Татьяна Апраксина - Башня вавилонская
По аудитории проходит волна — шепот, удивление, отторжение.
— Да, да. После того, что было утром, вы думаете, что я… провокатор. И что, возможно, Моран не так уж и ошибся, и не такой уж параноик, — улыбается гость. — Нет. Вам нужна хорошая, добротная жалоба на Морана лично, демонстрирующая, что здесь — здоровая обстановка… ну, насколько возможно, и здоровые люди. Которые умеют отличать белое от черного, но не считали возможным подрывать репутацию альма матер и почтенного ректора, пока это не сделал… самозванец.
— Хм… самозванец? Вообще-то, насколько я помню, господин Моран был назначен Комитетом по военному образованию и совершенно легально… Вы хотите сказать, что он вовсе не Моран? Может, он и в Индии, и на Кубе не был… и не снайпер?
— Моран он, Моран… — смеется Васкес. — Скажите, вы хартию университета читали? Читали, конечно. А вот тот документ, на который хартия ссылается как на основу? Нет?
— Он стандартный.
В комнате резко падает температура. Ребята начинают злиться. Это все-таки азы.
— Он стандартный… для всех городов Ганзейского союза, пожелавших завести у себя универсальное учебное заведение, а не просто нескольких отдельных школ грамматики, навигации — и так далее. И в стандартном этом документе, образца 1271 года, жутким шрифтом написано, что ректор университета на свою должность избирается.
Щелкают клавиши, детишки проверяют информацию на лету. Кто-то проверяет, а кто-то кормит университетскую сеть параллельными безобидными запросами, чтобы скрыть от возможных наблюдателей предмет интереса.
— Из-би-ра-ется, — со вкусом повторяет Васкес. — Студентами. Пожизненно — или пока может отправлять свои обязанности, что уж раньше случится. А если ректор временно недееспособен, то замещает его помощник, в течение трех лет, а потом все-таки назначают новые выборы. А ежели порядок этот будет нарушен, то обе стороны имеют право обратиться к магистрату города, а не захотят — так прямо в Любек, к руководству союза.
Левинсон за монитором икает и скребет ногтем по колесику зажигалки, издавая скверный звук. По ту сторону монитора студсовет медленно и не особо плавно проваливается в вырытый для них подкоп. Всем неуд с минусом. Ректор… ректор у нас если не в коме, то около того, восемьдесят семь и четвертый инсульт, а не сменяют его из уважения и потом — зачем? Все идет хорошо, и претендент на должность один, нынешний и.о. — вот только научных заслуг у него постыдно мало для этой должности. Одни административно-хозяйственные. Личный выбор тарелок для студенческого кафе за статью не засчитают, хоть ты тресни, даже если докажут, что один вид этих тарелок стимулирует аппетит и плодотворные дискуссии… что не так уж далеко от истины.
— Угу, — говорит долговязый рыжий викинг Свенссон. — Пожалуемся. В музей истории ганзейского союза. Я в нем был…
— Ай, как нехорошо! — всплескивает руками Васкес, передразнивая кого-то для самого себя. — Что же вы так… Кто же, по-вашему, является правопреемником союза?
— То есть как это правопреемником?
— Ну это я погорячился… на самом деле, конечно, не правопреемником союза, союз-то никто официально не распускал, а правопреемником совета, который заседал сначала в Любеке, потом в Бремене, ну а потом был съеден одной малоизвестной организацией, располагающейся сейчас в городе Орлеане. Вам — туда. Вот интересно, — на этот раз Васкес копирует председателя Антикризисного комитета, — это заставит их поинтересоваться, какие еще перлы и прелести таятся в недрах их законодательной системы… или все равно не поможет?
В комнате — движение, причина которого камере недоступна, но по репликам можно догадаться, что кто-то пришел, и через несколько секунд по голосам — кто именно, парочка, которую все поголовно называют «Эти Копты». Коптов, между прочим, в университете человек шесть, но эти — «Эти». Интересно не то, что их позвали на заседание студсовета, в котором они не состоят, тут же и все «заразы», три штуки, гордые авторы именных поправок, на периферии присутствуют, наблюдают. Интересно то, что происходит в камере.
— Так, — говорит террановец, и это опять чужой голос, чужое заемное лицо. — Вы двое, сядьте, пожалуйста, здесь, — он указывает на пустой стул возле себя. Левинсону совершенно нечем дышать. Два раза. Парочка безропотно подчиняется. Стул один. Как? Откуда Васкес узнал? За 30 секунд по моторике?
— Мы не будем никого убивать, — продолжает Васкес, — мы сделаем хуже… кстати, в чем дело?
