Владимир Шкаликов - Колымский тоннель
Обычно главное место на этом канале занимала реклама по всем направлениям: новые товары, новые блюда, новые адреса общественных служб; можно было дать объявление о чьей-то смерти и позвать желающих на кремацию… Ну и — полезные зрелища. Сию минуту, разумеется, шла прямая трансляция с Пятака. Митинг там не иссякал, появились новые лозунги, написанные вкривь — вероятно, там же, на месте: "История — ругательство!", "Слава староверству, хе-хе!", "Не остановите!", "Пожалеете, да поздно бу…" и так далее. На трибуне опять появились дискографы, снимали в упор выступающих, а тех было уже двое, они кричали друг на друга в микрофоны и подкрепляли свой крик недвусмысленными жестами: старовер патетически простирал свободную руку вперёд, а его визави небрежно тыкал большим пальцем за спину. Видно было, как парень из "Скорой помощи", весь в белом, с красными повязками на обеих руках, подошёл к тем, что подняли лозунг "Пнём!", и они послушно смотали свою тряпицу.
— Ишь! — сказала в их адрес Светлана.
"Нарушили закон об этике, — угрюмо подумал Скидан. — И тут же испугались. Рабы! Живут в "свободной" стране, а где же свобода слова?"
Он сказал об этом вслух. Не согласились.
— От угрозы до исполнения — невелика дистанция, — сказал Иван.
— Свобода без культуры, — Ганс щелкнул пальцами в воздухе и пояснил — п-ш-ш-ш…
— Много вы так добьетесь, — буркнул Скидан.
И вдруг его Светка заявила резко:
— Пойди, Вася, туда, откуда мы пришли, и там добейся.
Скидан вскочил. И эта стала… разумной!.. И Скидан вспомнил, наконец, те настойчивые стихи из детства, что донимали его еще на Пятаке. Они были, кажется, из разных стихотворений, но об одном. "Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый буревестник реет смело и свободно…" И еще: "Безумство храбрых — вот мудрость жизни!.. Безумству храбрых поем мы славу!.." Безумство храбрых невозможно, не нужно без славы, но славу здесь отрицают и те, и эти… Он думал, что хоть эти трое здесь — борцы. Увы, та же протоплазма, по Энгельсу. Но ведь они и Энгельса не знают, и теорий не признают. Так, сами по себе. Больше всего боятся сойти с ума от безделья в одиночке. Вас бы на прииск "Ударный", под охрану автоматчиков с овчарками… Сознание раздваивалось и разрывалось, как в 36-м году, когда просился, рвался в Испанию, убить хоть одного фашиста, а ему сказали: "Лейтенант, тебе что, дома подвигов мало?" И он сражался дома со всей этой антисоветской сволочью: с троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами — со всеми этими внутренними социал-фашистами, заговорщиками, поголовно, массово связанными с иностранными разведками. Но стрельбы и подвигов не было. Были испуганные обыватели в штатской или военной форме одежды. Они все поголовно врали о преданности советской власти. Они врали так убедительно, так человечно, что он им верил, и его сознание раздваивалось, а жить сразу в двух верах человеку не дано, и его нервы слабели, и он докатился до лагеря, где все просто: вот — мы, а вот — враги, и можно не вступать в губительные для сознания контакты, а просто исполнять ДОЛГ ВЕРЫ… Что же с ним теперь? Вера здесь у них или полное безверие? Или безверие — это тоже разновидность веры и тоже требует усилий?.. За что ему ненавидеть их, самых близких? Или себя, единственного?
— Овощное рагу перчить будем? — это включился терминал буфета.
— Да иди ты к е… — Скидан бросился из кафе. — Гады сытые, — бормотал он на ходу, — вас бы к нам, в "Ближний"… Вас бы — к моему патефончику…
Он вбежал в парк и сел на первую скамейку. В голове стучало: "Безумство храбрых — вот мудрость жизни". Из парка, со стороны Пятака неслось многоголосо: "Хороши мы будем, если позволим себе и дальше не помнить родства… Ах, вот как? Тогда вечуем: кто за разнузданность предков? Прекрасный пример…" А сквозь все это плыла из нейтрального "Централа" задумчивая музыка — чье-то безымянное сочинение, не выстраданное над нотным станом, а просто пришедшее во сне какому-нибудь металлисту и на время ставшее популярным. Музыка без автора, с одним только абстрактным для местного жителя названием — "Последний караван".
Скидана трясло. Он не мог думать ни о чем определенном. Толпились какие-то образы, подобные призракам в гроте у Такэси. Дрожали, проявлялись, уходили в пространство… И успокаивали.
