Кинжал Немезиды (СИ) - Чайка Дмитрий

Глава 9

Год 4 от основания храма. Месяц третий, называемый Дивойо Потниайо, Великой Матери, приносящей весну, посвященный. Энгоми.

Весна пришла вместе с несметными стаями аистов, журавлей и ласточек, летящих на север после зимовки. Я как-то никогда не задумывался раньше о таких вещах. Ну, летят себе и летят. Но вот я только сейчас осознал, сколько же их… Совершенно чудовищное количество птицы движется на север, туда, где почти нет людей. Где они живут вольготно, занимая свое законное место в лесах и в поймах рек. Огромный, совершенно непролазный бор раскинулся от Атлантики до Камчатки, и весь он принадлежит им.

Мое водохранилище сразу же стало пользоваться повышенным вниманием пернатых гостей. Они всегда отдыхали на этой реке, оставляя кровавую дань хозяевам. Но теперь, когда водная гладь раскинулась на тысячи шагов, уткам здесь полное раздолье. Кряквы, зимовавшие на Кипре, улетают на север, а на их место прилетают чирки, предпочитающие в холодное время года озера Африки. Несметное количество дичи вывело на охоту крестьян, горожан и даже воинов. Каждому хочется полакомиться мясцом после зимы, когда запасы зерна и соленой рыбы подходят к концу. Дикая птица жесткая и не особенно вкусная, но и такое уплетают за милую душу, потому как брюхо прилипло к позвоночнику.

— А-а-а! — это Абарис вылетел из парной, что стояла на берегу, пробежал по мосткам и бросился в довольно холодную еще воду.

— Хорошо? — спросил я его, сидя в предбаннике, где для нас накрыли стол. Мой легат уже узнал и что такое парная, и что такое веничек (у нас тут растут вечнозеленые дубы).

— Хорошо, — ответил он, фыркая, как буйвол.

— Тогда чего хмурый такой? — удивился я. — Банька же! Радоваться надо.

— Утки! — с тоской протянул Абарис. — У нас тоже сейчас утки летят, государь. Я мальцом вот так по камышам с палкой лазил. Как будто вчера это было.

— Скоро увидишь родные края, — хмыкнул я.

— И что останется от Дардана, государь, после того, как я его увижу? — невесело произнес он.

— Что ты предлагаешь? — лениво спросил я его, с аппетитом поедая тонкую пшеничную лепешку, в которую повар вложил рубленое мясо и зелень. Здешний лук и чеснок — плохая замена перцу, и поэтому вместо тако, которое было задумано, получилось не совсем тако. Точнее, совсем не тако. Хотя все равно вкусно.

— Договориться хочу, — упрямо засопел Абарис. — Дардан — родная ведь нам земля.

— Договаривайся сам, — ответил я ему, некультурно облизывая пальцы, измазанные в мясном соке. — Мне не к лицу с ними договариваться. Пусть выдают зачинщиков, а я их сошлю… э-э-э… на Кипр сошлю. Будут здесь жить, под надзором.

— Спасибо, государь! — Абарис выдохнул с облегчением. — Родня ведь. Друзья…

— Таких друзей… — скривился я, но поговорку продолжать не стал. Все равно тут музеев еще нет. — Поехали домой!

Я передвигаюсь на коне, а Абарис — на колеснице, с которой управляется не в пример хуже, чем я. Он не из родовой воинской знати, просто невероятно здоровый и свирепый мужик. У меня много таких, которым ничего не светило в прошлой жизни. Именно они и занимают все важные посты, пока аристократы из мелких княжеств Малой Азии и Ахайи моей службой брезгуют, но зато надувают щеки и устраивают войны, напоминающие по масштабу драку на сельской дискотеке. Новые люди ненавидят родовую знать, родовая знать презирает выскочек, а мне хорошо. Я развожу тех и других, устанавливая баланс между группировками.

У нас теперь появился еще один повод для взаимной ненависти: столб. Точнее, не столб, а Столб. Каменный обелиск высотой метров шесть, куда заносят имена тех, кто в моем государстве считается знатью. Надо было видеть лица некоторых товарищей, что приплывали в метрополию из какой-нибудь ахейской дыры, брали грамотного человека и пытались там найти свой род. Вой стоит страшный. Я даже не представлял раньше, какие люди до почета такие жадные. Я ничего лучшего не придумал и сказал, что там не все знатные роды указаны, а лишь заслуженные из знатных. И все стало только хуже. Столбовые смотрят свысока на потомственных, а потомственные утверждают, что те, чьи имена на столбе написаны — это выслужившаяся чернь. И что им, настоящей белой кости, никакие столбы не надобны. Они и так от богов происходят чуть ли не напрямую. Впрочем, это не мешает им интриговать и лезть мне в глаза, чтобы и их имя на том столбе оказалось. Потому как семейные легенды — это всего лишь легенды, а Столб — вот он, у Храма Великой Матери стоит. М-да… Заварил я кашу. А, с другой стороны, пока что лучше стимула для моей новоявленной элиты просто нет. Они наизнанку выворачиваются, чтобы выслужиться.

