Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Лев Николаевич, — позвали его, вырывая из задумчивости. — Идите к нам! Чего вы скучаете в одиночестве?

— Сыграйте с нами!

— Господа, — вежливо ответил несколько недовольный граф, — я играю всегда без азарта. Едва ли вас это устроит.

— Просим!

— Просим! — зазвучала многоголосица.

Толстому это рвение не понравилось, однако, отказывать было в этой ситуации невежливо. Да и сам он слишком уж погрузился в пустые размышления.

— Господа, не более трех партий.

— Но отчего же⁈

— У меня такое правило. В день более трех партий не играю, независимо от их схода[1].

— Так может, по крупной хотите? — спросил молодой корнет, судя по мундиру — кто-то из гусар, причем графу незнакомый.

— Для меня неважно — по крупной ли, по маленькой ли. Только три партии и точка. Любых.

— Сыграете со мной по крупной?

— В этом салоне есть свои правила, — начал Лев Николаевич, присаживаясь к корнету за стол. — Не играть по крупной. Посему мы можем выбрать максимальную ставку из тех, которые еще не считаются крупными…

Корнет попытался задеть графа, зацепив за слабо. Но не вышло. Прямо оскорблять он явно опасался, а на подначки уже Лев Николаевич не велся.

Пелагея Ильинична не любила игру по крупной из-за последствий. Дуэли, банкротства и прочие глупости она считала ребячеством. И не желали ими портить уютные вечера в ее салоне.

И к ней прислушивались.

Вопрос-то принципиальный для нее. А связи, которыми она обладала, могли испортить жизнь очень и очень многим. Что Лев Николаевич гусару и донес. А когда тот начал важничать и провоцировать, подпустил жалости. Прям чуть-чуть. Чтобы его слова оказались восприняты как опека. От чего гусар нервно фыркнул, но уступил и принял условия молодого графа.

Три партии с максимальной оговоренной ставкой, которая, по общему мнению, была достаточно велика, но все еще не относилась к игре «по крупной». И… надо же так случиться, что по жребию на банк сел метать Толстой, и он же выиграл все партии подряд.

— Еще! — рявкнул разгоряченный корнет.

— Три партии, — пожал плечами Лев Николаевич. — Я не играю в день более трех партий. О чем я вам сразу и сказал.

— Вы не посмеете отказать! — взвился корнет.

— Почему же? — с мягкой улыбкой поинтересовался граф.

— Не по обычаю! Вы должны дать мне отыграться!

— Разумеется, я дам вам возможность отыграться. — охотно согласился с ним Лев Николаевич. — Но не ранее, чем завтра. Приходите. Сыграем еще на тех же условиях.

— Но я уезжаю завтра!

— Лев Николаевич, просим, — начали доноситься голос зевак. — Дайте ему шанс.

Лев устало вздохнул и, глядя корнету глаза в глаза, произнес:

— Свои правила я обозначил сразу. Вы согласились. А теперь что устраиваете? Ваше поведение выглядит оскорбительным, будто бы вы считаете меня пустопорожним болтуном. Или, быть может, дело в деньгах? Я выиграл у вас последние деньги? Так, я подарю их вам. Мне не жалко.

В зале почти мгновенно повисла тишина.

С формальной точки зрения возврат денег нарушал неписаные правила карточных долгов, которые в дворянской среде ценились выше юридических обязательств. И такой вот возврат являлся серьезным оскорблением. Достаточным для вызова на дуэль. Вот и корнет побагровел лицом, бешено вращая глазами.

— Мерзавец! — наконец, рявкнул он на весь зал.

— Сначала вы меня назвали болтуном, теперь мерзавцем. Если я правильно понимаю — выбор оружия остается за мной, как за оскорбленной стороной?

— Да! — не то выкрикнул, не то выплюнул корнет в лицо Льву Николаевичу.

— Хорошо. Тогда будем драться на кулаках. Немедленно. Господа, кто желает помочь нам, выступив нашими секундантами?

— На каких кулаках⁈ — нервно выкрикнул корнет, немало обескураженный выбором графа.

— Ну вот смотрите. У вас есть руки. Они заканчиваются ладонями. Сожмите их. Вот. Умничка. Это и есть кулаки. У вас — свои, у меня — свои.

— Но на кулаках драться нельзя! — выкрикнул кто-то.

