Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег

Буривой поднял народ, который готовил втихую чуть ли не три зимы, едва узнав, что воевода Константин подослал к порубу убийц. Переживая и кляня себя, но пуще — князей-Ярославичей, что опоздал. И едва в пляс не пустился, прознав, что Всеслав не только выжил, но и взлетел враз из-под земли на престол великокняжеский. А теперь хотел узнать, чего ждать верным людям, таившимся по лесам да болотам от греков, что зареклись их искать, напоровшись несколько раз на такие «тёплые» встречи, что едва для всех попо́в проводами не обернулись. Встретиться условились через два дня, в корчме по пути к Печорскому монастырю. Место там проходное, известное, знакомое. Просил здешний волхв, чтобы не более двух душ с собой я взял. И что-то в том, как прочитал это с жёлудя Юрий-Яр, меня здо́рово насторожило, прям словно когтём железным по щиту царапнуло. Но Домне я велел передать деду, что в условленный час приду. А Рыси сказал, чтоб не следил за ней в городе. Он, конечно, кивнул хмуро. Но оба мы знали, что не послушается. Знала, наверное, и Домна, ну или хотя бы догадывалась, у баб на тайны да недомолвки чуйка похлеще Гнатовой. Но слова на людях были сказаны: князь проявил доверие к посланнице древнего волхва.

Перед обедней площадь у Софии Киевской снова кипела и бурлила, как варево в здоровенном походном котле. Мелькали в ней лица, частью знакомые, но по большей части неизвестные — народу-то в стольном граде жуткое множество, несколько тысяч человек, поди упомни каждого. Это волхвом, поди, надо быть. Или Рысью-нетопырём.

До паперти шли чинно, так же, как и вчера. На ступенях вопили и тянули руки давешний сифилитик, старухи и калеки. Ставра среди них не было. В памяти всплыло неожиданное: «Ставр сделал своё дело, Ставр может удалиться». Поднявшись на три ступени над головами горожан, поприветствовав митрополита, испросив у него дозволения на несанкционированный митинг и дождавшись благосклонного кивка, Всеслав обернулся к людям. Обводя взглядом бескрайнее, казалось, море разномастных голов, разноцветных одежд и глаз, в которых блестели разные чувства. Но главным было нетерпеливое ожидание представления — что-то поведает князь-батюшка? Пусть и Чародей, но, как люди говорят, справедливый. И к народу второй день подряд выходит, не то, что Изяслав-гордец, за цельный год хорошо если столько раз появлявшийся на виду.

— Здравы будьте, люди добрые! — поднял руку великий князь. Гул его голоса, утихомирившего с первых слов народное море, сомнений в величии, силе и власти говорившего даже близко не допускал.

— Вам говорю, под святым крестом храма Божьего, при святых отцах, под трижды светлым Солнцем, — продолжал Всеслав, указывая ладонью поочередно на всё перечисленное. И когда десница поднялась к лику Деда-Солнца, с того будто по волшебству раздуло нудные серые осенние тучи. Греки вскинули клювы к небесам, частью выглядя хмуро-озабоченными, а частью напуганными. О том, чтобы шептаться и переговариваться внизу, на паперти, забыли даже слепцы и убогие.

— Ряд, что старой Правдой сладили вчера Киев-город да Всеслав, князь Полоцкий, в силу сразу вошёл. От того и суд правый да праведный вышел. От того и в поединке со смутьяном-паскудником не подвела рука. Так и будет впредь, люд Киевский! До той поры, пока не забудем, не обманем и не предадим мы Правды старой да законов Божьих и людских! — рты разинуло даже несколько бояр, про горожан, облепивших заборы и крыши ближних дворов да домов и говорить было нечего. Они чуяли острым нюхом хищного зверя — толпы — что слова сказанные ни оспорить, ни сомнению подвергнуть нельзя. Потому что великий князь говорил чистую правду. На ступенях храма, а не с гульбища своего терема. И не под защитой лучников-стрелков на коньках и в окнах, а призвав, не мелочась и не побоявшись, в свидетели само́ Солнце!

— Нынче ночью нашлись охотники слово моё проверить на крепость, да на чужом горе руки погреть. Пришли по тёмной поре злодеи на подворье Микулы-торгаша, что волею моей в порубе сидит да тиунам суровым все свои проступки как на духу́ рассказывает.

