Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)
На пропахшей рыбой посудине, собственного имени не имевшей, Фёдора встретил судовладелец, малый со столь продувной физиономией, что сразу захотелось спрятать кошелёк как можно дальше.
— Не извольте сумлеваться, ваши благородия! — заверил он. — На моей ласточке мы хоть до Персии, хоть до Царьграда враз домчим.
— Так уж и до Царьграда? — усомнился Толстой. — Посуху?
— Зачем? — в глазах Андрея Туробова, сына Владимирова, как назвался владелец струга, вспыхнул задорный огонёк, а правая рука попыталась найти рукоять отсутствующей сабли. — Сначала волоком до Дону, а там прямая дорога за зипунами… то есть, я хотел сказать, в Царьград.
— Однако! — заметивший многозначительную оговорку Лопухин нахмурился. — А пароход твоё корыто догнать сможет?
Если Туробов и обиделся уничижительному прозвищу своей ласточки, то вида не подал:
— Да запросто, ваше благородие. Им же баржа помешает полный ход дать.
— Какая такая баржа?
— Обыкновенная, с дровами. Каменный уголь у нас за редкость идёт, так их сиятельство министр Беляков приказал все дома, что из дубовых брёвен, разобрать да с собой увезти. Александр Фёдорыч завсегда запаслив был.
— Ты его раньше знал? — перехватил инициативу Толстой.
— Ясен пень, — Туробов погладил стриженную наголо голову. — Да кто же на Каспии не знает Беляк-шайтана?
— Как-как?
— Беляк-шайтан, а что? Лет десять-пятнадцать назад… — судовладелец осёкся. — Вы разве не слышали?
— Откуда?
— Вот оно как! — оживился Андрей Владимирович, обрадовавшийся свежим слушателям. — Это сейчас Александр Фёдорович остепенился, в купцы да министры выбился, а бывало… Любой нехристь в Астрабаде ли, в Дербенте ли, даже сам Гусейн Кули готов был наложить в шальвары при виде парусов атамана. Вы не поверите, господа офицеры, ну и шутки шутил Беляков в молодости — велел на парусе огурец нарисовать, а под ним две маленькие репки. Вблизи разница заметна, а вот издалека…
— Ля гранд кутак! — почему-то на смеси французского с татарским прокомментировал Толстой.
— Истинно так! — блеснул знанием иностранных наречий Туробов. — И вдували мы энтим самым… хм… ну вы понимаете? Эх, были времена!
— А кто сказал, что они прошли? — обнадёжил Лопухин. — Зададим перцу басурманам?
— Да не вопрос! — с готовностью откликнулся судовладелец, и опять привычным жестом поискал на боку саблю, невзначай обнажив поддетую под кафтан тонкую воронёную кольчугу. — Дуван дуванить по чести будем, али по совести?
— Поровну, — успокоил Толстой и, уловив движение на головном струге, скомандовал. — Отчаливаем, братцы!
Ноябрь 1802 года. Париж. Тюильри.— Талейран, чёрт бы тебя побрал, козла старого! — общение с Кутузовым не прошло бесследно, и потому грубые ругательства Наполеон произнёс вовсе не по-французски. — О каких донесениях с русско-персидской войны может идти речь, если в Петербурге категорически отрицают наличие таковой? Кого вы хотите обмануть? А коли имеете нетерпение, то поезжайте в Голландию, купите там на рынке селёдку и е… хм… пудрите мозги ей!
— Но мой император! — гневная тирада не смутила опытного министра. — Мой император… царь Павел сколь угодно может отрицать своё причастие к военным действиям во владениях шаха, но наши источники в диване Блистательной Порты прямо говорят об обратном. Южное побережье Каспийского моря подверглось столь опустошительному нашествию, что его последствия сравнимы по ущербу с полчищами саранчи. Последняя, правда, не имеет привычки грабить дворцы и богатые дома. Унося с собой всё, что кажется более-менее ценным.
— Эти варвары уводят людей в рабство?
— Нет, мой император, оно запрещено русскими законами. Но пойманных англичан обязательно вешают.
— За что?
— Обычно за шею, — пожал плечами Талейран.
Слова министра заставили Наполеона задуматься. Неужели царь Павел поверил в тот давний прожект индийского похода, и начал самостоятельно действовать в этом направлении? Но как же не вовремя! Русские войска нужны сейчас в Европе, чтобы одним своим присутствием держать в напряжении невесть что возомнивших о себе австрийцев.
— Те ещё суки! — вслух произнёс император. Покатал на языке сочное русское слово, и повторил. — Австрийские суки!
