Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых
А чему удивляться? Пусть и выглядит такая перспектива страшненько. Так ведь, пошатавшись по загробному миру, с какой радости вдруг можешь претендовать, чтобы все стало так, будто ничего подобного не было?
На подобную тему Ляхов, кстати, не раз и не два задумывался, стоя у штурвала на бесконечно длинных вахтах, особенно ночных.
— Так сейчас пойдем и посмотрим, — поднялся со своего стула Тарханов. — Идти совсем недалеко. Сначала ко мне домой, а потом по территории. Здесь я все знаю. И в Москву съездить можно…
— Не надо никуда вам ездить, — раздался с веранды знакомый голос.
Поскрипывая новыми, еще не разношенными высокими сапогами, в полевой форме с генерал–лейтенантскими погонами, в зал вошел Чекменев собственной персоной. Почти совсем такой, как раньше, только вид у него был донельзя усталый, осунувшийся, будто это он пробирался сюда восемь месяцев через два континента, а не провел час или два в привычной обстановке. И в чине успел повыситься, и похудел на несколько килограммов. Совсем не тот человек, что в январской Хайфе или августовской Москве.
Порывисто обнял каждого из друзей. Девушкам — вежливо поклонился.
— Игорь Викторович, какое сегодня число? — не вступая в иные разговоры, первым делом спросил Тарханов.
— И какого года, — добавил Розенцвейг, словно пресловутый Эдмон Дантес, оказавшись на палубе тартаны славного Джакопо.
— Год все тот же, господа, две тысячи пятый от Рождества, число же — пятое октября…
— То–то я и подумала, слишком уж много опавших листьев за окном, а на той стороне — совсем почти нет, — тихо сказала Майя.
Чекменев, в отличие от друзей переживший намного больше событий, имеющих государственное значение, среди которых печаль и тревога об их личной судьбе занимала далеко не первое место, несколько удивился эмоциям, отразившимся на лице своих подчиненных.
Где бы они там ни были последний месяц, но оставались именно и только подчиненными офицерами. Как он и предполагал, временно пропавшими без вести, но вернувшимися в собственное расположение без потерь. Что им, безусловно, зачтется.
— Я, конечно, очень прошу прощения, господин генерал–лейтенант, с каковым чином, безусловно, вас поздравляю, — манерами и усмешкой не выражая абсолютно никакой субординации, заявил Ляхов, который Чекменеву был не подчинен, а за последнее время избавился от последних остатков интеллигентности и ложно понимаемой скромности. — Только интересно узнать, чего вы с господином Маштаковым над нами совершить изволили, и за каким, простите, хреном? И каким, соответственно, образом у нас целых полтора месяца текущей жизни украли, поскольку, как мне помнится, сюда, по вашему приглашению, мы явились двадцать четвертого августа. А девять месяцев неизвестно в какой зачет, наоборот, прибавили?
Чекменев смотрел на него со сложным чувством удивления и где–то даже восхищения. Тоже понятно. Каким, грубо говоря, сопляком ему этот доктор встретился зимой и каким нахально–независимым выглядит сейчас. Кутаясь в тогу и кем–то вроде римского легата себя воображая. Оно и понятно, если по собственному счету провел девять месяцев неизвестно где, в «полной отвязке», как говорится, успел подзабыть субординацию.
А и Ляхову наблюдать реакцию здешнего Малюты Скуратова было интересно. Ну, неплохой парень, тогда в Хайфе они очень даже сдружились, в Москве же до последнего момента и не встречались. И никаким начальником его для себя Вадим не считал. Мало ли что он сейчас генерал, а прицепив на погоны третью звездочку, еще и «лейтенант»… Что же с этого? Он и сам давно уже полковник. А повидать довелось столько… И друг сердечный, капитан Шлиман, в случае чего, меня ждет не дождется. А прибудешь туда по новой, так и он там каким–нибудь генералом станет или серафимом третьего ранга!
— Вы уж меня простите, Вадим Петрович, только вот в этом вопросе я вам совершенно ничего ответить не могу. Поскольку сам ничегошеньки не понимаю в математиках и физиках. Почти два месяца потеряли, говорите? Сочувствую. Выражаясь научно — бывает. А вам не кажется, что я за эти два месяца, что вы безвестно отсутствовали, массу седых волос заработал и страдал совершенно в духе пьес Шекспира или же — Антона Павловича Чехова? И работу, что вам по должности исполнять полагалось, делали другие, не слишком к ней приспособленные люди.
