Аргентинец поневоле 2 (СИ) - Дорнбург Александр
Случаи нападения и поголовного вырезания целых постов здесь были не редкость. Таковы обычные будни границы. Одна сторона жестоко мстила другой, и разобрать, на чьей стороне правда и кто, в сущности является зачинщиком, представлялось положительно невозможным.
Но сейчас, после ухода флота, гарнизон составлял из пяти десятков солдат.
Штат очень маленький; индейцы волнуются, угроза со всех сторон; трудно удержаться на своем посту. Несмотря на повсеместный героизм солдат и офицеров младшего звена, война теперь кажется безнадежно проигранной.
Казалось, вот-вот местный комендант попросит срочной эвакуации, бодро рапортуя начальству о сдаче столь важной для нас твердыни: «Счастлив доложить вашему превосходительству, что наши стрелки будут покидать позиции с песнями»…
Высадившись на берег, я предъявил бумаги подошедшему патрулю. Меня уже ждали. Несколько штук разношерстных собак с громким яростным лаем бросились к нам навстречу. Но их тут же отогнали бородатые солдаты.
Наши вещи патрульные помогли нам доставить в форт. Солдаты у входа в крепость отдали нам честь.
— Ваше благородие, в крепости Кармен-де-Патагонес все обстоит благополучно, происшествий никаких не случилось! — доложил мне дежурный офицер, принявший меня за важную птицу из столицы.
Пройдя через узкий, вытянутый внутренний двор, мы с Хулио, в сопровождении местного капитана Глотино, поднялись по лестнице, идущей вдоль внешней стороны стены, вошли в здание.
Здесь капитан подвел нас к открытой двери, за которой была небольшая комната. Подобная комната, на военном жаргоне, «цыганка», есть почти в каждом гарнизоне в Южной Америке, предназначена она для приема важных гостей, поэтому обставлена с претензией на роскошь. Правда, как правило, довольно неуклюжей претензией, но все же на фоне казарменного быта она выглядела даже уютно.
Хотя тут и чувствовался какой-то неприятный угарный запах.
— Отчего же, капитан, здесь такой запах? — полюбопытствовал я.
Тот покрутил носом, но промолчал, не поняв о каком запахе его спрашивают.
— От кизяка! — наконец отозвался Глотино. — У нас здесь не Буэнос-Айрес, в середине зимы здесь холодновато.
— Что делать, «а ля гуэрре ком а ля гуэрре» ( на войне как на войне), — пошутил я.
Задерживаться мне здесь не было никакого смысла, так что я с чувством глубокого удовлетворения узнал, что утром союзные индейцы подгонят парочку каноэ и мы с ними отправимся вверх по реке. А в нужном месте, с лошадями, нас встретят акуасы Куркумиллы. Все идет согласно плану!
Следующим утром мы отправились. В поисках фортуны. В «затерянные земли», в места, куда заглянуть отваживаются немногие белые. Рио-Негро — самая большая река на всей территории от Ла-Платы и до самого Магелланова пролива.
Выгребая против течения, мы довольно быстро продвигались на запад. В глубь континента. Расслабившись, я тихонько напевал себе под нос детскую песенку: «Не знаю, что я встречу, но я ношу с собой — один патрон, с картечью. И с мужеством другой!»
Но тут что-то пошло не так. Сопровождал нашу экспедицию из 18 человек, в основном гребцов-индейцев, лейтенант Хайме Пинто. С денщиком. Они были спереди. И первыми попали под раздачу.
И тут все неожиданно завертелось, словно в романах Фенимора Купера.
На пару наших каноэ, поднимающуюся по реке, неожданно-негаданно напали дикари из прибрежных племен, моментально осыпав градом отравленных стрел. На передовой лодке Хайме Пинто был убит вместе с денщиком и парой индейцев, а другому индейцу, раненному в руку, мы вынуждены были на стоянке сделать ампутацию. Раскаленным ножом.
Мне тоже чуть было не прилетело. Я внезапно был оторван от приятных мыслей свистом стрелы, вонзившейся в лодку в десяти сантиметрах от меня… через несколько мгновений за ней последовала вторая и просвистела в нескольких сантиметрах от моего плеча, воткнувшись в противоположный борт. Красноватые наконечники стрел свидетельствовали о том, что они отравлены.
