Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий

Женщина, очевидно, жена нойона, бесшумно внесла пиалы и разлила из чугунного чайника мутную, белесую жидкость.

— Суутэй цай, — снова прошептал голос Хана у самого уха. — Соленый чай с молоком. Принять двумя руками. Обязательно отпить.

Я взял горячую пиалу. Странная, солоновато-маслянистая жидкость обожгла губы. Я сделал глоток, отмечая, что с монгольский чай не очень отличается от бурятского, и с благодарностью кивнул. Сидевшие на кошмах сотники, до того напряженно следившие за мной, расслабились, о чем-то зашептались. Похоже, все пока идет хорошо — ритуал соблюден.

Затем подали хозы. В больших деревянных чашах пенился шипучий, кисловатый кумыс. Он ударил в голову легким хмелем, снимая напряжение. Наконец, внесли главное блюдо — огромный деревянный поднос с дымящейся, истекающей жиром вареной бараниной. Нойон Эрдэни взял специальный длинный нож, с ритуальной медлительностью отрезал лучшие, самые жирные куски от курдюка и лопатки и лично положил их на блюдо передо мной. Отказаться было смертельным оскорблением.

Мы ели молча, обмениваясь через Хана ничего не значащими фразами о погоде и качестве пастбищ. На столах появился твердый, как камень, сушеный творог — ааруул, и жесткие полоски вяленого мяса — борцох. Это была не просто еда. Это было представление, демонстрация гостеприимства и силы.

Лишь когда с трапезой было покончено, а последняя пиала с кумысом опустела, ритуал подошел к концу. Нойон вытер жирные руки о подол своего халата, откинулся на подушки, и его взгляд, до этого расслабленный и хозяйский, стал тяжелым и острым, как наконечник копья. Он посмотрел мне прямо в глаза.

— А теперь скажи, урусский нойон, — его гортанный голос, переведенный Ханом, прозвучал в наступившей тишине гулко и властно. — Какой сильный ветер принес тебя и твое войско на мою землю?

В жарко натопленной юрте повисла тишина. Нойон Эрдэни смотрел на меня тяжелым, немигающим взглядом, и я чувствовал себя не гостем, а подсудимым, от которого ждут последнего слова.

Я сделал вдох, собираясь с мыслями. Сейчас каждое слово, переведенное Ханом, будет взвешено на весах вековой недоверчивости. С самого начала я решил не рассказывать пока про свои контакты с нойоном из племени Очира. Мы сейчас находились в Западной Монголии, а Очир был из одного из восточных племен. Не исключено, что они враждуют. Ничего — попытаюсь убедить их в необходимости выступления против Цинов, обращаясь к голосу разума. В конце концов, не зря же в «моем» мире Монголия — независимое государство!

— Ветер перемен принес меня, нойон, — начал я ровно, глядя ему прямо в глаза. — Династия Цин, правившая вами двести с лишком лет, умирает. Их армии разбиты рыжебородыми англичанами на юге, страну сотрясают восстания, а лучшие их войска увязли в войне с дунганами на западе. Маньчжурский дракон стар и беззуб. Я пришел, чтобы помочь вам сбросить иго, которое душило ваших отцов и дедов!

Нойон слушал перевод Хана и одобрительно кивал. Не пытаясь юлить, я говорил с ним прямо, как привык, излагая суть делового предложения.

— Мы привезли оружие. Не старые фитильные ружья, а лучшие английские винтовки, которые бьют без промаха на шестьсот шагов. Я дам вам своих офицеров, которые научат ваших воинов воевать так, как не умеет ни один цинский генерал. Вы станете полными хозяевами в степи. Вся власть — ваша, вся добыча — ваша. Я прошу лишь союза в моем походе на юг!

Опасные, призывающие к мятежу слова, за которые в Китае полагается ужасающе жестокая казнь, прозвучали. Предложение было сделано. Изя, сидевший рядом, чуть заметно кивнул, оценив мой подход. Полковник Чернов тоже посмотрел с одобрением. Но нойон Эрдэни молчал. Он долго, невыносимо долго, перебирал в пальцах тяжелые агатовые четки. Тишина в юрте буквально давила на нервы.

Наконец, он поднял на меня свои проницательные, чуть раскосые глаза.

— Твои слова сладки, урусский нойон, — его гортанный голос прозвучал спокойно, но в нем не было ни капли тепла. — Но яд часто прячут в меду. Ты говоришь, что пришел помочь нам. А кто ты? От чьего имени ты говоришь? От имени Белого Царя? Покажи мне его грамоту с большой печатью.