Хорошо. Если вас вопросы теории по–прежнему занимают, я предоставлю вам возможность пообщаться с лучшими специалистами, начиная от Маштакова и той компании, которую он вокруг себя собрал. С утра на занятия будете ходить, потому что учебный год в вашем заведении уже начался. Справку насчет вынужденных прогулов я вам выдам. В остальное же время будете теорией заниматься.
Вас, Майя Кирилловна, — обратился он в другую сторону, — тоже имею возможность утешить. С вашим родителем мы достигли полнейшего взаимопонимания по интересующим нас вопросам, а о вас он имеет наилучшие характеристики и уверения в том, что вы исполняли сложное, но вполне безопасное задание в некотором отдалении от столицы. Позвоните ему прямо сейчас, успокойте. Заодно это еще раз ему подтвердит, что наша контора играет честно.
Майя ответила ему почти лучезарной улыбкой. Кивнула, не произнеся ни слова. Однако надо было знать ее получше, чем генерал, который, возможно, выучил наизусть досье, но вживую, тем более в острых ситуациях, он эту девушку не видел. Потому трудно ему было понять, сколько яда в той улыбке содержалось.
Розенцвейг смотрел вообще в сторону, реплик не подавал.
Один Тарханов переводил глаза поочередно — то на Чекменева, то на каждого из друзей. Для него суть происходящего, похоже, оставалась ясной не до конца. Как это на старом театре — у каждого актера свое, жестко определенное амплуа. Так он здесь что — пресловутый «простак»? Быть не может. Сергей — совсем не такой. Кому же и знать, как не ему.
И Ляхову так вдруг отчетливо вообразилось, что он присутствует на репетиции некоей странной пьесы. Вспоминая «Театральный роман» Булгакова, он подумал, что такая могла получиться, если бы ее, помирившись после сорокалетнего конфликта, взялись бы совместно ставить Иван Васильевич с Аристархом Платоновичем[254].
То есть вполне абсурдистская при взаимоналожении их творческих методов. Ионеско[255] отдыхает. Но, поскольку оба великих режиссера отошли в мир иной полвека с лишним назад, кто–то другой претендует на их место в истории и творческий метод.
Да нет, конечно, все гораздо проще. Девять месяцев, проведенных в отрыве от человеческого общества, да и вообще за пределами реального мира, способны подвинуть крышу кому угодно. Сергей просто отвык от общения с обычными армейскими начальниками.
— Мы вас искали. Со всем возможным старанием. С первой же секунды. О подробностях лично вам, Вадим Петрович, расскажет ваш друг доктор Бубнов. К сожалению, не нашли сразу. Но это вряд ли было в силах человеческих. Зато к вашему возвращению я все равно успел. Это — заслуга опять–таки Маштакова. Поэтому мы его не только простим, но и наградим, пожалуй. А сейчас… — Чекменев тоже взял из коробки сигару, щелкнул пальцами в воздухе, и неизвестно откуда взявшийся адъютант с подносом выставил на стол целых три бутылки Голицынского шампанского «Новый свет».
— Первую — за счастливое возвращение, друзья, — провозгласил Игорь Викторович.
— А вторую… Дело в том, что у нас тут сейчас происходит небольшая война. Пока — гражданская, но может плавно перетечь и в мировую, как уже случалось. Посему — вам, Сергей Васильевич, — кивком головы он обратился к Тарханову, — после короткого отдыха и подробного доклада предстоит присоединиться к нашим отрядам. Там вас сейчас заменяет Стрельников, он справляется, но только в пределах своей компетенции. От вас же я жду большего.
Тарханов и рад бы был вскочить, щелкнуть каблуками, совершить все прочие, предписанные уставом действия. Но не босиком же и не завернутым в портьеру. Осталось только кивнуть.
— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул Чекменев. — Так и я вас порадую. Их высочество повелеть соизволил, что в случае если ваше возвращение на самом деле состоится, доставить вас для приватного ужина в его охотничий домик «Берендеевка», где он выслушает историю ваших похождений… От себя добавлю, если Олег Константинович (тут генерал тонко улыбнулся и словно бы подмигнул) будет беседою удовлетворен, награды и милости воспоследствуют незамедлительно. Так что подходящую к аудиенции одежду вам вскорости подвезут, пока же у вас есть… — Чекменев взглянул на настенные часы, по–прежнему меланхолически размахивающие маятником, — ровно пять часов. Баня, бритье, короткий сон, если желаете. К услугам прекрасных дам — парикмахеры, маникюрщицы, визажисты. Вас проводят…
