Юрий Корчевский - Боярская честь. «Обоерукий»
– Не таков Федька. По бабам ходок – это верно, но службу знает, в походе без моего ведома никуда не уйдет.
– Не переживай, – зевнул Никита. – Найдется еще, выпорешь потом – и вся недолга. Нашел из-за кого переживать – из-за холопа. Спи иди лучше.
Но тревога меня не оставляла. Не случилось ли чего? Поднять шум? Не осмеют ли меня потом, если Федька найдется?
Я решил пошарить по лесу сам – вдруг найду какие следы? Предупредив своих, чтобы сдуру не пальнули по возвращении, я взял мушкет и углубился в лес. Глаза привыкли к темноте, я ступал осторожно, стараясь не наступить на ветку. Зигзагами я шел от шалаша Федьки в глубь леса.
Удалился я уже достаточно и, ничего подозрительного не найдя, решил было вернуться, как почудился вскрик. Не мнится ли мне? Может, то ночная птица крикнула? Я двинулся в ту сторону, откуда, по моему мнению, донесся вскрик.
Вскоре послышались голоса. Говорили вполголоса. Нет, значит, не послышалось. И в лесу явно чужие. Чего русским вполголоса говорить? Затаив дыхание, я понемногу продвигался вперед. Впереди открылась небольшая полянка. Две темные тени склонились над лежащим телом. Раздался удар.
– Ну будешь говорить? Пес смердящий!
Еще два удара ногой.
Я вскинул мушкет, нажал спуск. В тишине выстрел прозвучал оглушительно. На несколько секунд от вспышки выстрела я ослеп. Зажмурил глаза, открыл, бросил мушкет на землю, выхватил саблю и рванулся вперед. Сопротивления мне никто не оказывал, все лежали.
– Федька! Это ты здесь?
– Я, боярин, – раздался голос холопа. – Ты как меня нашел?
– Вставай, говорить потом будем.
– Не могу – руки-ноги связаны.
Я вбросил саблю в ножны, достал нож и разрезал путы. На всякий случай ударил каждого из лежащих ножом в грудь. Федька еще и ногой пнул.
– Как сюда попал?
– Как-как, по нужде отошел, да по башке чем-то треснули, очухался здесь.
– Сколько их было?
– Двое.
– Тогда ходу отсюда.
Я подобрал мушкет, и мы побежали в сторону своего лагеря. На опушке я придержал Федьку.
– Погодь, а то свои пальнут.
– Прости, боярин, не подумал.
– Эй, михайловцы! Это я, боярин ваш, не стреляйте, – крикнул я.
– Иди смело, мы уж по голосу узнали.
Когда мы подошли, холопы удивились:
– Федька, ты где был? Боярин тебя искал.
– Ага, нашел – на бабе, – сказал я, чтобы пресечь ненужные разговоры. – Федька, иди умойся.
Когда мы отходили, я услышал:
– Ну, теперь Федьку высекут, хоть он и старшой.
Я улегся спать – и так полночи пробегал в поисках холопа, будто он князь.
Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.
Я выбрался из тесного шалаша, вытащил из чехла ложку, уселся есть. От костра доносились взрывы хохота. Интересно, что они там веселятся?
Доев, я подошел. На Федьку-занозу было страшно смотреть. Один глаз заплыл, губы разбиты.
– Это что – баба тебе в глаз кулаком засветила?
– Нет, не кулаком – сковородкой чугунной.
Все заржали.
– А по-моему, боярин ему в глаз дал, чтобы, значит, из лагеря не убегал.
Народ веселился, а Федька кривился уголком рта. М-да, хорошо ему досталось. Ладно хоть не покалечили, не убили.
Заметив меня, все вскочили.
– Отдыхайте, отсыпайтесь, – разрешил я.
Ночное происшествие осталось между мной и Федькой – ни он, ни я словом не обмолвились, только заметил я после того, что Федька в бою всегда рядом держится, в опасные моменты то щитом, то грудью своею от вражеской сабли меня закрыть пытается.
На крепости выкинули белый флаг, и в русский лагерь из Смоленска вышли переговорщики. Чем закончилось дело – мне неизвестно, но на следующий день пушки загромыхали снова.
Через три дня крепость сдалась, на всех башнях выкинули белые флаги. В Смоленск отправился боярский сын Иван Шигона с дьяком Иваном Телешовым. С июля тридцать первого числа смоленские бояре отворили ворота, били челом государю и крест на том целовали. «В град Смоленск послал государь боярина своего и воеводу Даниила Васильевича Щеня, и иных своих воевод со многими людьми, и велел им всех людей града Смоленска к целованию привести, и речь им, государем жалованную, говорить». Так поведал потомкам летописец.