Водяное колесо крутится день и ночь, наполняя городской акведук. Зимой его даже останавливать приходится, а сейчас запустили вновь. Мерное журчание воды, текущей в город из рукотворного озера, натолкнуло меня еще на одну неожиданную мысль. Карп! Тут не водится карп. А если быть точным, сазан. Римляне разводили рыбу около легионных стоянок, а это водохранилище — лучшее место для него. Закажу! Вот поплыву через неделю в Трою и попрошу привезти десяток сазанчиков. Мину серебра дам, и мне притащат его купцы, везущие олово с северного побережья Черного моря.

— Парус, государь! — ткнул рукой в горизонт Абарис, когда мы уже подъезжали к городу.

Парус — это хорошо. Я жду одного человека, и он точно готов рискнуть и выйти в море в начале марта. Еще бы, он ведь пришел за своей долей, а она немалая.

* * *

Одиссей стоял под сенью недостроенного храма Великой Матери, задрав голову и без стеснения открыв рот. Царь Итаки и прочих островов разглядывал пятиметровую статую, которую еще не закрыли куполом, и не мог оторвать глаз. Я торчал рядом и скромно улыбался в усы. Вот ради таких моментов и стоит жить. Чтобы увидеть ошеломленное лицо человека, для которого даже расписанная рисунками стена — чудо.

Каменной бабе, собранной из нескольких кусков паросского мрамора, до шедевров Фидия и Праксителя было, откровенно говоря, как до неба. Она сидела, положив руки на колени, и весьма напоминала египетские истуканы, грубоватые, но величественные и внушающие трепет. А может, это и правильно. Эта Великая Мать, хоть и была похожа на Феано, но ни единой вольной мысли не допускала, подавляя молящихся своим величием. Кто знает, что было бы, если бы на этом месте сидела застывшая в камне хохотушка. Несерьезно как-то. А так улыбка Сфинкса на лице прекрасной женщины даже меня пробирает не на шутку, что уж говорить об Одиссее, который приплыл из таких мест, где из красивого и величественного имеется только закат.

— Так вот почему боги тебе благоволят! — оторвался, наконец, от созерцания статуи Одиссей и посмотрел на меня как-то по-новому, словно не узнавая.

— Я почитаю их, а они помогают мне, — усмехнулся я. — Все честно. Я почтил Великую Мать, и она сделала так, что даже моя жена разбила сидонцев.

— Да, я слышал, — почесал мохнатый загривок Одиссей. — Тут у вас какие-то чудеса происходят. Я через Парос и Наксос плыл. Они вроде бы откололись в том году, но теперь жди их владык с подарками. Скоро на пузе приползут и сделают вид, что ничего не было. И я тебе совет дам, государь. Прими их здесь, чтобы они прямо под ноги себе кучу навалили.

— В Пилос заходил? — спросил его я.

— Был там, — кивнул Одиссей. — Царь Фрасимед хвалится, что он теперь сам по себе. Ни Микенам, ни Энгоми не кланяется. Людишек вокруг себя собирает, подарки дарит воинам. Представляешь, он хочет свое масло и шерсть на Сифнос везти, как раньше, но теперь намерен другую цену за них просить. Ну скажи, не дурак ли!

— Ну и сказал бы ему, — едва сдерживая смех, посоветовал я, — что можно товар в Египет отправить. Или в Библ. Или в Трою. Он же великий! Он же не кланяется никому.

— Да какое там! — махнул рукой Одиссей. — Он даже мимо Китеры не пройдет. Там архонт Ойо его уже ждет, не дождется. А у Фрасимеда и кормчих знающих нет. Ползут от острова к острову, как раньше. Мы, когда на Трою войной шли, думали, что теперь стали героями из песен аэдов. В такую даль заперлись, что о-го-го! Половина потерялась по дороге, вторая половина пошла острова грабить. Я ведь был в Трое, а все равно промахнулись, в Мисию приплыли. Если бы тамошний царь нам дорогу не показал, нипочем бы войско не довели до места. А теперь купцы из Навплиона туда за год по три раза плавают, и никто про них никаких песен не сочиняет. Теперь в Трою сходить, как будто отару овец на другое пастбище перегнать. Сильно поменялась жизнь, да-а…