Аргентинец поневоле 2 (СИ) - Дорнбург Александр
Кроме всего прочего, этот лукавый мошенник рассыпался в жалобах. Якобы все «вороны» наги и нищи, бедны и утомлены; в пути они вечно страдают от холода, голода, недостатка воды, их лошади почти ослепли, затем пожаловался на бледнолицых, которые разъезжали по стране, опустошали деревни, убивали животных; подчеркнул, что его народ никогда не причинял вреда бледнолицым и даже много раз отказывался воевать против них в союзе с другими народами, в завершении добавил, что они только приехали в гости, из любопытства, а на них вероломно напали и пленили…
Какой тут начался ажиотаж! Большой совет снова собрался на поляне у реки Лимая. Там старшие вожди, бросая на меня мрачные взгляды, полностью одобрили поведение Чегуека относительно моей персоны и решили занять отрядами все проходы, близкие к христианским постам…
Теперь все аргентинцы стали для аборигенов заклятыми врагами. И последние охотно бы истребили всех бледнолицых до последнего младенца.
Куркумилла совершенно умыл руки, бросив меня на произвол судьбы. Поистине он стал скользким как еврейская совесть. И я на своем печальном опыте убедился, что ни одному индейцу верить нельзя. Ни одному их слову. Нет такой страшной клятвы, которая могла связать краснокожего и заставить честно выполнять принятое на себя обязательство, в этом отношении все они поголовно лжецы и клятвопреступники. Нрав их коварен и лжив.
Будет мне наука. Как говорится: «„Кидок“ — для жизни урок!»
Но сейчас отступать было поздно. Да и некуда!
Власть на совете захватили вожди приграничных северных племен. Северные приграничники, нажившиеся в набегах на аргентинских трофеях, в душе глубоко презирали южных патагонцев за их сравнительную бедность и дикость нравов.
Их ярости никто не мог противостоять. Проклятая страна!
Боевыми приемами, сопровождавшими Большой совет, индейцы демонстрировали свою готовность к битве, и не раз я видел в нескольких сантиметрах от моей груди острие копья в руках свирепого индейца; не один камень, пущенный из пращи, просвистел у моего уха.
Веселье было в полном разгаре…
Вождь Нокучиек, этот кровожадный зверь, не хотел присутствовать на этом совете; у него были напряженные отношения с Чегуеком из-за высокой цены, которую тот запросил у него за смерть своего зятя, убитого на землях Нокучиека. Однако этот мерзавец, Нокучиек, велел своим посланцам передать совету, что не понимает, почему белых пленников до сих пор не убивают. Ему ответили индейской пословицей, утверждающей, что месть — это плод, который надлежит съедать зрелым.
Перед советом послали за колдунами, и, когда мы вернулись в Калькуфу, мы нашли там одного из них с помощниками. Колдун, окруженный аурой благоговейного почтения, провел три дня в кустарнике, произнося свои заклинания. Я еще подумал, что у бедняги разыгрался сильный понос.
Представьте себе мое удивление, когда на третий день колдун объявил, что знакомые духи принесли ему новость, что я написал в письме губернатору Рохасу, чтобы тот не давал свободу индейцам, а убил их. Ненависть к христианам, естественно, выросла.
Вождь Мачи, суровый и беспощадный детина, чей " добрый" взгляд способен убить скорпиона, сказал, что он считает мою смерть необходимой, поскольку многие индейцы уже погибли и бесполезно дожидаться возвращения остальных. Глаза туземца пылали, гнев разгорался как спичка, от которой вот-вот мог вспыхнуть целый пожар ярости.
Мачи, с налитыми кровью глазами, брызгая слюной от свирепости, приговорил меня к разрезанию живьем, чтобы предложить Небесным Богам мое сердце, как это сделают сейчас с быком.
Но Чегуек воспротивился тому, чтобы жертва была принесена немедленно. Он считал, что индейцам следует дождаться возвращения гонца. Так как еще надеялся обменять меня на кого-нибудь из своих людей. Которых Мачи было совершенно не жалко. Так как они с Чегуеком жестко конкурировали за пастбища.
«Постойте, негодяи», — холодея от ярости шептал я, будучи одним из главных «блюд» на индейском празднике. — «Дайте лишь мне вырваться из плена, я вам все это припомню!»