При этих словах в первых рядах несколько человек нахмурилось или побледнело, несмотря на наверняка имевшийся многолетний опыт и публичных выступлений, и сложных переговоров. Эти точно знали, как вести себя на людях, как сохранять, что бы ни случилось, равнодушное и надменное выражение лиц. Но, знать, и вправду многое знал жадный торговец. Надо бы Рыси сказать, чтоб стерегли получше поруб.

— Соседи не попустили зла, разогнали лиходеев палками, как собак шелудивых да воро́н, — продолжал князь, под начавшиеся редкие смешки с дальних концов площади. Он, казалось, слышал и видел в этой толпе каждого. Он держал её и управлял ею, зная, что она будет делать в следующий миг — смеяться, вопить от восторга или топать ногами и свистеть. Кто бы ни учил этому Всеслава с молодых лет — своё дело отлично знали они оба.

— Мои вои, что то подворье по моему приказу стерегли, за подмогу да поступок честный соседям деньжат отсыпали из своих, каждому дому, никого не позабыли. И слова добрые сказали от моего имени. Корбут, Лявон, подите ближе! — Всеслав чуть повёл ладонью, призывая из толпы двоих дружинных из десятка Давмонта. Мужики приблизились к ступеням и замерли, синхронно склонив головы перед князем.

— Смотри, люд честной, на богатырей! Дело знают, честь блюдут и свою, и княжью, как и клялись! Так и мне не след забывать клятву ту, по какой за службу беспорочную и достойную награды заслуживают вои! Сыны! — князь развёл в стороны руки ладонями вверх.

Глеб и Роман, стоявшие на широкой ступени чуть позади отца, вложили в каждую из рук по мечу. Судя по рукоятям — те самые, северные, вчерашние. Судя по ножнам — Рысь и тут наперёд подумал, нарядив и без того дорогие клинки в достойный их доспех, украшенный серебряной чеканкой и даже каменьями. Народ загудел и подался вперёд, стараясь не пропустить ничего из небывалого представления. Чтоб князь, да рядового воя, не десятника даже, на ступенях храма одаривал! Да как! На одни ножны можно было дом со скотиной купить, пусть и не на Горе, конечно, но справный, большой, не хибару какую на дальнем краю Подола! Про мечи и речи не было — такие подарки не продаются, дело понятное. Но цену имеют, и приди крайняя нужда, за них вес на вес золотом отмерят и препираться не станут. Да, привычка у простого люда всё деньгами мерить, особенно чужие достижения и победы, не в моём времени родилась. Воины же смотрели на небывало щедрые подарки с восторгом и трепетом. И опять Гнат прав оказался — крылья выросли не только у двоих счастливцев, но и у всей дружины.

— Лявон, Корбут, — князь протянул мечи, держа за ножны, рукоятями к онемевшим и застывшим воям.

Опомнившись, они опустились на колено, глядя на Всеслава с такой преданностью, с таким обожанием, что и словами не передать.

— Благодарю вас, други, за службу справную да честную! Не подвели и впредь не подведёте, верю! А с такими ножичками скорее получится и на мирную жизнь после службы дружинной настрогать, и на жёнку молодую, румяную!

— Слава князю! — взмыли подаренные мечи над головами счастливцев.

— Слава князю!!! — гаркнула слаженно, не раз и не два отрепетированно что в мирное, что в военное время вся дружина, напугав половину городских.

— Слава князю!!! — завопили опомнившиеся горожане, пусть и вразнобой, но громко, да так, что митрополит аж сморщился. Никак мигрень разбила пастыря? Или это идиосинкразия на такое отношение народных масс к светской власти?

Обедню стояли с положенными одухотворёнными лицами. Георгий задвинул проповедь на тему неразрывной связи мирского и божественного начал, о торжестве духа над плотью и о том, что самым важным в жизни каждого жителя была и остаётся святая православная церковь. Было торжественно и местами даже угрожающе. Кабы ещё не сбивался раза три на греческий — цены б не было проповеди.

Когда толпа выходила из церкви, награждённые и счастливые Корбут с Лявоном подвели отчаянно робевших мужиков и баб, тех самых соседей, что не допустили непотребства на бывшем Микулином дворе. Им тоже нашлись у князя добрые слова, которые жадно, с разинутыми ртами слушали будто бы случайно оказавшиеся рядом пара мужичков самого продувного вида и стайка тёток, почти старух, по которым было очевидно, что стоять молча им невыносимо тяжело. Судя по довольной роже Гната, этот незапланированный пресс-подход был таким только для меня. Стоило отойти на пару шагов от собравшейся толпы и обалдевших соседей, как за спинами понеслось в разные стороны: