Небо в огне (СИ) - Ковригин Алексей
С трудом перелетаю через шлагбаум, чуть об него не споткнувшись, и сразу же плюхаюсь на взлётку. Хотел было ещё часовому крикнуть, чтоб тот свой рот прикрыл, а то муху проглотит, но губы запеклись кровавой коркой и пока сумел их чуть разлепить, уже мимо пролетел. А вот посадочка у меня вышла далеко не идеальная. Всё-таки скорости немного не хватило и шмякнулся об землю с полутора метров прилично. Уже в самый момент посадки и касания грунта колёсами опять было немного напрягаюсь, но услышав сытый и чавкающий звук сработавших гидравлических амортизаторов, а затем и бодрое шлёпанье колёс по влажному дёрну, вновь расслабляюсь и уже безо всякого сомнения зажимаю тормоза. Всё-таки всерьёз опасался, что шасси самолёта могли пострадать при взрыве, но пронесло. «Ага, Василий Иванович, и меня тоже. Аж два раза!»© Кстати, «по-маленькому» тоже хочу уже не по-детски и как бы нам с Петькой в этом «мокром деле» не стать сообщниками. От сильной встряски при приземлении, на цилиндры двигателя видимо вновь выплеснуло масло и… из-под капота с новой силой повалил густой дым, а затем и огоньки весело заплясали на капоте. Так что последние полсотни метров прокатился уже «с огоньком». Но наконец-то самолёт замирает, отпускаю тормоза и в изнеможении откидываюсь назад. Всё. Финиш!
Сижу в кабине самолёта и с каким-то отстранённым безразличием наблюдаю за царящей суетой на взлётном поле. Устал. Немного клонит в сон и глаза сами собой закрываются. Видимо всё-таки рана у меня серьёзная и крови потерял много, от того и слабость. Но вот никакого страха или опасения за свою жизнь и в помине нет. Главное что сел и теперь уже всё позади. Первым на подножку запрыгивает Пабло. Взглянув на моё лицо молча отстёгивает привязные ремни и, как морковку из грядки разом выдёргивает меня из кабины, а затем осторожно передаёт вниз. И вот откуда у него столько силы-то взялось? Вроде бы на первый взгляд совсем щуплого телосложения, а глянь-ка, оказывается самый настоящий богатырь. Или это я за последнее время совсем уж так усох? Щёки-то у меня давно уже свою юношескую припухлость потеряли, это уж и сам при бритье заметил, но видимо и лишний жирок, накопленный за предыдущие месяцы без тренировок, тоже потихоньку сошёл. Как-то в последнее время мне совсем было не до спортивных упражнений, но физических нагрузок хватало и без них. Отогнав от меня «посторонних», за мой осмотр прямо возле самолёта принимается наш фельдшер. Первым делом снимает с меня шлемофон с очками и внимательно осматривает и ощупывает лицо и голову, а затем, словно я для него уж вовсе безропотная кляча, заворачивает мне верхнюю губу и что-то там разглядывает. Ёпрст! Бля-хха муха, да мне же больно! Нет, не зря таких вот «эскулапов» у нас в народе прозвали «коновалами». Ну нет у них никакого сострадания к болящим! Но вскоре Рамон Игнасио уже заканчивает свои издевательства над моей губой, как-то удовлетворённо причмокивает и сдержанно обнадёживает:
— Легко отделался, сеньор Команданте. Небольшие порезы на лице и рваная рана губы. Но всего два шва и уже через пару недель сможешь снова целоваться с девушками! Ещё что-нибудь тебя беспокоит? — молча киваю, снимаю крагу с правой руки и народ дружно ахает.
Да я бы и сам ахнул, если б ещё силы на это оставались. Вся тыльная сторона ладони разрисована потёками загустевшей крови, а сама ладонь вообще словно в красной краске где-то извозюкилась. То-то мне показалось, что в правой перчатке как-то очень уж совсем подозрительно что-то хлюпает. Переворачиваю крагу и на землю вытекают несколько капелек. Но уже и с руки на газон тоже капель началась. Зараза! Как минимум пол-литра своей крови потерял, а даже может быть и больше! И почти вся она успела впитаться в рукав нательной рубахи и кителя, а то, что не успело впитаться в ткань, то в перчатку перетекло. Теперь вот, наверное, хрен чем её тут отстираешь! Да уж «…след кровавый стелется по сырой траве.»©, это сейчас, видимо и обо мне тоже. Вот же чёрт! А перчатку-то мне реально жалко…
— Носилки! Живо! — Рамон пытается уложить меня на землю, но я решительно отказываюсь.
— Не барышня! Сам дойду до медпункта. Пабло, помоги мне, а то что-то ослаб немного. — не хватало ещё свою слабость перед парнями показывать.