— Почему? — удивился Лев Николаевич.

— Они же не оружие! Это часть тела[2]!

— Да.

— Да. — посыпалось со всех сторон.

— Ну хорошо, — перебил этот поток возмущения Лев Николаевич. — Уговорили. Будем драться на канделябрах[3][4].

— Зачем на канделябрах? — с еще большим удивлением спросил корнет. — Отчего не стреляться?

— А вы не читали той любопытной заметки? В Индии один офицер выдал обезьяне заряженный пистолет. И что вы думаете? Она выстрелила. Мало того — ранила того офицера, который сам ее и вооружил. Так что стреляться — обезьянам уподобляться. Смешно и убого.

— Почему же тогда не выбрать честный клинок?

— Слишком банально. Согласитесь — дуэль на канделябрах будут обсуждать не только всей Россией, но и у народов, живущих за нашим западным забором. Шуму будет! Обсуждения! Славы! М-м-м…

— Лёва, — произнес дядюшка. — Ну какие канделябры?

— Вот это уже вопрос для обсуждения. Можно большие, чтобы с двух рук работать. Но, как по мне, куда сподручнее махать обычным, свечек на пять-шесть.

— Боже… — покачал головой Владимир Иванович.

Лев же продолжал обесценивать предстоящую дуэль и превращать ее в балаган. Но недолго. Услышав про дуэль, из дальней комнаты показался подполковник. Он там задремал на кресле, немного перебрав. И оказался разбужен гамом и бурными дебатами.

Зашел в комнату, где играли в штосс.

Окинул все взором.

Задал пару наводящих вопросов.

И… заорал.

Матом. Громко. Потому что этот корнет сопровождал его в поездке и догадался сыграть на их командировочные деньги. Спустив почти все их остатки в штосс…

— Господин подполковник, может, я этому деятелю просто ноги переломаю? — осторожно поинтересовался Лев Николаевич. — Ну чтобы он в будущем не путал собственную шерсть с государственной.

— Кхм… — сбился с мысли Дмитрий Алексеевич.

— А то еще потом злые языки скажут, что он и дуэль-то затеял, не желая возвращать украденные деньги. Поиздержался и на тот свет «рыбкой» юркнул. Очень популярное решение в среде малодушных дворян. Чтобы этого не произошло, я ему и предложил драться на канделябрах. Как говорится — и вдоволь, и без греха. То есть, полагаю, что без смертоубийства обойдемся. Просто немного его отоварю исключительно в лекарственных целях и объемах.

— Кхм… На канделябрах? — переспросил подполковник.

— Как есть на канделябрах. Вот поможете нам их и подобрать хотя бы из этого зала…

Тут же нашлись секунданты, после отмашки подполковника. Репутация ведь у Льва имелась подходящая, а потому на его возраст никто не стал смотреть.

Подобрали «оружие».

Выдали.

Вышли во двор. Прямо всей толпой.

И тут обнаружился первый подводный камень.

Это Лев Николаевич с 1841 года качался и тренировался. А этот корнет по обыкновению местному такой привычки не имел. Отчего бронзовый канделябр в добрый два с гаком килограмма держал с превеликим трудом в обычной для рапир стойке. Вон — чуть взял и ручки поплыли, задрожали.

— Какая прелесть, — улыбнулся граф. — Вы не слышали эту историю про поединок богатыря и королевского мушкетера, господа?

— Нет. — вполне серьезно ответил подполковник.

— Говорят, что на том свете как-то повздорил Илюша наш Муромец с королевским мушкетером самого Людовика Солнце. Ну того, что на туфлях с высоким каблуком ходил и имел обыкновение гадить за гобеленами.

Произнес Лев Николаевич и сделал паузу, отслеживая реакцию.

Народ заулыбался.

— И говорит тут мушкетер секунданту, — продолжил граф, — чтобы тот крестик напротив сердца у Илюши поставил. Дескать, он поразит его туда своим клинком. На что Муромец попросил обсыпать мушкетера мелом с головы до ног.

— Это еще зачем? — удивился подполковник.

— Как зачем? У него же имелась ВОТ такая дубинка, — оскалился Толстой, показав жестом заядлого рыбака ее размеры. Причем у него в руках тяжелый канделябр казался если не игрушкой, то близко к этому — со стороны и не приметить, что он массу имел. Оперировал им граф словно пушинкой.