Кинжал Немезиды (СИ) - Чайка Дмитрий

Мы вышли на улицу, и он присел, поглаживая ладонью тесаные плиты дороги, выгнутой по римскому обычаю дугой. Когда зимой дожди идут, вода собирается по краям и уходит в цистерны через ливневые трубы, проложенные под землей. Когда я эту задачу ставил, у меня в запой не только Анхер ушел, а еще и почти все господа начальники работ. Кое-кто даже хотел со скалы броситься, благо язычество самоубийство не порицает. Но одумались, и теперь дороги у меня на загляденье, чистые и сухие, не в пример родному городу, где и к двадцать первому веку эту науку не осилили. Может быть, потому что над ними не стоял специальный человек и не орал, как вот этот…

— Ану, сын шелудивой ослицы! Убей тебя молния! Порази моровая язва! Да сгниют твои конечности! Да поразит твое чрево понос, бесконечный, как Великое море! Ты что творишь, тупоумный выкидыш портовой шлюхи? Ты кладешь плиты у храма или строишь хлев для своего отца? Твоя работа крива, как струя мочи у пьяного шардана! Сам бог Сет каждый раз толкает твою руку, когда ты укладываешь камни? Тогда почему ты еще ни разу не промахнулся ложкой мимо рта? Я отошлю тебя обратно в деревню, глупый фенху, и ты будешь всю жизнь любоваться на свою жену, которая так и помрет, не увидев синих бус и красивого платка! Какая жена! Ты будешь иметь овцу, потому что твоя баба уйдет к соседу, у которого водятся драхмы в кошеле. Подними свою тощую задницу, попроси прощения у Владычицы и исправь все до того, как солнце пройдет зенит! И да поможет тебе бог Котару-ва-Хасису, если до полудня ты не порадуешь своей работой Маат. Я сломаю палку о твою костлявую спину. Снять эти плиты и положить заново!

Одиссей благоговейно внимал, запоминая затейливые речевые обороты, а я представлял, как палка господина начальника работ ходит не по спине бедолаги Ану, а по спинам в оранжевых жилетах. А в конце к ним выходит римский центурион в шлеме с ярко-красным плюмажем и зачитывает указ, согласно которому по итогу строительного сезона весь Автодор моего родного города приговаривается к децимации. А начальник и замы — к торжественному распятию вдоль дороги, которую они сами и построили. Эх, мечты, мечты…

А ведь меня поразил не только тот обширный и разнообразный набор ругани, что принес в наши земли египтянин Анхер. И не то, что прораб, который является самым что ни на есть фенху, считает это слово ругательным. Вовсе нет. Человек с палкой, ханааней, поминает в одном своем загибе Великую Мать, угаритского бога ремесла Котару-ва-Хасису, Маат, символ вселенской гармонии, и египетского Сета. И это совершенно точно требует осмысления. Здешний пантеон понемногу переплетается, впитывая в себя богов других земель, и это рождает такие вот причудливые речевые конструкции. Я уже запретил пришлым поклонникам Баала душить детей, заменив их ягнятами, и они нехотя подчинились. Отдельных храмов Аштарт у нас нет тоже, а Великая Мать предписывает верность и целомудрие своей пастве. Пока результаты так себе, но ведь мочеполовых инфекций никто не отменял. Сифилиса у нас, слава богам, нет, а вот всего остального хватает. На фиг всю эту ритуальную проституцию, оставим одну любовь.

— Все война и война, — сказал я сам себе, разглядывая идеально прямую улицу, уходящую вдаль на пять стадий, до самого порта. — Когда же богами заняться? Где бы своего Гесиода взять, чтобы все эту мешанину в порядок привел. Я эту работу Гелену поручил, а он, балбес, сидит на Сифносе, смотрит на волны и истребляет мелкий рогатый скот, пытаясь предсказать будущее. Я ему его и так предскажу, без бараньей печени. Если не спаять хотя бы Кипр монолитом языка, образования и идеологии, то очень скоро мою державу разорвет на куски. Мне не нужна империя, подобная по размеру персидской. А Египет, отформатированный циклом разливов Нила, у меня не получится и так. Нет возможности осчастливить всех, но зато есть возможность возвести сияющий град на холме, куда будут стремиться лучшие, чтобы приобщиться к великому. Вот что я делаю. Я закладываю фундамент для своих потомков. Кипр — перекресток цивилизаций и торговых путей между ними. Центр науки, культуры и ремесла на ближайшие столетия. И я…

— О-о-о! — это очнулся Одиссей, увидев первый в этом мире фонтан. Он тыкал в него трясущимся пальцем и орал. — Гляди, Эней! Вода вверх течет! А как это так вышло? Вода же вниз должна течь!

