса, царя фракийского племени одрисов. Подбросим угольку…

— Абарис, — обратился я к легату, — ты с дарданцами договорился?

— Да, государь, — склонился тот. — В лагерь от них посол приезжал, из дальней родни моей. Как увидел, что огонь в Трою летит, тут же сказал, что они всегда ванаксу верны были, и никакого царя Астианакта знать не знают. А все, что про них говорят — это наветы завистников. Пусть, сказал, их за это боги покарают чесоткой и поносом. Пусть выпадут их бороды, а мужской корень отсохнет.