Несмотря на протестующие возгласы Рамона меня подхватывают с двух сторон и за пять минут доставляют в медпункт. А там первым делом требую медицинскую утку и справляю свою «маленькую нужду». Уф! Теперь и жить можно. Фельдшер выгоняет из кабинета толпу «желающих помочь» и приступает к своим обязанностям. Напоследок прошу Пабло снять с самолёта прицел и положить в моей комнате на сохранение. Тот удивлён, но согласно кивает и уходит, уводя с собой активно сопротивляющуюся племянницу. Вот чёрт! Она что, тоже здесь сейчас была? Неудобно-то как! Но, да и пофиг. Незачем совать свой нос туда, куда батька… не советовал. Сняв с меня одежду и обмыв рану, а затем обколов морфием, всего за каких-то полчаса меня полностью «заштопали». Как и обещал мне при «первичном осмотре» Игнасио, на губе разорванной до самой ноздри обошлось всего двумя швами, но вот на руку уже пришлось наложить все семь. Мне аж снова поплохело, когда взглянул на ту «борозду» что «пропахал» осколок по моему плечу, хотя казалось, что мне хуже уже и быть не может. Но чуть позорно не отключился, словно я не боевой пилот, а нервная гимназистка, пришлось нашатырь нюхать. А потом ещё и терпеть форменное издевательство, пока Рамон занимался моим «макияжем» и буквально всё моё лицо разрисовывал йодом и зелёнкой. Пришлось тоже терпеть. А напоследок фельдшер (!!!) буквально через силу заставил меня выпить пол-литра сухого красного вина «для лучшего кроветворения». Надо ли говорить, что я отрубился прямо у него на кушетке? Блин, так и настоящим алкоголиком скоро стану, с такими-то врачами…
Поздно вечером Шарль и Рамон помогают мне «передислоцироваться» из медицинского пункта в мою уютную и «законную» комнатку при штабе. По дороге сообщают, что днём на аэродром приезжал наш Командующий и всячески пытался «домогаться до моего тела». Но Рамон Игнасио, при полном одобрении и содействии моего заместителя, мужественно «встал грудью» на пути этого грозного военачальника, и наша встреча не состоялась. Ссылаясь на моё «критическое состояние» подполковника чуть ли не открытым текстом отправили «в дальнее эротическое путешествие». И на мой взгляд, правильно сделали. Того что уже случилось никак не изменить, а все подробности этого дела можно узнать и попозже. И сейчас-то ещё с некоторым трудом соображаю, что к чему. И это вовсе отнюдь не от выпитого вина, а от общей слабости моего организма. Возле своей бессильно поникшей «единички» немного задерживаюсь и с горечью осматриваю раскуроченный самолёт. Да уж, боевая моя подруга, досталось нам с тобой сегодня «на орехи» крепко. Ну да ничего! Сен-Жак обещает восстановить самолёт за неделю. Все необходимые для этого ремонтные запчасти в наличии на складе имеются, а лично мне Игнасио гарантирует, что уже через месяц и сам я «буду как новенький». Но это мы ещё посмотрим, через месяц или тоже через неделю. Лишь бы заживало всё поскорее, а как швы снимут так сам и решать по срокам стану. Мне «на сон грядущий» вновь настойчиво предлагают (и вливают!) пол-литра красного вина «для скорейшего выздоровления», Шарль с Рамоном «по-товарищески» этот тост тут же поддерживают… Ага, а ещё «друзья» называются… Ну как тут с ними не сопьёшься?
«А на следующее утро он проснулся знаменитым»©. Насчёт «знаменитости» ничего не скажу, но вот «больным проснулся», так это точно. На лбу липкая испарина, самого то в жар бросает, то в холод и трясёт как алкоголика с похмелья, а слабость в теле такая, что еле до горшка доковылял. Из постели вылезать совершенно не хочется. Рамон Игнасио диагностирует у меня сильнейшую простуду. Вот же угораздило меня посреди лета, и так сильно простудиться! Кому расскажи об этом, так ведь не поверят. Но нет тут ничего сверхъестественного. Продуло моё разгорячённое тело во время полёта без защитного козырька, да ещё и ранение сказалось. Печально. Так что, разве только одному Рамону в радость, что есть теперь кого лечить, а у меня сейчас вся тумбочка заставлена банками с отварами да настойками и до кучи «на десерт» стоит тарелка с горкой горьких порошков. Наваливается такая апатия, что поначалу как-то даже пропускаю мимо сознания тот факт, что у меня в «сиделках» вдруг оказалась одна совершенно рыжая и очень уж шустрая девица. А когда спохватываюсь, то оказывается, что «уже поздно пить боржоми». На мой «решительный протест» Шарль только хмуро буркнул:
