Владимир Шкаликов - Колымский тоннель
— Я еще сам не понял. Подумаю, после митинга скажу. Ладно?
Обнял сзади. Она прижалась к нему спиной, откинула голову на плечо, прошептала:
— Я — тебя — люблю. Можешь ничего не говорить, — И вдруг, страшным шепотом: — Я во сне про тебя все сама увижу!
… До площади Пятак было пять минут машиной, но машин — редкий случай! — у дома не оказалось.
— Ясно! — Светлана засмеялась. — Все футурографы уже там! Ничего, мы пешком. Я знаю дорожку напрямик. Побежали!
Они бежали и разговаривали. Точнее, разговаривала Светлана, а Скидан — дышал.
— Какая разница между митингом и демонстрацией, если все — в одном месте? — Светлана рассуждала над вопросом Скидана. — Действительно, по-нашему это нелепость. Но все же некоторый смысл есть. Сначала все поднимают свои лозунги, чтобы отсняли на диск. Это и есть демонстрация. А потом лозунги прячут, чтобы не мешали, и начинается митинг.
— Выступать будешь?
— Обязательно! Библиотека сказок нужна независимо от староверства. История сама по себе, сказки — отдельно. Чем больше сказок…
Скидан слушал ее ученую речь и дивился: всего за полгода! Из затюканной ссыльной, жены охотника. Из какой-то потаскушки!..
— Ты же от любви голос потеряла. Тебя не услышат.
— Ничего, Васенька. Любовь творит чудеса. Она взяла, она и отдаст. Да там особо напрягаться и не нужно, там репродукторы.
Когда Скидан совсем задохнулся и готов был перейти на шаг, дорожка распахнулась в площадь, напоминающую автодром, но обнесенную не барьером, а кустами. Со всех сторон сюда сходились тропы, и виднелся знакомый стеклянный цилиндр, всевозможно освещенный изнутри — кафе, где они вдвоем отмечали его возвращение с Острова Скорби.
— "Централ", что ли?
— Молодчик! — Светлана остановилась. — Ты хорошо ориентируешься. Зайдем туда после?
Скидан кивнул и осмотрелся. Народу толпилось немало. С высоких столбов, окружающих площадь, светили внутрь мощные прожекторы, что живо напомнило Скидану его бывшее заведение с колючим забором и часовыми на вышках. На каждом столбе готовно потрескивал решетчатый ящик — громкоговоритель.
— Слушай, — Скидан повернулся к Светлане, — а почему Пятак? У них же нет и понятия о деньгах.
— А почему Магадан, почему "Централ"? — Светлана схватила его за руку и повела сквозь толпу к трибуне. — Васенька, мне надо подготовиться к выступлению.
Скидан усмехнулся, хотел съязвить, но передумал. Издали уже махали им Такэси, Ганс и Иван. Они стояли у трибуны, которая пока что была занята дискографами.
Не скрываясь, староверы пожали друг другу руки. Сверху один из дискографов следил за этим в видоискатель.
— Все, ребята! — Скидан кивнул на трибуну. — Отсняли нас, теперь посадят.
— Что ты, — начал было Иван, но Такэси остановил: — Он знает, он шутит.
— А-а-а, — сказал Иван.
Скидан оглянулся на лозунги. Белым по красному и по синему, синим и черным по белому: "Прошлое — окно в завтра!", "Хочу назад!", "Кто твои предки, хозяин?", "Не хочу быть забытым!" и просто "Оглянись!" Вдали качался, закрытый другими, край самого большого лозунга.
— "гательство!" — прочел Скидан. — Ваня, что там написано?
— "История — не ругательство!" — Иван засмеялся и посмотрел с выражением на Светлану.
— Твоя идея? — догадался Скидан.
Она кивнула.
— Между прочим, Васенька, посмотри, как нравится киношникам. Все туда целятся.
Но дискографы уже сходили с трибуны. А им навстречу поднимался — Скидан даже не поверил — доктор Краснова, Виктор Первый!
— О, какой мужчина! — Светлана подергала Скидана за рукав. — Вас-ся, какой мужчина!
Скидан тут же возненавидел симпатичного доктора. Светлана заглянула ему в глаза и немедленно добавила:
— Почти такой же, как ты. Только похлипче.
— Хозяева! — Виктор начал говорить, еще не дойдя до микрофонов. — Обратите внимание на парадокс: мы заводим на больного "историю болезни, и это никто не считает неприличным…
Смех площади покрыл его слова.
— Едва же доходит до общества, — продолжал Виктор, — понятие "история" приобретает какую-то неприличную окраску, и уже по одному этому поводу наше общество заслужило того, чтобы и на него завести "историю болезни"!