Да не во сне ли он живет? Уже не в первый раз пришла эта мысль. Он уснул в кладовке у Кешки Коеркова и скоро проснется, сидя у стены, руки на автомате. И надо будет идти к себе в лагерь, будь он проклят… И бегать иногда к Светке… И мечтать о том, чтобы пришить Кешку и уйти со Светкой на край света… Но край света близко, найдут и — под трибунал… Нет, нет, проверено много раз. Если это и сон, то все тут снятся сами себе, и в этом реальность их существования. "Чем ты помог Слиянию?" Единственная наглядная агитация. Но зато наглядная… Они наперебой стараются слиться с природой, только и слышишь: это природосообразно и, значит, хорошо, полезно, а вот это — супротив природы и потому вредно. А покорение природы? А "мы не можем ждать милостей от природы…"? Рабы! Рабы природы, рабы своих этических предрассудков!..
Чёртова жизнь, подумал Скидан. Пока был простым начальником лагеря, ни сном, ни духом не ведал, что есть даже такое понятие — этические предрассудки. До чего просто и хорошо жилось!.. А между тем только что, капитан, ты назвал свой лагерь проклятым… Нет, голубь, жизнь всегда была сложна. Это ты был прост. И простота твоя…
Светкина фигура возникла на дорожке, уверенно пошла в сторону его скамейки. То ли подглядывала, то ли чуяла, где он… Села рядом. Все молча.
— Ну и что? — спросил Скидан.
— Ты отошел? — Светлана спрашивала не тем бабьим тоном, каким из груди откуда-то стонала всегда: "Вас-ся". Она как бы договаривала то, что он прервал своим уходом: "Иди туда, откуда пришел…" Еще таких командиров тут не хватало. Скидан внутренне ощетинился и не ответил.
— Вася, я спрашиваю: ты успокоился? С тобой можно разговаривать?
— Смотря о чем.
— О деле.
Таким тоном она говорила, помнится, с Кешкой. Докатился, капитан…
— О каком? — Скидан сделал все, чтобы она не услышала нервов.
"А вот о каком", — ожидал он услышать. Но она холодно сказала:
— Нет, ты еще не успокоился. Пойдем-ка домой.
Последние слова прозвучали мягко, будто она что-то в себе переключила. Подсела вплотную, прижалась, горячая:
— Вас-ся… Хватит на сегодня… Веди меня домой.
Он хотел встать, но она тяжело и сильно взялась двумя руками за локоть.
— Погоди. Сначала совсем перестань злиться… Вас-ся, нас ведь только двое здесь… Никто не знает того, что мы знаем, правда?… Нам с тобой надо быть… одной душой, правда… Везде вместе, везде заодно…
— Так что ж ты…
— Я сгоряча… Не сердись…
— Ладно, — он снова попытался встать, — пошли.
Теперь она встала вместе с ним, не выпуская локтя. И повела, то есть, он повел ее домой.
Он всю дорогу ругал этот митинг, этих болтунов и это государство, а она — молчала. И чай грела молча. И когда ужинали, молчала. Только поглядывала с непонятным выражением. Виновато? Обиженно? Печально? С жалостью? Если с жалостью, то к кому?
Когда поели, взгляд ее стал обычным, и она сказала:
— Вас-ся… Побеседуй со мной… Нет, отнеси меня…
Он спросил потом:
— Что там за дело было?
— А, это насчет ваших призраков. Такэси водил к себе в грот того парня, после которого мы ушли с митинга.
— Ерунду болтал, — перебил Скидан. — Где они увидели поражение?
— Ты не все знаешь. Тот парень был старовером. Он был таким надежным, что Такэси оставил его в гроте одного…
— Ну?
— Он там увидел что-то такое, что ушел от староверов. И стал их противником.
— Чего же он молчит?
— Ну, Вася, ему нельзя. Он же обещал молчать.
— Кому?
— Ты как маленький. Он обещал Кампаю. Партийная тайна…
— Так староверы — это партия?
— Нет. Они и слова такого не знают. Да называй хоть и партией. Он им обещал молчать. И будет молчать. Просто дал им понять, что и они знают не все.
— Почему же он им не рассказал, что видел?
— Да кто ж его знает? Кампай говорит: вышел из грота сам не свой и молча ушел. Разговоров избегает.
— Давно?
— За день до того, как они нас нашли в тоннеле. Но это неважно. Кампай говорит, что хотел просить тебя…
— Встретиться с этим?…
— Да. Он работает в "Скорой помощи". Макс Нарук.
— Хорошо, попробую. Но не завтра.
— Конечно. Когда сможешь. И еще. Вася…
Скидан следил за ее тоном. Она была все же другая. Где-то внутри что-то притаилось. Он злился на нее за это. И не понимал, что ЭТО такое.
— Ну?
— Вась, Такэси просит тебя не сердиться и ждет тебя завтра прямо в мастерской. Если не придешь, сообщи ему.
— Приду.
— Ва-ась…