— Господин проректор…
Сами понимаете, какой.
— Пришел в гости к Анаит.
— К инспектору Гезалех.
Она уже Анаит.
— Кажется, объясняться в любви.
— Или что-то в этом роде.
— Во всяком случае, он был не рад встретить там нас.
— И дал это понять.
— Недвусмысленно.
— Только что.
— Это, конечно, не причина.
— Это повод.
Васкеса двуглавая птица, поющая дуэтом сама с собой, не смущает. Его, кажется, вообще ничто не смущает. Птица и птица.
— Он нас отчислит.
— С утра.
— С утра у него будут гораздо более интересные дела, — подмигивает гость. — Госпожа инспектор сказала что-нибудь существенное в нашем положении?
Самозваный председатель последовательно завладел вниманием аудитории, доверием аудитории, самой аудиторией и учебным заведением как таковым. Студсовет воспринимает это как должное. Это не неуд с минусом, это уже за гранью вообразимого.
— Да, — вымучивает из себя Таиси. Интересы стаи с трудом возобладали над интересами пары. Еще одно чудо. — Мы все имеем право на компенсацию, но она может оказаться не тем, чего мы хотели бы. Инспектор так считает. Она очень недовольна тем, что тут нашла. Она будет свидетельствовать в пользу обвинения.
— Я ее понимаю. Про компенсацию — она права. Но это если они увидят в вас… массу. Сырую, аморфную, послушную. Они вас возьмут и переделают. Результат вам, может быть, даже понравится. Если вам подходит такое обращение само по себе. Вернее, с вами будут советоваться, конечно. Когда отыщут там, внутри, с кем советоваться.
— Вы это…
— Знаете на личном опыте?
А быстро оправились. Это даже, пожалуй, троечка.
— Почти, — радостно вскидывается Васкес. — Меня нельзя было обвинить в недостатке активной жизненной позиции.
— Вы тоже из этих?
— Антикризисных инспекторов?
И даже троечка с плюсом. Небольшим.
— Я? — улыбается во всю белозубую пасть Васкес. — Я только что зачисленный первокурсник флорентийского университета, педагогический факультет, специальность — преподавание истории. Кстати, принимаю поздравления, я прямо оттуда к вам. Позавчера как раз сдавал эволюцию корпоративного права. А до того — ну, вы же знаете. Немного террорист, немного секретарь. А с мистером Грином мы, конечно, давно знакомы. Дольше многих. Но в эти меня не берут.
— Почему?
Это уже Виеру не выдержал.
— Призвания нет, — разводит руками Васкес. — а без призвания это безнадежно. А учитель, говорят, из меня может получиться неплохой.
Это факт. Может. А преподавание истории — наверное, это у него самого такое чувство юмора. А может быть, и у Сфорца. Как же, очень неловко получается, делать предмет, которого не знаешь.
— Поздравляем. — говорят копты.
Аудиторию можно сматывать в клубки и начинать вязать столь актуальные нынче носки, шарфики и варежки. Подозвав к широкому столу «зараз», студсовет и примкнувшие лица начинают составлять список претензий. Видно не очень хорошо, слышно еще хуже. Отдельные идеи взлетают над группой, как пузыри с репликами в комиксе. На трех языках. Стилем, принятым во времена принятия хартии. Оформить по правилам, но вот бланк выбрать… стилизовать под старину, кто отрисует?.. Дайте мне планшет, сейчас все будет. Послать курьером — нет, не выйдет, не те времена, долго. И ма-аленькую утечку. Обязательно.
Довольный гость откатывается от стола в своем кресле, замирает на самом краю кадра — это уже воспринимается как издевка, хотя наверняка случайность, — прикрывает глаза. Лицо чуть оплывает, расслабляется. Студент как студент, даже в ССО не служил, свитер не по размеру, пуговицы на воротнике нет. Автостопом по Европе.
— Извините, — говорит юноша, не поднимая век. — Самое главное забыл. Он клятвопреступник, ваш Моран. Он вам давал клятву верности при вступлении в должность — а потом шантажировал выпускника. Вот именно этого-то вы и не стерпели. Как и попыток прикрыть это политическими кознями.
Устрашающее существо. Вдвойне устрашающее, если помнить, из чего его делали. Досье Левинсон смотрел еще тогда, еще во время войны с Радужным клубом. Классическая картина была у мальчика. Неустойчивый тип, плюс травма… в неблагополучных регионах в любой уличной банде таких шесть на дюжину, и выбраться из банды они могут только одним способом — если вовремя сядут. Тогда выйдут и мирно сопьются где-нибудь к сорока…