Талейран, не меньше Наполеона общавшийся с фельдмаршалом Кутузовым, согласился:
— Austrijsku mamu ipati-kolotiti.
— Не так эмоционально! — одёрнул министра император. — Не будем плевать в колодец!
Да, нужно признать правоту Его Величества — Габсбурги хоть и вырождаются, но кое на что они ещё пригодятся. Великой Французской Империи требуется наследник престола, а Жозефина, при всех её достоинствах, бесплодна. Оставалась надежда на божественное вмешательство и помощь любвеобильного русского фельдмаршала, наставившего рога половине парижского высшего света, но увы, чуда не произошло.
Теперь предстоит долгая процедура развода, нудная дипломатическая переписка с Венским двором… Найдётся у них брюхо, способное выносить маленького императрёныша? Пусть кривая и рябая, хоть горбатая, но та, что сможет родить сына. Ради обеспечения будущего Империи можно и козу в постель затащить…
И ещё, что немаловажно, родство с одной из старейших монархий Европы придаст короне дополнительный блеск, а трону — определённую устойчивость. Это станет подтверждением законности императорского титула, до сей поры признаваемого только Баварией, Оттоманской Портой, и Россией. Причём последней — со значительными оговорками и только после выплаты так называемого «безвозвратного коронационного займа». Таким изящным выражением русский царь Павел Петрович назвал чудовищную по размеру взятку. Лицемер…
Но что же он в самом деле задумал в Персии? Северный медведь хитёр и коварен, любое его действие имеет второй, третий, а то и пятый смысл, в толковании которых были бы бессильны знаменитые халдейские мудрецы, живи они сейчас. Павел чихнёт, а половина Европы ломает голову над значением этого чиха, потому как ждать от России чего-то однозначного давно не приходится. А уж жаден настолько безмерно, что пресловутые итальянские банкиры плачут от зависти. Кстати, они недавно признали недействительными сделанные покойной императрицей Екатериной многомиллионные долги. Как это удалось? Сия тайна покрыта мраком, известно только о посещении фельдмаршалом Кутузовым крупнейших банкирских домов Генуи, Турина и Венеции.
Впрочем, если знать о способности русского пройдохи выпросить у покойника закрывающие глаза монетки… Причём покойник сделает это добровольно и с радостью, заверив потом дарственную у нотариуса.
— Талейран!
— Да, мой император? — министр склонился перед изволившим прервать размышления императором.
— Мне необходимо встретиться с царём Павлом Петровичем.
— Это невозможно!
— Невозможно? Такого слова не существует, господин Талейран.
— Но мой император, русский царь неоднократно заявлял о своём намерении никогда не покидать страну, делая единственное исключение. Боюсь, сир, оно вам не понравится.
— Предоставьте мне самому решать, понравится что-то или нет. Так что за исключение?
— Павел Петрович сказал, будто бы пересечёт границу только для того, чтобы полюбоваться на русские знамена над захваченными вражескими столицами.
— Он имел ввиду Париж?
— Вот этого не знаю, но давайте не будем искушать судьбу и будить лихо…
— Разумно, — Наполеон вскочил с кресла и нервно прошёлся по кабинету. Мысль о скачущих по парижским улицам или стоящих биваком в Булонском лесу страшных казаках его взволновала и потрясла до глубины души. — Безвыходных положений не бывает, Талейран!
— В таком случае нам придётся ехать самим.
— Зимой?
— Когда завершится дипломатическая переписка и подготовка к визиту, уже наступит весна.
— Это у нас. А в России?
— Я немедленно отправлюсь в русское посольство к фельдмаршалу Кутузову и всё выясню.
— Разве он приехал опять?
— Вчера вечером, Ваше Величество.
— И не сделал визит вежливости?
— Он был занят.
— Чем же, если не секрет? Опять дела амурные?
— На этот раз вы не угадали, мой Император. Фельдмаршал Кутузов убивал на дуэли ваших гвардейских офицеров.
— Всех?
— Нет, только троих.
— А я уж было подумал… Больше не пугайте так меня, господин министр. Идите же, скорее. Да… и позовите ко мне Коленкура.
Талейран помрачнел:
— Увы, это невозможно.
— Нет такого слова при дворе императора всех французов!
— Боюсь расстроить, Ваше Величество, но бедолага оказался третьим, кого русский людоед съел сегодня за завтраком.
— Merde!
Министр ушёл, а император долго ещё сетовал на недостаточное количество бранных слов во французском и корсиканском наречиях, то и дело переходя на язык одного далёкого государства, о котором столько в последнее время говорилось. Воистину, последние времена наступают.