Индейцы временно оставили меня в покое и принесли в жертву быка и его внутренности. От меня, впрочем, скрыли причины, выдвинутые колдуном, и Чегуек соизволил объявить мне, что он не убьет меня сам, но не может противиться тому, чтобы другой великий вождь совершил жертвоприношение.
Для начала, выстроившись в ряд, вожди запели торжественную песню (каждый своего племени), к которой примешивались несогласованные крики и иногда пронзительные вопли. Басы, баритоны и теноры не соблюдали в этом хоре никакого порядка, но тем не менее примитивная дикая музыка очень гармонировала с типами певцов и с их окружением. Но мне подобная вакханалия только била по ушам.
После молитв шаманов последовала большая оргия, во время которой мне с молодецкой удалью непрерывно угрожали смертью. Индейцы, стаей голодных гиен, словно демоны зла, окружали меня, осыпая оскорблениями. Их ярость и бешенство вырастали по экспоненте с каждой секундой. Происходящее вызвало у меня чувство глубокого омерзения.
Нет особого смысла подробно описывать мое существование в этой атмосфере зависти, мрачной безнадежности, неслыханных лишений, неистовых оргий…
Я занимал маленькую палатку вместе с Хулио, а вокруг нас бесновались более сотни пьяных индейцев. От нашего отряда еще оставались двое индейцев-гребцов, Утрак и проводник, но они принимали участие в празднике. Как свои.
Между тем, приближалось лето. Довольно часто шли весенние дожди.
На следующий день после праздника аборигенов опасность только возросла; я решил спасаться не медля. «Бремя роковое» становилось невыносимым. У меня с собой был флакон гидрата хлорала на всякий пожарный случай, и я влил его в разбавленный спирт двум моим индейским стражам; тогда мы смогли отойти от лагеря, слуга и я.
Проводник не пожелал присоединиться к нам, сколь я его не улещивал обещанием большой награды, так как в этот момент колдун пел в нескольких метрах от моей палатки, и он считал, что тот сейчас же догадается о нашем бегстве. Конечно, определенный риск существовал, но у меня не было особого выбора. У нас, у русских, есть замечательная пословица: «Бог не выдаст, свинья не съест!»
Было темно, хоть глаз выколи. Пешком, да не зная местности, до цивилизованных мест отсюда и за год не доберешься. Нас поймают гораздо раньше. Мы не знали дороги, так что проплутав в ночи пару часов, нам пришлось вернуться в палатку. Там мы завалились спать на камышовые циновки.
Нашего побега никто не заметил. Стражи, «паркетные вояки» с нездоровой психикой, просто проспались…
У кого хватит глупости бежать из самой сердцевины индейских территорий? На краю земли? Где хозяева чувствуют себя так же уютно, как в своей спальне? Где по твоим следам тут же кинутся десятки следопытов и сотни умелых воинов?
Даже обувь у нас с Хулио забрали, чтобы мы, не привыкшие ходить босиком, оставили всякую мысль о попытке «пойти на рывок». Осторожностью эти люди живут и дышат.
Группа эвакуации из сотни бравых спецназовцев мне бы сейчас явно не помешала бы. Как и несколько вертолетов…
На следующий день колдун ушел, для нашего проводника больше не было препятствия.
«Все темней, темнее над землею — улетел последний отблеск дня…»
Мне удалось отвлечь на мгновение охранника, и в начале ночи, когда ленивые индейцы ели, мы убежали. Что за безумие! Но выбора у нас не имелось.
Пошли и нарвались на часового на окраине стойбища. Вот же проклятие! Вчера шатались в темноте два-три часа вокруг лагеря и никого не встретили, а сегодня нашли тропинку к реке и сразу же вляпались! Извольте бриться!
Индейцы — настоящие кошки. Ночью видят не хуже чем днем, а про слух и говорить нечего. Прямо что-то невероятное, до чего развит слух у краснокожих. Пробираясь по ночам, они скользят неслышно, как тени, ни одна сухая травинка не треснет у них под ногой. Европейцу до них так же далеко, как жителю Нью-Йорка до патагонских собратьев из прерий. Легче вырвать зуб у спящего, не разбудив его, чем пройти мимо туземного дикого стража.
