Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года
Обзор книги Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года
Вернадский Владимир Иванович
«Коренные изменения неизбежны»
Дневник 1941 года
1941
21 января. Москва.
Вчера с Ненадкевичем[1] был в Минералогическом Музее. Положение Музея безрадостное. Результаты научной минералогической работы Академии туда попадают случайно. Везде хаос.
Кашинский[2] жалуется на грубость Баха[3]. Это модный теперь курс, взятый в Академии, — аналогичный тому яркому огрублению жизни и резкому пренебрежению к достоинству личности, который сейчас у нас растет в связи с бездарностью государственной машины. Люди страдают — и на каждом шагу растет их недовольство.
Полицейский коммунизм растет и фактически разъедает государственную структуру. Все пронизано шпионажем. Никаких снисхождений.
Лысенко разогнал Институт Вавилова. Любопытная фигура: властная и сейчас влиятельная. Любопытно, что он явно не дарвинист: <но> называет себя дарвинистом, официально <к> таковому приравнен.
Всюду все растущее воровство. Продавцы продуктовых магазинов повсеместно этим занимаются. Их ссылают — через много лет возвращаются, и начинается та же канитель. Нет чувства прочности режима через 20 с лишком лет <после революции>. Но что-то большое все-таки делается — но не по тому направлению, по которому «ведет власть».
С Наташей[4] все больше вспоминаем прошлое. Некого спросить. Быстро уходят отвечающие мне поколения. С Наташей хочу восстановить первые дни нашей совместной жизни — <прожили вместе> больше полустолетия, больше 54 лет!
22 января.
Вчера сидел дома. Сводил переписку. Работал хорошо над «Проблемами биогеохимии». Много читал и думал.
Пытаюсь вспомнить реально — с помощью Наташи — былое: что было в 1886 году, когда мы стали жить вместе почти 55 лет тому назад! Как переменилась жизнь — наша страна и мировое окружение, а главное, <произошел> переворот в научном и техническом жизненном проявлении.
Я получил письмо от Анны Михайловны Болдыревой; пишет, что ее муж[5] единственный из всех — переведен в ГРУ (не понимаю, что это значит) в магазине. Она считает, что это ответ на летние заявления, <предпринятые> по моей инициативе и усилиями всех академиков по геологии и минералогии о необходимости поставить <ее мужа> в другие условия, где могут быть использованы его знания. Он работал как простой горнорабочий, заболел, отморозил лицо. Абсолютно невинный человек в <своих> проявлениях — думаю, и в <своих> речах <также>: если допустил что<-то> в такой опасный для страны момент — и громкие выявления <своих> мнений могут быть опасны. Бывший эсер. Я опять при необходимости заменить кафедру по минералогии в Академии опять вижу только <кандидатуру> Болдырева. Думаю написать письмо Молотову. Колебания — не знаем, что делается в центре власти. Как бы теперь не повредить.
25 января. Суббота.
Вчера вечером собрались в память Дм. Ив. Шаховского[6], — Аня[7], Наташа, Анна Николаевна Шаховская[8], Паша Старицкий[9], Дима и Сережа Шики[10]. Было очень хорошо. Аня наново прочла прелестные письма Мити от 1911-1912 годов и в связи с тюрьмой за Выборгское воззвание (<сидел> в тюрьме в Ярославле). Наташа моя <прочла> очень интересную памятку с выдержками из нашей переписки.
23.I.1941 года умер в Москве Александр Никандрович Лебедянцев[11] крупный ученый и близкий мне человек, который, сам это не сознавая, много мне дал.
1 февраля.
Днем был у себя <в Биогеохимической лаборатории>. М. А. Савицкая[12] и ее работа.
Назначение Берия: генеральный Комиссар Государственной безопасности диктатор? В связи с упорными толками о безнадежном положении Сталина (рак?) и расколе среди коммунистов (евреи — английской ориентации, Молотов немецкой?) — перед XIX съездом Коммунистической Партии[13].
Кончил мою переписку с Наташей 1886 года. Удивительно, что мое нервное состояние <было тогда> то же, что и сейчас. Но тогда я воспринимал это более реально, как объективное явление — теперь <воспринимаю> как объективное выявление моего физического состояния, в связи с моими глазами без очек при засыпании, реже при просыпании, в полусвете. Последний раз (было 4 <часа утра>) яркие галлюцинации в конце декабря или начале января: из стены у постели вышла и через меня прошла человеческая фигура малого, но не детского роста, одетая в древнюю (как на картинках) темную одежду.
4 февраля. Вторник.
Чувствую старость реально: зубы выпадают и качаются — очевидно, придется пережить тяжелую операцию, реставрировать или вставить. Худею в ногах, и их костный характер резко меняется. Непрерывно ухудшаются зрение и слух. В области сердца какие-то новые тупые болевые ощущения. Сегодня хочу просить приехать <врача> Мар. Ник. Столярову. Может быть, быстро подойдет время, когда и «Проблемы биогеохимии» будут мне трудны и надо будет спуститься к «Воспоминаниям» — впервые об этом реально думаю. Приближаюсь к 78 годам.
Вчера днем был Леонид Ликарионович Иванов[14], сильно поддавшийся, но бодрый умом и сильно нагруженный педагогической работой — профессор. Сейчас это <стало> гораздо труднее. Много лишнего, давление, сыск и формализм невежд и дураков, <среди которыхg, с одной стороны, — идейные, с другой полицейские.
Пересматривая список выбранных в Академию Наук 28 и 29 января 1939 года, вижу, что многих я не знаю даже в лицо и неясно представляю себе их умственную и творческую силу. В общем, все же выборы были реальные — и умственный ценз <выбранных> высок. В первый раз в академики прошла женщина Штерн[15]. Я думаю, вполне заслуженно. Удивительно — и непонятно, что при огромном числе женщин — например, у меня в Лаборатории — в общем, то же и в других, — женщины преобладают, а между тем резко в ведущей, талантливой части преобладают мужчины. В общем, надо признать, что выборы дали неправильную картину только благодаря тому, что часть крупнейших ученых арестована. Среди них такие крупные люди, как Болдырев, Туполев и многие другие, выбор которых <в Академию> был бы несомненным. Из этих выбранных Луппол[16] арестован в 1940 году — партийный, но человек широкообразованный и знающий.
7 февраля.
Вчера весь день лежал — работал и читал. Может быть, такой «отдых» и не вреден. Много читал.
Мне кажется — если доживу, — мои записи вроде этого дневника и моя «Хронология» семьи явятся основой моих «Записок» о пережитом и передуманном.
Сложность жизни все увеличивается. Мы имеем возможности исключительные, и все же трудно. Трудно добывать молоко, и теперь — сливки вместо него. Приспособила Нюша[17], которая дорабатывает — служит няней в Кремлевской больнице. Должна быть у них на службе утром в 8 часов.
