Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года
Бездарное, формальное творчество жизни. Но, может быть, в этот <переживаемый нами> момент необходима внешняя дисциплина.
О занятии <немцами> Финляндии из партийных кругов просачиваются в общественную среду слухи, явно имеющие реальное основание[18].
8 февраля. Суббота.
Вчера последний день <моего> лежания, мне кажется, лишний — пересолил. Годы заставляют считаться, но тут надо вносить индивидуальные поправки.
Одно из <моих> мечтаний — дать биографический очерк Александра Федоровича Лебедева[19]. Это одна из моих текущих утопий. Или действительно мне удастся дать мемуары — <представить> картину моего времени в моих записях?
За это время сын — Николай Александрович[20] — в ссылке, и одновременно пострадала моя Лаборатория — Симорин, Кирсанов[21]. Невинные люди. Если и были какие-нибудь разговоры — больше те, которые имели реальное значение только с точки зрения «службы» сыщиков, разъедающих и уничтожающих положительную работу именем «тоталитарного государства», резко отличающегося от Германии и Италии тем, что <его> идеалы — лозунги вселенские.
Много читал. Кое-что писал в мою «Хронику».
9 февраля. Воскресенье.
Почти стихийно работаю над «Хронологией». Неужели напишу «Воспоминания»? Может быть, это старческая работа?
1936 год. — Вышел огромный двухтомный сборник статей под заглавием: «Академику В. И. Вернадскому к пятидесятилетию научной и педагогической деятельности». I том 606 стр. Сдан в набор 23.III.1936, подписан к печати 5.IX.1936. — Те же числа и для II-го тома: стр. 607-1272. Почетный редактор А. П. Карпинский, президент Академии Наук, разрешение печатать дано Н. П. Горбуновым — Непременным Секретарем <Академии>. Без его согласия сборник не мог бы выйти в свет. <Посвящение:> «Глубокоуважаемому и дорогому Владимиру Ивановичу Вернадскому. — Друзья, ученики и сотрудники».
А. П. Виноградов[22], который организовал сборник, говорил со мною о моем юбилее — я решительно отказался его праздновать, указывая, что я не допустил <празднования> и 25-летнего юбилея. Тогда был издан сборник, и Александр Павлович <этим прецедентом> воспользовался. Я сказал, что при трудностях печатания — многое остается в рукописях — я не могу возражать <против издания сборника>, особенно <тогда>, когда был <издан> сборник 25-летия, когда было гораздо легче печататься.
В этом сборнике помещены статьи и духовно близких мне людей, и чуждых по духу или по характеру работы лиц. Из них были арестованы к сегодняшнему дню: Болдырев, Полынов (вернулся — постарел и осунулся), Зильберминц, Бруновский (умер в тюрьме; никаких сомнений, что невинны), Федоровский (старый коммунист), Н. Безбородько, В. Аршинов (вернулся, потерял глаз), Г. А. Надсон (умер?) = 8 человек, из них 2 умерли. Сомнение в «виновности» может возбуждать только Федоровский, крупный большевик. Арестован и Горбунов.
Надсон и Горбунов исключены из Академии[23].
16 февраля. Воскресенье.
Вчера работал с Аней — диктовал свой доклад о космической пыли для 28 февраля. Как всегда в таких случаях, творчески менял и неожиданно получал выводы, о существовании которых не подозревал. Читая свою статью 1932 года, нашел там выводы, о которых не помнил[24]. Решил выдвинуть гипотезу космического облака для Тунгусского метеорита[25].
Был доктор Владимир Николаевич Блохин, хирург, специалист в определенной области — консультант в Кремлевской больнице. Его вызывали к Наташе. С Блохиным интересный разговор о значении изотопов и радиоактивности <в медицине>. Он говорит, что сейчас перегружен тяжелой работой в связи с подготовкой медицинского персонала к войне. Ему и Институту, где он служит, это главное дело. В объяснениях военных, с которыми им приходится говорить, выясняется, что <нам> придется воевать с победителем <в идущей войне>. Я это считаю правильным, и война, как бы <к ней> ни подходить, поставит вопрос о социальном сдвиге, который так или иначе может привести к революционному насильственному — социальному перевороту — «левому» — в пользу народных масс. Блохин говорит, что поразителен низкий средний научный уровень врачей.
Все ждут от XVIII Конференции <ВКП(б)> стеснений жизни и увеличения чисток — сокращения аппарата и т. п.
17 февраля. Понедельник.
Вчера днем был Мих. Ив. Сумгин[26]. С ним об организации <изучения космической пыли> через Институт мерзлотоведения, общий разговор о значении космической пыли. Он обещал всю работу Института мерзлотоведения направить в этом направлении.
Очень выражал мне свое отношение к моим работам: «Пашете так глубоко, как никто у нас». Чувствую всегда <в таких случаях> неловкость, хотя ему я безусловно верю, как глубокому, искреннему человеку. Должен был убеждать <его>, что я не философствую и что сейчас философия не идет так глубоко, как наука.
Рассказывал, что около 5 1/2 лет просидел в тюрьме — выпущен больной и ослабленный голодом. Его должны были выслать на 3 1/2 года в Сибирь призывают его и дают подписать бумагу, что его высылают на три года за границу[27].
Днем был А. И. Яковлев[28]. Живой разговор — всегда рад его видеть. Между прочим, <он> часто переходит на французский язык, так как думает, что во многих домах в стенах есть слуховые устройства для подслушивания. Передает, что есть случаи, которые иначе <как подслушиванием> нельзя объяснить. Я думаю, что он пересаливает.
Колхозы все более превращаются — вернее, утверждаются — как форма 2-го крепостного права — с партийцами во главе. Сейчас, <в связи> с разной оплатой при урожае, выступает социальное неравенство.
Был Анатолий Михайлович Фокин[29]. Рассказывал о двоюродной тете, зажиточной женщине (300 р. в месяц). После 1905 года <она> научилась музыке как <средству> заработка в случае будущей революции. «Умные» люди считали <это> чудачеством — но в последнюю революцию она благодаря этому действительно прожила «хорошо».
На Кубани (он из Майкопа) осталась едва 1/3 станиц — жители других частей были выселены. Сейчас кубанцы оказались рыбаками у Белого моря (<рассказывал> Ферсман[30] при поездке в Кировск).
19 февраля.
2 декабря 1940 года в Ленинграде неожиданно умер Николай Константинович Кольцов, крупный ученый и сознательный гражданин своей страны[31]. Играл до большевистской победы крупную роль в московском обществе. Я с ним сталкивался часто по Высшим Женским Курсам с 1903 до 1911 года. Очень высоко ставил его научную работу, но в значительной мере разно <был с ним> в политическом <отношении>. Он был социал-демократом, но не большевиком. Однако не того направления, как Виппер[32], <он был> более радикальным. Он вышел в 1911 году <из Московского Университета>, а Виппер остался[33].