Общий свист был ему ответом. Свистела Светлана, свистели Такэси и Ганс с Иваном.
— Аплодисменты "руки в брюки", — сказал Скидан на ухо Светлане.
— Ах, Вася, вот чего мне здесь по-настоящему не хватает, так это обыкновенных человеческих аплодисментов! Как вспомню: "освистать"… Не привыкается.
— А всего остального — хватает?
Она кивнула и яростно засвистела.
— Ты похлопай, — в Скидане возникло желание побрюзжать.
— Не поймут, — она отдышалась, — подумают, что я против.
— Боишься?
— Глупенький.
А у Скидана в голове завертелись какие-то забытые стихи. Он мог смотреть на это буйство страстей только со стороны. Не те заботы.
Виктор убедительно доказал, что нынешнее общество Лабирии тяжело больно социальным беспамятством, и эту болезнь необходимо победить сейчас, пока она еще излечима. Необходимо по крохам собирать все, что может быть полезно потомкам, и так далее.
Светлана побежала на трибуну еще до окончания речи, чтобы разминуться с этим типом на узких ступеньках, стерва. Говорила она, правда, тоже толково и убедительно доказала, что воспитание детей без исторической основы приводит и большим пробелам в их первичном образовании, которое является основой общего развития, в свою очередь влияющего и так далее.
На смену ей вышел оппонент. Это был тоже симпатичный молодой человек, он тоже не представился и как раз с этого и начал:
— Друзья мои! Староверство наступает, и я прошу вас: одумайтесь, пока не поздно. Если наше общество и больно, то имя болезни — староверство. Ведь никто же не пытается посягать на сохранность законов природы. Никто не станет заново изобретать колесо или открывать электричество, хотя и ничего дурного в этом нет. Общество уже склоняется даже к тому, чтобы осторожно ввести элементы так называемой истории в работу с детьми. Я подчеркиваю — "в работу", ибо понятие "воспитания" несет в себе элемент насильственности, что противоречит Закону о праве выбора и, частично, Закону о детском труде. Но это лишь предисловие. Начать я хочу с интересного наблюдения. Никто из выступавших передо мной, как и я, не назвал своего имени. И никому это не показалось странным, правда?
Неопределенный гомон был ответом.
— А почему? — продолжал оратор. — Ведь не потому, что кто-то чего-то боится!?
На Пятаке дружно засмеялись.
— Тогда ответ один, хозяева! Никого не заботит известность! И это нормально. Наши изобретения безымянны, наша музыка не имеет авторов, и это тоже нормально. А теперь, если позволите, я проанализирую одно староверское словечко, чтобы мы поняли, куда нас зовут. СЛАВА! Кто знает, что такое "слава"? А? Вижу, почти никто. Объясняю. Слава — это преувеличенная известность кого-то или чего-то, подогреваемая им самим и его славителями в обществе. Что? Трудно понимается? Приведу пример. Представьте, что лекарь Виктор Первый, который выступал сегодня первым (Оживление на площади), вылечил множество людей, и они решили его отблагодарить. Стекольщики изогнули трубки, газовики наполнили их нейтральным газом, электрики подали энергию, и над пирамидой лекарей огромными красными буквами засветился такой текст: "Слава Виктору Первому!" С восклицательным знаком. (Голоса: "Зачем? Что за ерунда?") А теперь представьте, что я влюбился в выступавшую только что прекрасную Светлану Корко. (Смех, свист). Но чтобы поухаживать за ней тонко, я всюду начну писать и выкрикивать: "Да здравствуют футурографы!" (Голоса: "А что это значит?") Это то же самое, что и "Слава футурографам!" Что подумают обо мне люди? (Голоса: "В лечебню попадешь! На Остров Скорби!") Вот видите! А ведь это лишь малая толика староверских штучек…
Сердитые голоса стали требовать, чтобы оратор извинился за неуместную мистификацию или предъявил доказательства, что такое когда-либо было возможно. Оратор сказал, что доказательства у него есть, но он не имеет права их разглашать. Это вызвало взрыв возмущения, громко поминали Закон и личном достоинстве…
— Идемте отсюда, — сказал Такэси. — Мы сегодня проиграли.
Митинг продолжал бушевать, но изменить общее настроение надежды уже не было. Они выбрались с Пятака.
— Пошли в "Централ", — предложил Ганс.
— Все совпало, — Светлана вздрогнула. — Мы туда и собирались.
Скидан шел за ними машинально. Хорошо забытые, но весьма знаменитые, весьма важные стихи не давали ему чувствовать себя так же легко, как эти проигравшие староверы. Они поднялись на относительно пустой этаж, выбрали стол поближе к буферу, заказали ужин на пятерых и переключили терминал на программу № 7 — "Общественная жизнь".
