Кристоф Оно-ди-Био - Бездна
На нас оборачивались гости. Я объявил с широкой улыбкой:
– Не волнуйтесь, господа, это всего лишь перформанс господина Маурицио Каттелана! – И снова развернулся к Каттелану: – В кашалоте Лориса?
– Ну да, – ответил он неожиданно серьезно. Его высокий лоб взмок от пота. – Он ведь полый. Спроси у Лориса сам.
Я выпустил Маурицио. Он поправил галстук и пригладил короткие полуседые волосы.
– Извини, – сказал я, отряхивая его пиджак. – Ты ведь знаешь, как я привязан к ней.
– Нет, мне действительно пора на пенсию, – прошептал он.
На террасе появился официант с полными бокалами на подносе. Но я решил, что с меня хватит. В дальнем углу я увидел сидевшего в полном одиночестве – что было странно для такого всеобщего любимца – Лориса Крео, который пил красное вино из бокала с несоразмерно длинной ножкой.
Во чреве кита
Лорис был одним из немногих знаменитых художников, чье творчество мне очень нравилось. А может, и единственным. В двадцать восемь лет ему предоставили для выставки четыре тысячи квадратных метров Токийского дворца. В тридцать три он организовал вместе с нью-йоркской рэп-группой первый концерт в защиту глубоководной океанской фауны, которой страстно интересовался. Это событие было снято на пленку и демонстрировалось на гигантских экранах Таймс-сквер: на глубине трех тысяч метров обитатели морских глубин танцевали в био-люминесцентном фейерверке. Пас тоже очень любила Лориса. Теперь-то я понимаю, что их сближало.
Я подошел к нему. Бритый затылок, челка, спадающая на лицо, застегнутая до подбородка рубашка. Этот имидж упертого, ядовитого рокера никак не сочетался с его врожденной доброжелательностью. Мы чокнулись.
– Слушай, я видел, как ты набросился на Маурицио. Это нехорошо, из-за тебя он станет серьезным.
– Ну ты-то уже серьезен, так что давай сэкономим время. Я ищу Пас. Что это за история с полым китом?
Он грустно улыбнулся. Отпил большой глоток кроваво-красного вина.
– Она сказала, что хочет побыть в одиночестве.
– Да что она знает об одиночестве?!
Он отставил бокал и расстегнул ворот рубашки.
– Ладно, вы уже люди взрослые. – На груди у него блестела цепочка с ключиком.
– Значит, там есть дверь?
– Да, скульптура полая. Можно побыть в чреве кита. Я назвал его «Домик Джеппетто»[132].
– Джеппетто? Ну и ну… а Маурицио называет себя Пиноккио. Вы оба сущие мальчишки.
Я распрощался с ним, обнял принцессу, шатаясь, спустился по мраморной лестнице и прыгнул в первое попавшееся водное такси.
Катер скользит по воде, держа курс на Арсенал. Темный силуэт здания кажется куском ночной тьмы, вырезанным рукой какого-то безумного творца. Изящные, причудливые зубцы стен напоминают о Востоке. А за ними – отсеки, полные воды, как на секретной военной базе. В XVI веке из них выходило до полусотни галер в месяц. Им предстоял жестокий бой при Лепанто[133].
Адреналин в моих венах тоже ведет жестокий бой – с алкоголем; я всматриваюсь в темноту, выискивал глазами морское чудовище. Опора и стрела гидравлического крана нависли над водой, словно тень хищной птицы. Но вот наконец и кит – ярко освещенный луной. Разлегся во всю свою длину на пристани Арсенала. Гигантская масса, недвижно покоящаяся на ложе из песка.
Кругом ни звука. Я выхожу на причал. Катерок удаляется.
Фантастическая скульптура окружена металлической сеткой; я перешагиваю через нее и тут же увязаю в песке. Он скрипит у меня под ногами. Теперь я отчетливо различаю этого монстра – его выпученный глаз на огромной гладкой голове, сужающейся спереди, как топор эпохи неолита; его широко разинутую пасть, розовую внутри; нижнюю челюсть с частоколом острых конических зубов – настоящий капкан. Многочисленные шрамы, видимо, должны поведать зрителю о жестоких подводных битвах с гигантскими кальмарами.
На боку что-то вроде герметичной крышки люка субмарины. Я вставил ключ в маленькое круглое отверстие, повернул, осторожно открыл дверцу.
И вошел в чрево кита.
Она вскрикнула от неожиданности:
– Ох, как ты меня напугал!
Помещение напоминало пещеру. Или звериное логово, правда, не совсем темное: крошечные диодные лампочки источали теплое желтоватое мерцание. Общее впечатление: убежище, тайник, нечто из давнего прошлого, из царства теней. Это узкое, тесное пространство было оборудовано под обитаемое, но вся его обстановка – полки, столики, кровать, гладкие и блестящие, как лед, – составляла единое целое со стенами из стекловолокна. Если не считать нескольких цветных предметов – плитки, выключателя да туалетных принадлежностей, – все было белым. Все остальное… кроме Пас, лежавшей на кровати в одних трусиках, с обнаженной грудью.