Невысокий такой фонтанчик у нас на площади у порта, всего в метр высотой. Его окружает бассейн, который снабжает водой целый квартал. Да… Потешное сейчас выражение лица у эпического героя. Рассказать ему, что такое водонапорная башня? Нет, пожалуй, не стоит. Пусть верит в чудо.

От храма мы поехали верхом, и царь Итаки неумело вцепился в узду крепкой кобылки, выбранной на эту экзекуцию за флегматичный и покорный нрав. Это не лошадь, а ослик Иа, а потому даже потуги человека, впервые севшего в седло, не могли вывести ее из равновесия. Она только вздыхала горестно и шла вперед, видя, что остальные никуда не спешат.

— Хочешь, у тебя на Итаке тоже такой фонтан будет? — с самым невинным лицом спросил его я.

— Дорого очень, — нахмурился Одиссей, который уже видел и акведук, и водяные колеса, и цистерны. И он проникся не на шутку.

— Если сделаешь то, что попрошу, для тебя не останется ничего, что было бы дорого, — посмотрел я ему в глаза.

— Куда надо сплавать? — спросил Одиссей. — Дальше, чем в Сиканию?

— Раз в десять дальше, — честно признался я. — Но дело того стоит.

— Что там есть? — жадно посмотрел на меня Одиссей.

— Олово, — ответил я. — Олова там столько, что его просто выкапывают из земли. Роют ямы и достают богатую руду. Туда можно дойти посуху, до самого пролива, но это уже будет не караван купцов, а настоящий военный поход. А я даже примерно не знаю, кто там сейчас живет.

— Я успею вернуться до зимних штормов? — спросил Одиссей, который думал всю дорогу, что мы ехали до верфи.

— Думаю, нет, — честно признался я. — Зазимовать придется там.

— Мои острова разорят, — поморщился Одиссей. — Знать и так смотрит волком. Но если ты прикроешь, я согласен. За этот поход я хочу получить Керкиру. Эти сволочи не дают мне покоя. Они нападут сразу же, если узнают, что меня не будет так долго.

— Ты ее получишь, — уверил я его. — А твоей жене я дам сотню лучников. Этого должно хватить. Если случится что-то уж совсем тяжелое, они пошлют голубя, и придет подкрепление из Пилоса.

— Значит, Фрасимед уже покойник? — понимающе оскалил зубы Одиссей.

— Он поднял руку на моего судью, — с непроницаемым лицом ответил я. — И на моего родственника. Перед смертью Калхас предсказал, что Фрасимед не проживет и года. Я просто уверен, что исполнится воля богов, которые говорили его устами.

— Я слышал, что Калхас восстал из мертвых, — поежился вдруг Одиссей. — Люди видели его на островах. Бритая башка, жуткий глаз… Он теперь что, бессмертный бог?

— Конечно, — ответил я, сохраняя полнейшую серьезность. — Калхас попал на Олимп. Он стал богом правосудия. А в Пилосе, на месте его гибели, поставят храм. И здесь, в Энгоми, такой храм построят тоже. Для него уже размечают площадку.

Я не стал говорить, что судья у меня теперь не один, но так даже лучше. Калхас — это теперь не имя. Это должность и символ того, как нужно вести правосудие. Уже начал забываться склочный лысый мужик, а беспристрастный судья, не различающий крестьян и царей, навсегда остался в людской памяти. Я ведь сам это оплатил. Десяток аэдов бродит по дорогам, позвякивая моим серебром в кошелях. Их песни я выслушал сначала сам, а потом внес кое-какие идеологически выверенные коррективы. Так и рождается легенда.

— Ого! — восторженно заорал Одиссей, увидев корпус чудовищно огромного корабля, первого из той серии, которая должна будет разорить всех корабелов Великого моря.

— Да, — горделиво выпятил я грудь. — Он будет возить зерно из Египта.

— Кто будет возить зерно из Египта? — с тупым недоумением посмотрел на меня Одиссей. — Это???

— Ну да, — растерянно ответил я, а в груди моей у меня что-то сжалось от неприятного предчувствия.