В честь победы из государевых закромов было угощение боярам, да детям боярским, да ратникам. Целый день воины пили, ели, гуляли. Песен попели, поплясали под дудки да жалейки невесть откуда взявшихся музыкантов.
Потом были сборы и дорога домой. Никита кручинился:
– Второй раз в поход сходил – одни убытки токмо, никаких трофеев, да за хозяйством пригляда нету. Дома жена осталась – так что от бабы возьмешь?
Глава VII
По возвращении в Смоляниново хозяйство свое нашел я в полном порядке, а вскоре и жатва началась. Урожай выдался славный. Мельница завертела, замахала крыльями в полную силу.
Звероватый Тимоня оказался большим тружеником, дело свое знал. О муке его вскоре слава пошла по всей округе, и потянулись крестьянские возы к мельнице. Тимоня ходил по мельнице, обсыпанный мукою с головы до ног. На мельницу никого не пускал, помогал ему все тот же приблудившийся подросток. В общем-то неплохим работником Тимоня оказался – с характером, правда.
Дал прибыль и гончар. Вначале его изделия шли в трактир на постоялом дворе, тем более что постояльцы посуду глиняную колотили непрерывно. Потом излишки Андрей стал возить на торг. У одного из смердов талант открылся – горшки расписывать. Я не возражал – расписная посуда на торгу уходила влет.
Медленно, но деньги потекли в мой кошель.
Я был доволен и горд собой. Взял деревню-развалюху и за год довел ее до ума. Люди ходили в опрятной одежде, а не в рванье, были сыты, на улице звучал детский смех. К вновь прибывшим холопам перебрались их семьи, население деревни увеличилось изрядно, и я снова стал подумывать – не поставить ли мне церковь, пусть и небольшую.
И решил я, пока осень не наступила, съездить в Нижний, навестить друга, купца Ивана Крякутного. Чай, домина там у меня остался, за прошедшее время Иван по-всякому продать его должен был. С другом винца попьем, деньги получу – на новую церковь хватит.
Я посоветовался с Еленой – она побаивалась, но мне удалось убедить ее, что гроза миновала и князь меня более не ищет.
– Недолго задержусь – туда и обратно, заводных коней с собой возьму да Федьку-занозу.
Через месяц и вернусь.
Мы с Федором за день собрались, я расцеловал жену и Василия, и мы в начале августа, после яблочного Спаса, выехали.
Погода благоприятствовала: было сухо, дороги утоптаны, ехать тепло – благодать. Скромные пожитки – на заводных конях, в переметных сумах, еду не брали, ночевали и ели на постоялых дворах.
Мы добрались до Москвы, где я решил зайти в Разрядный приказ за жалованьем. К моей радости, имя мое в разрядных книгах было, и я получил деньги за два боевых похода. Жалованье боярам причиталось только за службу государю в походах, на заставах, равно за ранения и увечья.
Вышел я из приказа повеселевший, пояс приятно оттягивал полный серебра кошель. И надо же было случиться – нос к носу столкнулся с князем Овчиной-Телепневым.
– Ба, кого видят мои глаза! Никак – знакомец старый? А то я все гадаю – причудилось мне лицо знакомое? Не ты ли лицо прятал, когда на Смоленск государь походом ходил?
– Здравствуй, князь. Не обознался ты – я то был.
– Чего же не подошел?
– Зол ты отчего-то на меня, княже.
– Было, было, да быльем поросло. Ты чего здесь?
– Жалованье получал.
Князь отошел на два шага, внимательно меня оглядел, придвинулся.
– Одежа на тебе боярская. Объяснись.
– Я ведь сиротой себя считал, если ты еще помнишь, князь.
– А то как же.
– Отец мой нашелся на Вологодчине, и документы о боярстве моем есть.
– Гляди-ка! – удивился князь. – Мне теперь с тобой не зазорно за одним столом мед-пиво пить. Зайдешь?
– Дела, князь, спешу. Ты уж прости.
– Ладно, ступай, – поджал губы князь.
Я поспешил к коновязи, где меня ждал с лошадьми Федька-заноза.
– Едем! С недругом давешним повстречался, лучше с глаз долой убраться.
Мы выехали из Москвы, не задержавшись ни на один день. И вновь потянулся пыльный тракт. Но любой дороге приходит конец, и через неделю с хвостиком показался Нижний.
В душе моей одновременно боролись несколько чувств – радость от свидания с городом, где я познакомился с Еленой, предвкушение встречи со старым другом, опасение попасть в руки алчного наместника. Как-то все пройдет? Не придется ли уносить ноги? Из Москвы-то вот пришлось убираться.
Мы проехали посады, показалась городская стена. Ворота были открыты, а поскольку повозки с грузом для торговли у меня не было, мы полным ходом их миновали.
Я ехал по улицам и узнавал их. Много чувств всколыхнул в груди Нижний, слишком тесно я был связан с этим городом.
