Джессика Соренсен - Одиночество Новы
Я разочарованно хмурюсь:
– И это все, что тебе пришло в голову?
– А что? – Она с невинным видом хлопает ресницами. – Зеленая же.
– Нова… – качаю я головой, притворяясь, что ее ответ меня ужасно огорчил. – Такое отсутствие воображения – это никуда не годится.
– Ну, не все же художники, – парирует она. – А если ты у нас такой креативный, давай-ка проверим. – Нова барабанит пальцем по подбородку и смотрит на лес по обе стороны дороги. – Я загадала что-то… зеленое. – Она улыбается сама себе и кажется сейчас самым удивительным человеком на свете, по крайней мере для меня.
– Ты что это, мою загадку стащила? – спрашиваю я, поднимая бровь.
– Ни за что на свете. – Она театрально прижимает руку к сердцу. – Как я могу, если даже не знаю твоего ответа.
– Да… точно… – Я оглядываю ее с головы до ног, делая вид, что пытаюсь прочитать ее мысли, и Нова ерзает. Сохраняя невозмутимое выражение лица, я выдаю ей ответ, которого она никак не могла ожидать: – Твои глаза.
Она усмехается и тычет в меня пальцем:
– У меня глаза голубые.
Умом понимая, что делать этого не стоит, я протягиваю руку и дотрагиваюсь пальцами до ее виска:
– Голубые, но с зелеными крапинками. Это чуть ли не первое, что я в тебе заметил.
Нова сжимает губы так крепко, что кожа вокруг краснеет.
– Правда?
Я киваю, мучаясь угрызениями совести, и уже хочу забрать назад все, что ей наговорил. Но я слишком хорошо знаю, что назад ничего забрать нельзя. Решения, которые мы принимаем здесь и сейчас, остаются с нами навсегда. Какое бы это ни было решение – какие туфли надеть или брать ли на себя ответственность и садиться ли за руль ночью, – сущий пустяк, казалось бы, но мне такое решение всю жизнь перевернуло.
– Блин, сдохнуть можно! – заявляет Делайла, все еще массируя Дилану затылок. – Вы такие лапочки оба.
У Новы кровь отливает от лица, она отворачивается от меня и вжимается в сиденье. Если бы я не знал о ее прошлом, то удивился бы, что это она, но я знаю и понимаю, по крайней мере отчасти. Я скрещиваю руки на груди и смотрю в окно. В машине наступает тишина.
Нова начинает теребить браслеты на руке, – должно быть, она их носит, чтобы прикрывать шрам. Я опускаю руки и барабаню пальцами по колену, вспоминая, каково мне было после похорон Лекси, хотя меня там и не было. Но при мысли, что она умерла, лежит в земле, я чувствовал себя таким беспомощным, и мне нестерпимо хотелось отключиться от всего. Может, Нова чувствовала то же самое, когда умер ее парень?
Не соображая, что делаю, я двигаю руку по сиденью к коленям Новы. Она вздрагивает от неожиданности, и я почти жду, что она сейчас отшатнется. Но она сидит неподвижно, и я беру ее за запястье, сжимаю пальцы на тоненькой, неровной полоске на коже, под браслетами. Она откидывает голову на спинку сиденья, сердце у нее бьется чаще, а потом снова начинает отбивать мерные, ровные удары. Это ощущение меня успокаивает – оно напоминает о том, что в мире есть жизнь и что сердца продолжают биться, даже когда уже разбиты.
Нова– Как ты только додумался мне их купить, – говорю я и, все еще не веря своим глазам, гляжу на розовые барабаны, стоящие передо мной.
Мы с Лэндоном стоим у меня в гараже, дверь закрыта – она отделяет нас от снега, ледяного холода и от всего внешнего мира. У меня день рождения, и я пришла с Лэндоном сюда, думая, что он меня куда-то повезет, а вместо этого – такие замечательные, такие девчачьи барабаны.
– Нравится? – спрашивает Лэндон, скрестив руки на груди, и вид у него всерьез обеспокоенный, как будто он ждет, что я буду возмущаться.
– Еще бы! – развожу я руками. – Розовые барабаны!
Едва заметная улыбка на секунду показывается на его губах, и карие глаза кажутся почти золотыми.
– Хорошо, а то я боялся, что не понравятся.
Я сжимаю руки и хожу вокруг барабанов, готовая запрыгать от счастья.
– Почему? Ты же знаешь, я всегда хотела иметь собственную ударную установку. Школьные брать надоело, тем более парни считают, что это не девчоночий инструмент и нечего мне на нем играть.
– Они просто завидуют. – Лэндон садится на складной стульчик у лестницы. Волосы у него влажные – он только что шел к моему дому в снегопад, и щеки чуть раскраснелись от мороза. На нем черная куртка с капюшоном, рукава закатаны, а штанины джинсов внизу потемнели от талого снега. – Ну, давай, Нова Рид, покажи мне, на что ты способна.
