Владислав Русанов - Гонец московский
– Уррах! Уррах!
Тень всадника пронеслась над головой Никиты.
Высверк стали!
Раненный в живот мужик завалился на бок.
Рыжий конь круто развернулся, поднялся на дыбы.
Улан-мэрген крутанул саблю над головой:
– Собакам – собачья смерть!
Бросив поводья, татарчонок легко оттолкнулся от луки и спрыгнул на землю.
Вразвалочку подошел к Никите, держа клинок в опущенной руке:
– Менду[70], баатур! Вот и свиделись.
Парень не спускал с него глаз, стараясь уловить каждое движение, а в это время все старался освободить запутавшиеся насмерть течи.
Улан-мэрген улыбнулся, сверкнув белыми зубами, взмахнул саблей.
Холодный ветерок скользнул у щеки Никиты. Враз ослабевшая сеть опала, как листва после первого морозца.
– Что ж ты так неосторожен, баатур? – Сын нойона покачал головой, поцокал языком. – Ай-ай-ай… Ты как филин днем – смотришь, а не видишь.
– Ты откуда взялся? – с трудом выговорил парень.
– Так ты в беде был, – пожал плечами Улан.
– А тебе что за дело до моих бед?
– Ты мне жизнь сохранил. Никто не скажет, что я не отдаю долги.
– Ну что, отдал? – Никита поднялся. Дрыгнул ногой, сбрасывая остатки сети, цепляющиеся за одежду.
– Может, и отдал.
– Тогда спасибо тебе и проваливай подобру-поздорову.
– Обидные слова говоришь.
– Какие есть… – буркнул парень, но тут же устыдился. Ведь и правда, татарин помог ему. Мог ведь спокойно наблюдать из лесу, как разбойники вяжут его и уводят, куда им заблагорассудится. Но ведь вмешался, не бросил в беде.
– Спасибо тебе, Улан-мэрген, – повторил Никита, стараясь вложить в слова как можно больше признательности.
Стараясь не глядеть татарину в глаза, обошел мертвые тела. Перевернул носком сапога чернобородого. Изо рта убитого мужика стекала на бороду алая кровь. Остекленевшие глаза смотрели в небо.
Кто такие? Случайно ли встретились ему на пути?
– Эх, надо было хоть одного живьем брать!
– Торопился я, однако, – виновато вздохнул степняк. – Когда последнюю стрелу пускал, подумал – надо бы в плечо или ногу. Только стрелу, с тетивы слетевшую, назад не воротишь.
– Что да, то да… Умеешь ты стрелять!
– Я – Улан-мэрген, сын Ялвач-нойона, – ответил он невозмутимо, будто этим было все сказано. – Любой нукур умеет послать влет четвертую стрелу, когда первая втыкается в цель. А меня зовут мэргеном.
«Теперь я понимаю, почему Орда покорила полмира: и великие царства земли Чинь, и богатые города за Абескунским морем, и землю Мавераннагр[71], и кипчакские степи, и русские княжества, и Венгерское королевство, и Польшу… – вздохнул про себя Никита. – Когда налетает толпа злых, отчаянных бойцов на быстрых, вертких лошадках, пускает тучу стрел, а потом улепетывает, не давая вражеским всадникам приблизиться на расстояние удара, не говоря уже о пехоте, воевать с ними невозможно».
Но вслух не сказал ничего. После допущенной оплошности ему было стыдно. Попался, как желторотый птенец. Или верно говорит Улан – как ослепший днем филин. На лету и лбом о дуб… Как в той сказке говорится? «Угу! Угу! Ого!..» Что ему стоило раскидать троих-четверых мужиков даже без оружия? Горазд и не такому учил. Так нет же – расслабился, размяк. Добрым молодцем его назвали, едва в ножки не поклонились. А лесть сердце разъедает хуже, чем ржа железо. Вообразил себя ближним боярином княжеским. Ну и получил за самонадеянность!
Чтобы скрыть стыд, он принялся ожесточенно стряхивать снег с одежды. Старательно, будто считал это самым важным делом. Краем глаза он увидел, что Улан-мэрген тихим свистом подозвал своего коня.
«Вот бы мне так научиться!»
Мышастый стоял неподалеку и, прижав уши, бил копытом в мерзлую землю.
Татарин ласково заговорил с ним, шагнул вперед, протягивая раскрытую ладонь. Конь доверчиво ткнулся мягкими губами, надеясь найти кусок хлеба или сладость, а человек ловко подхватил болтающийся на мохнатой шее повод.
– Держи своего коня!
– Ты мне, что ли?
– А то кому?
– Ну, спасибо… – слегка оробев, поблагодарил Никита.
– Не за что. Садись в седло. Поехали!
– Э, погоди! – Парень взялся уже за луку, но помедлил, с трудом соображая, что же сказал ему степняк. – Что значит – поехали?
– То и значит. Проведу тебя. А то ты баатур знатный, но доверчивый. Тебе помощник нужен. Спутник, чтобы глазами и ушами твоими был. Один пропадешь. Совсем пропадешь! – Улан прищелкнул языком.