Тут я почувствовал первый укол холода. Рассказать про благожелательное отношение властей к моему предприятию я не мог. Даже потенциальным союзникам не следовало знать о сделке в Зимнем Дворце.

— Нет, я здесь сам по себе.Белый царь тут не при чем.

Нойон на это лишь криво усмехнулся, и в этой его усмешке было столько векового опыта, что все мои петербургские интриги показались детской игрой.

— Мой дед тоже слушал сладкие речи, — продолжал он, и его голос стал глухим, будто полным застарелой боли. — Он поверил вождям восставших и поднял свой род против маньчжуров. Когда пришли цинские каратели, те вожди уже были далеко в горах. Солдаты богдыхана сожгли наш главный монастырь и вырезали каждого третьего мужчину в моем улусе. Головы наших воинов они сложили в пирамиду у дороги, чтобы внушить страх остальным. Голову моего деда они положили на самый верх. Эту пирамиду видел мой отец, будучи мальчишкой. А я всю жизнь видел шрамы от нагаек на его спине.

Он замолчал, и эта картина — пирамида из голов посреди степи — встала между нами невидимой стеной. Все мои аргументы о выгоде и оружии казались теперь пошлой, неуместной болтовней.

— Ты говоришь, Цин слаб, — продолжил нойон уже другим, жестким тоном. — Но его слабость — далеко, за Великой стеной. А здесь, в двух неделях пути от моего стойбища, в Улясутае, стоит их гарнизон. Их тысячи тысяч, урусский нойон. Тысячи тысяч. А вас — горстка. Кто защитит мои юрты и моих детей, когда вы уйдете в свой поход на юг? Ты?

Я молчал. По-своему он был абсолютно прав. Мой план, такой логичный и безупречный на карте в Иркутске, здесь, в этой юрте, разбивался о простую, жестокую реальность. Я попытался было сказать, что мой отряд стоит сотен цинских солдат, но осекся, увидев холодное презрение в его взгляде.

Он понял, что у меня нет ответа и, поднявшись, дал мне понять, что разговор окончен.

— Ты — гость на моей земле, — произнес он, соблюдая древний закон. — И я не выгоню тебя. Разбивайте свой лагерь у дальнего ручья. Но помощи от меня не жди. И не смейте трогать моих людей или мой скот.

Мы вышли из юрты в холодные, серые сумерки. Возвращались к своему отряду в гнетущей, тяжелой тишине. Офицеры были мрачны и злы. Я же прокручивал в голове каждую фразу, каждый взгляд, каждый жест.

Нда, блин. Восток — дело тонкое. Мы проиграли сейчас не потому, что мое предложение было плохим или нойон — трусом. Просто я с самого начала говорил не на том языке. Пришел к ним, как к дикарям, пытаясь купить их верность оружием и напугать силой.

Вновь я окинул взглядом холодную, серую степь вечернюю степь, всю в проплешинах не растаявшего снега. Разочарование, горькое, как полынь, все еще стояло в горле. Но времени на рефлексию не было. Если гора не идет к Магомету, значит, нужно построить вулкан у ее подножия.

Вернувшись в лагерь, я не стал делиться с остальными деталями провала. Они увидели все по нашим лицам. Не дожидаясь вопросов, я собрал командиров.

— Лагерь перенесем сюда, — я ткнул пальцем в карту, указывая на долину у ручья. — Укрепляемся по всем правилам. Часовые, секреты, дозоры. Мы на чужой земле.

Затем я подозвал Пржевальского.

— Николай Михайлович, хватит сидеть без дела. Берите десяток казаков и Хана. Ваша задача — разведка на юго-восток. Мне нужны сведения о бродах, колодцах, пастбищах. Все, что сможете найти. Хан, — я повернулся к проводнику, — твоя задача отдельная. Ищи дунган. Ищи их беженцев. Мне нужны их сабли и их ненависть к маньчжурам. Действуйте.

— Изя! — крикнул я. — И ты, Соломенцев! Пустите слух, Урусский нойон покупает верблюдов и телеги. Много. Платит чистым серебром, не торгуясь. Нанимает погонщиков и проводников. Платит щедро. Пусть эта новость летит по степи быстрее ветра.

Но главный приказ был отдан для себя. Пора было доставать из рукава козырь, который я приберег на крайний случай.