Я подошел к ней:
– Ты собиралась спать?
– Не знаю. Что значит «собиралась»? Сон сам решает, приходить ему или нет.
– Знаешь, я очень волновался.
– Но ведь ты же меня бросил.
– Ну прости, я сожалею. Можно я лягу рядом?
– Как хочешь.
Я не заставил себя просить. Сбросил одежду. Она подвинулась, давая мне место. Мне было стыдно за свою бледную кожу рядом с ее смуглой, мерцавшей в этой полутемной норе, словно драгоценный янтарь.
Моя рука легла на ее бедро, повернула ее на бок, прижала к моим бедрам. Мои пальцы бережно обводили изгибы ее тела, от колен до упругих полушарий груди и выше, до ключиц, до хрупкой тонкой шеи.
Она вздрогнула и резко откинулась назад:
– Перестань, не надо!
Ее взгляд фотографа, брошенный исподлобья, пронзил меня с безжалостной точностью оптического прицела киллера.
– Ладно, Пас, не хочешь – как хочешь, но нам нужно поговорить.
– Тебе всегда нужно поговорить. А я больше не хочу разговаривать.
Она отодвинулась от меня, села. Черные волосы разметались по плечам. Я смотрел на нее снизу вверх. Я не хотел ее потерять.
– Я ведь уже извинился. И прошу прощения еще раз. Но я хочу, чтобы ты меня поняла.
– Бросить женщину в ресторане… да разве так поступают?
– Знаю, это гнусно, но я исчерпал все свои доводы. И меня шокировали твои слова. Поэтому я предпочел уйти.
– Настоящий мужчина никогда бы так не сделал.
Мне больно было это слышать. Какой же иной реакции она от меня ждала? Она никогда не уступит, не оставит никакого выхода. Ну да, я ушел, я бросил ее. Но ведь я вернулся. И попросил прощения. Даже дважды.
– Есть вещи, о которых ты не знаешь… – начал я.
Ее губы растянулись в злой усмешке.
– Почему ты так улыбаешься?
– Ни почему. Иногда ты со мной обращаешься как с дурочкой. – И она снова усмехнулась – теперь уже скорее горько, чем зло.
– Когда-нибудь у тебя откроются глаза. На окружающий мир, на тебя, на меня… Потому что это ты не знаешь некоторых вещей. Хотя нет, знаешь – раз я тебе о них говорю… Но не придаешь значения…
Она закрывает лицо руками. Ее грудь содрогается, слезы льются рекой. Я сажусь на кровати, пытаюсь заглянуть ей в лицо:
– Пас, ну что случилось?
– Ты ничего не понимаешь, – говорит она хрипло, ее душат слезы.
– Ну так объясни мне, я для этого и пришел сюда, к тебе.
Но она упрямо качает головой, глядя на свои голые ноги:
– Нет, ты обо мне не думаешь. Только о себе…
У меня перехватывает горло. Я обнимаю ее, прижимаю к груди ее голову. Она упирается, потом мало-помалу сдается.
– Неправда, я думаю только о тебе, Пас.
– Если бы думал, то понял бы то, что я хочу сказать. Понял бы, как я здесь задыхаюсь.
И ее охватывает дрожь. Настоящая, непритворная дрожь. Мне страшно, я крепче обнимаю ее.
– Ну, скажи, Пас, что с тобой?
– Я задыхаюсь, Сезар. Правда задыхаюсь. Задыхаюсь в Париже. Задыхаюсь рядом с тобой.
Я опускаю голову, ее слова смертельно ранят меня.
– Это правда? Даже рядом со мной?
Она проводит рукой по лицу. И говорит – хрипло, словно и впрямь задыхается от чувств, которые захлестывают ее, как волна, как неостановимое цунами:
– Да, и рядом с тобой тоже. Ты не сможешь помешать тому, что должно случиться.
– А что должно случиться? – спрашиваю я.
– Этот черный прилив, который все испоганит. Люди, их жестокость, их бессмысленное кишение… И ты такой же, как они. Мы дышим отравленным воздухом, Сезар. Он пахнет смертью.
– Не надо, не говори так!
И я целую ее руки. Запах ее кожи напоминает мне аромат темного меда. Это совсем не запах смерти. И я вовсе не такой же, как другие.
– Почему ты не отвечала на мои звонки, я вызывал тебя раз пятьдесят, не меньше.
– У меня больше нет мобильника.
– Потеряла?
– Выбросила в воду. Вон туда, перед китом.
– Ну и как же я мог тебя найти?
– Да нечего было меня искать. Я хотела успокоиться, побыть одной. Чтобы обо мне все забыли хоть на время.
– Как я могу забыть тебя, Пас? Я люблю тебя.
Она снова вздрагивает.
– Завтра мы улетим. Я буду заботиться о тебе. Позволь мне заботиться о тебе, Пас, пожалуйста!