– Еще чего выдумал! – Никита оттолкнулся и легко взлетел в седло. Чего-чего, а прыгать он умел. – Поедем. Только каждый сам по себе. Ты в свою сторону. А я в свою.
Улан-мэрген молча схватился за конскую гриву, забросил свое сухощавое тело на спину рыжего. Тщательно расправил повод, пристроил саблю, чтобы не хлопала коню по боку на ходу. Сказал, глядя мимо Никиты:
– А мне в ту же сторону, что и тебе. Я так решил.
– Ишь ты! Решил он! – возмутился парень. – Я тебя тогда погнал. Гоню и сейчас. Убирайся! Прочь!
Смуглое лицо татарина скривилось от обиды:
– Зачем так говоришь? Я тебе не пес!
– А если не пес…
– Конечно, не пес! Человек я!
– Если человек, то слова человеческие понимать должен. Сказал, мой путь – это только мой путь. И ничей больше.
– Я тебе дорогу не перебегаю! Иди своим путем. Позволь только рядом быть. Разве можно тебя одного отпускать?
– А тебе-то что за дело?
– Ты мне жизнь сохранил! – упрямо сжал зубы степняк. – Я тебе должен.
– Уже отдал! Довольно! – Никита ткнул пальцем в убитых мужиков. – Я тебе спасибо сказал?
– Сказал.
– Вот и все. Возвращайся к Ялвач-нойону.
– Не хочу.
– Почему?
– Не хочу, и все тут!
– Слушай… Как тебя? Улан-мэрген?
– Да!
– Почему ты такой упрямый, Улан-мэрген?
– Таким уродился. Ведь и ты тоже не покладистый… Как зовут-то тебя, баатур?
– Никитой кличут. А звать меня не надо. Я сам приду, когда надо будет.
– Да ты уж придешь! – оскалил зубы татарин. – Далеко ушел без меня?
– Слушай, Улан-мэрген, – едва не взмолился парень. – Ступай отсюда прочь… Не нужен ты мне. Не люблю я татар. Сильно не люблю. Уйди, не вводи в грех, я ведь и ударить могу!
– Бей! – Словно по волшебству в правой руке степняка появилась плеть. Улан-мэрген толкнул пятками коня, приблизившись к мышастому, протянул ее рукоятью вперед Никите. – Бей, давай! Только не гони! Пса верного ругают, если под ногами крутится, могут и в бок ногой поддать, но не прогоняют. Пса в степь прогонишь, и враг к тебе незамеченным подкрадется – юрту обворует, стада уведет, жену украдет, самого ночью сонного зарежет. С тобой ехать хочу, баатур! Верным псом буду. Сон твой охранять буду. Впереди скакать буду, следить, чтобы опасности никакой не было! Бей, только не гони!
Глаза Улана вновь налились слезами обиды.
– Сказал же тебе – не люблю татар… – повторил Никита, но уже не так настойчиво. Под напором мальчишки его уверенность пропадала. Может, и в самом деле вместе поехать? Хоть будет с кем поговорить… Хотя о чем говорить с мордой басурманской, лбом некрещеным?
– Не надо меня любить! Я тебе что, невеста, жена? – задорно выкрикнул Улан-мэрген. А потом добавил жалостливо: – Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь.
«Прямо как серый волк из сказки», – подумал Никита и махнул рукой:
– Ладно! Езжай! Только заранее предупреждаю: в душу не лезь! Едем рядом, но каждый сам по себе. Согласен?
– Согласен! – обрадованно воскликнул степняк. – Спасибо тебе, Никита-баатур! Я вперед поскакал. Дорогу смотреть!
Он сорвался с места в галоп. Только искристая снежная пыль заклубилась под копытами легконогого коня.
Никита вздохнул и рысцой потрусил следом, прикидывая – не придется ли вскоре пожалеть об опрометчивом решении. Говорят, незваный гость хуже татарина. А непрошеный спутник? Не узнаешь, пока не проверишь.
Желтень 6815 года от Сотворения мира
Москва, Русь
Вот так и вышло, что дальше они поехали вдвоем. Улан-мэрген, младший сын татарского нойона, и Никита, осиротевший вторично со смертью учителя.
И как объяснишь мальчишке, вбившем себе в голову невесть что, как расскажешь доходчиво, что от одного вида раскосых глаз и скуластого лица его спутника с души воротит?
А виной всему сборщики дани, налетевшие на выселки, где стояли три избы – семьи братьев Демида, Ивана и Никодима. В те годы не только тверские земли, но и московские, суздальские, рязанские и владимирские… да что там!.. вся Русь стонала, обираемая жадными кочевниками. Это сейчас они немножко поутихли – сказались постоянные споры и тяжбы, которые вели князья, отстаивая право самим собирать дань, а после передавать ее баскакам[72]. А тогда князья меж собой грызлись хуже голодных псов. Как раз умер Иван Дмитриевич, князь Переяславля-Залесского, а его дядья да братья судили-рядили, кому княжество к своим рукам прибрать. Когда Данила Александрович сына своего Ивана на княжение туда усадил, многие обиделись, зло затаили. А в особенности Андрей Александрович, князь Городецкий. Да и Михаил Тверской не тогда ли начал против московских князей козни строить?