Я быстро принял решение. Прицелился из ружья, которое держал наготове, и моя пуля поразила вражеского лучника чуть выше правой подмышки. Перезарядившись я с неумолимой точностью прикончил и второго индейца. Пуля попала нападавшему в лоб и он рухнул как мешок с костями. Обливаясь кровью.
Вероятно это был вождь этих бандитов, так как только лишь их командир умолк, они стали подобны кораблю, лишившемуся руля и беспомощно начинающему кружится на одном месте. Готовому пойти на дно. Урок был жестокий, так что враги, парализованные страхом, предпочли удалится, оставив нас в покое.
Индейцы иногда нападают без видимых причин. Дело привычное. Чаще всего это месть и расправа над белыми, невиновными в насилии, совершенном другими белыми над индейцами. Вот и эти враждебные индейцы, вышедшие на тропу войны, о чем поведала раскраска их лиц, чинили возмездие, которое пало, как всегда, на невиновных.
Возвращаться мы не стали. Чтобы не рисковать возможностью подвергнуться повторному нападению. Похоронив павших и отпустив лишних союзных индейцев, на одной лодке мы с Хулио продолжили свой путь. Наши туземные гребцы без особой радости приняли такое мое решение и постарались отговорить от него всевозможными зловещими пророчествами, особенно угрозой разгневать бога Кудуани, который, конечно, погубит бледнолицых, засыпав их кусками льда и снега.
Большой походный вождь акуасов, Куркумилла, предупрежденный специальными гонцами о нашем прибытии, встречал нас на берегу реки. Под восторженные охи и ахи, он принял меня в парадном одеянии, восседая на лошади, бока которой были украшены серебром. За неимением официальной медали, вождь повесил на себя аргентинский пиастр.
Все его сопровождающие «гвардейцы» подвесили к своим удилам пучки волос, на которых еще оставались куски кожи с головы или даже целые черепа. На одном из индейцев эскорта — старый и грязный испанский офицерский мундир, но не было штанов. Все эти тряпки и другое добро, очевидно, было награблено в набеге на какой-нибудь аргентинский поселок.
Куркумилла произнес длинную речь и, тряся мою руку четверть часа, заверил через индейца- переводчика, что хочет быть моим другом и принимает, хотя и не любит, христиан.
— Почему белые считают нас людоедами? — патетически восклицал Куркумилла. — Подумаешь, мы съели католического миссионера? Это-то и было уже лет десять назад, во время прошлой засухи!
«Ага!» — подумал я.- «Кто-то, кое-где, у нас порой… Где-то я это уже слышал?»
Переводчик у нас был еще тот кадр. Когда я обратился к индейцам «дети пампы», то этот умник не нашел нужных слов и перевел мои слова приблизительно как: «Многочисленные маленькие люди среди травинок в степи!»
Затем вождь пригласил меня в свою палатку ( мини-вигвам) и угостил обильной порцией жареной конины. Тогда же я рассказал о мотивах моего визита.
Мол, я столько слышал о его знатности, отваге и хотел получше узнать, чтобы стать его другом; будучи также любознательным, я хотел бы взять себе в услужение за богатую плату несколько умелых воинов. И красивую девушку, чтобы стать индейцам «братом».
Женщина у индейцев обязана была полностью подчиняться мужчине; все в ней принадлежит хозяину; и в свободе дикой жизни не было ничего более обыденного, чем видеть краснокожего, меняющего свою жену на товар. Великий Дух создал мужчину и женщину, чтобы они жили вместе: мужчину, чтобы охотиться, и женщину, чтобы работать. Индейцы ничего не хотят менять в этом положении.
Обед наш прошел весело, среди смеха, крика и шуток. Но шутили и смеялись среди всяких дебоширств в основном надо мной.
Я подарил вождю свое ружье (так как знал, что он все равно его отнимет), свою резиновую одежду, свой теплый плащ и шляпу, а так же бисер, бусы и серьги для его четырех жен. Спирт, налитый в пару керамических горшков, выставил в качестве угощения. Для всех индейцев его племени. Короче, выдоил меня это краснорожий пройдоха досуха. Почти.
Мой визит явно доставил Куркумилле удовольствие. Подняв его авторитет до небес. Да и выражение алчной радости, помимо его воли, на мгновение мелькнуло в лице туземного властелина.