Я сажусь на табуретку и беру в руки палочки:
– Ты же знаешь, на что я способна. Тысячу раз слышал, как я играю.
– Ну да, в толпе. – Лэндон расслабленно откидывается на стуле. – А я хочу, чтобы ты сыграла только для меня.
Я на секунду зависаю:
– А что тебе сыграть?
– Что хочешь, – пожимает он плечами. – Только чтобы это было со значением.
Терпеть не могу, когда он так говорит. Лэндон из тех, кто на все смотрит глубже, чем обычные люди вроде меня. Я роюсь в памяти в поисках подходящей песни, но все чем-то не подходят: та слишком быстрая, та слишком медленная, а ту мне пока еще так хорошо не сыграть, как хочется. Наконец я решаю: сыграю собственную песню, которая не выходит из головы с того самого дня, как он меня поцеловал.
– Ладно, есть у меня одна песня, только пообещай, что не будешь смеяться.
– С чего бы мне смеяться?
– Потому что я сама ее сочинила. И она, наверное, не так хороша.
– Наверняка хорошая, – заверяет он меня. – И вообще, я никогда не стану над тобой смеяться.
Лэндон не шутит, и я так люблю его за это. Хочу сказать ему прямо сейчас, что я люблю его, хотя поняла это уже давно, но, как всегда, трушу.
Напевая про себя, я поднимаю палочки над головой, делая вид, что сейчас с грохотом обрушу их на барабаны, но касаюсь мягко, хоть и решительно. Начинаю играть, все больше увлекаясь. Наконец закрываю глаза и слушаю свои руки, растворяясь в ритме, досочиняя про себя слова, уносясь в другой мир. Если бы я не знала, что так не бывает, то поклялась бы, что в этот момент с легкостью отделилась от собственного тела.
Но вот песня кончается, миг покоя уносится прочь и сменяется тревогой. Я открываю глаза и вижу, что складной стул пуст. Оглядываюсь в одну сторону, в другую и пугаюсь, потому что Лэндона нигде не видно.
– Что, так плохо? – вслух спрашиваю я, хмуро глядя на палочки в руках.
– Нет, замечательно. – От его голоса за спиной я подскакиваю.
Разворачиваюсь на табуретке, роняю палочки и прижимаю руку к колотящемуся сердцу:
– Блин, ты меня напугал!
Он не смеется надо мной, даже не улыбается. Просто смотрит на меня с озадаченным, почти изумленным видом.
– Это было прекрасно, – говорит Лэндон решительно и проводит пальцами по моей скуле. – С днем рождения, Нова, – шепчет он, и веки у меня сами закрываются, а его рука опускается все ниже, по щеке, по шее, к воротнику рубашки. Он чуть оттягивает его, просовывает пальцы мне в лифчик, укладывая меня спиной на барабаны. Я сильно ударяюсь головой, но так поглощена ощущениями от того, как его большой палец ласкает мне соски, что не обращаю внимания на боль и звон в ушах.
Его тело нависает надо мной, он тянется губами к моим губам.
– Нова… я… – Лэндон пытается что-то сказать, и я заставляю веки подняться, хотя все тело протестует против этого. Наши взгляды встречаются, и на секунду мне кажется, он хочет сказать, что между нами все кончено: вид у него такой, будто он испуган, и борется с собой, и душа у него разрывается пополам. – Я люблю тебя, – шепчет он.
Я готова поклясться, что время остановилось.
– Я тоже люблю тебя, – говорю я, ни секунды не колеблясь.
Лэндон пытается улыбнуться, но улыбка тут же гаснет, и его губы соединяются с моими. Он целует меня, шарит руками по моему телу, пьет меня, пока в голове у меня все не заволакивает таким густым туманом, что я с трудом могу вспомнить свое имя. Какой замечательный день рождения!
Я знаю, что запомню его навсегда, потому что парень, с которым я хочу всегда быть вместе, наконец признался мне в любви.
* * *Когда я открываю глаза, машина стоит на месте, а я лежу на заднем сиденье, и на лбу у меня какая-то бумажка. Я моргаю, ничего не понимая, сажусь прямо и снимаю бумажку со лба.
Милая Засоня,
когда оторвешь свою ленивую задницу от сиденья, ищи нас там, где палатки.
ДелайлаАх да, P. S. Не знаю, хочешь ли ты это слышать, но, по-моему, ты нравишься Куинтону. Впрочем, вряд ли тебе стоит на это как-то реагировать.Покачав головой, я комкаю записку и сую ее в карман. Машина стоит у пустыря, заполненного людьми, которые толпятся вокруг огромной сцены на самой опушке леса. Там и барабаны, и усилители, и все музыкальные инструменты, о которых я когда-то мечтала, и огоньки рампы. Солнце жарит одуряюще, кожаные сиденья подо мной нагрелись, ноги сзади липкие от пота. В машине, кроме меня, никого, двери закрыты, и я гадаю: сколько же я так проспала?
