Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

В остальном же… звенящая пустота.

Дубельт уже давно с ним работал и прекрасно понимал, как император воспринимает информацию. Поэтому сразу начал давать развернутые и простые пояснения. Выворачивая все так, будто бы Лев в красивый фантик для молодежи решил поместить идеи верности долгу и служению императору.

Николаю Павловичу это «зашло».

С трудом, но и возразить было сложно. Хотелось. Очень хотелось. Так как форма подачи вызывала в нем отторжение…

— Таким образом, получается, что это интервью — настоящий манифест.

— Манифест чему?

— Службе вам, Николай Павлович. А также тому, что каждый дворянин, даже не состоящий на действительной службе, должен прикладывать все усилия, дабы укреплять вверенную вам небесами державу.

— Хорошо. — с некоторой заминкой, произнес император, который уже потерял нить. — Он честный человек, если так думает.

— И смелый, так как высказал публично непопулярное мнение. Почти что наверняка теперь на него пойдет шквал критики и всяких обвинений.

— Лев Николаевич знал, на что шел?

— Абсолютно. Во всяком случае в сопроводительном письме он сам об этом пишет.

— И что вы хотите от меня?

— Ваше Императорское величество. Пока скандал с дуэлью на канделябрах не утих, нужно успеть воспользоваться общественным интересом и издать манифест.

— Какой еще манифест⁈

— Вот этот, — произнес Дубельт, доставая из папочки всего один лист, да и тот с небольшим количеством текста.

— Они мне этого не простят. — потряс бумажкой Николай Павлович.

— Этот манифест суть послабление. Ведь на текущий момент всякие дуэли запрещены вовсе. А тут — можно, но соблюдая определенные условия. Я проконсультировался со Священным синодом и с нашими законниками, а также кое с кем из уважаемых людей. Вот их заключения.

Император взял эти бумаги и принялся внимательно вчитываться.

Самостоятельно такое решение ему принимать ой как не хотелось, вот он и желал, хотя бы заочно проконсультироваться. Но какой-то яркой и решительной позиции в бумагах не находил. Все обтекаемо-одобрительно. Хотя даже граф Орлов и князь Чернышев, которые прямо сейчас хворали, изволили дать письменное согласие.

Император закончил чтение и покосился на наследника, который сидел у окна и внимательно их слушал. Николай Павлович обычно обращался за советом в таких делах к своему ближайшему окружению. Но так сложилось, что кто-то болел, кто-то был в отъезде, бумагам же он как-то не сильно доверял. Вряд ли Леонтий Васильевич стал бы их подделывать, но уж больно обтекаемые формулировки. Так-то, положа руку на сердце, сыну он не сильно-то и доверял. Знал — тот живет иным, либерал-с. Однако обратиться за советом в моменте ему было просто не к кому. Тянуть же с принятием решением не хотелось. Леонтий Васильевич прав — слишком уж подходящий момент…

Александр Николаевич почувствовал взгляд отца и, повернувшись к нему, пожал плечами.

— Я не знаю, что и сказать. Дуэли — зло. Но легализовать их в форме мордобоя — чересчур, как мне кажется. Впрочем, я не против. Если это позволит сохранить жизни дельных офицеров да чиновников, то пускай кулаками машут. Быть может, удастся в будущем защитить новых Пушкиных и Лермонтовых от глупой смерти.

— Они сами виноваты, — с нажимом произнес император.

— Заложники чести, — развел руками цесаревич.

— Хорошо, — кивнул Николай Павлович и, взяв перо, подписал этот манифест, а потом уточнил, протягивая его Дубельту. — Что-то еще?

— Прошу дозволения перепечатать интервью Толстого Герцену во всех крупных изданиях наших, чтобы распространить его среди, как можно большего количества дворян.

— Дозволяю. — ответил император и с некоторым раздражением подписал, протянутый ему листок. Леонтий Васильевич перестраховывался. Ничего лично ему не грозило, но он не любил попусту рисковать в таких делах.

— И Льва Николаевича бы надо как-то поощрить. Он не ждет ничего и действует бескорыстно. Но он старается.

— Орден ему дать? Но за что? За эту драку и статейку?

— Орден — чрезмерно. Что-нибудь кабинетное. Самоцветов каких к перстню, запонки или часы с вензелем. Трость, быть может.

— А вы сами бы что посоветовали?

— Трость хорошую. Можно с серебряным набалдашником позолоченным. А то он ходит вооруженным до зубов — даже трость и та — с клинком да упрочненными ножнами, чтобы как дубинкой пользоваться. Сами понимаете, в приличное место с такой не зайти.

— Хорошо, тогда так и поступим. — ответил Николай Павлович и подписал третий листок…

Прием на этом завершился.

Дубельт вышел и на некоторое время «застрял» в приемной, укладывая бумаги.

— Леонтий Васильевич, можно вас на пару слов? — произнес цесаревич негромко.

— Да-да, конечно. — вполне доброжелательно произнес управляющий Третьим отделением.

Он собрал свои бумаги в папку, и они немного прогулялись по Зимнему дворцу, пока не нашли тихое местечко.

— Леонтий Васильевич, вы ведь явно продвигаете этого юношу. Зачем?

— Александр Николаевич, разве я хоть в чем-то погрешил против истины или здравого смысла, касательно Льва Николаевича?

— Мы с вами оба понимаем, как тяжело папе порой донести даже простые вещи. А вы стараетесь. В чем ваш интерес? Скажите начистоту. Обещаю — наш разговор останется нашей тайной. Меня тревожит этот юноша. Ходят слухи, что он колдун.

— Полноте вам, Александр Николаевич. — улыбнулся Дубельт. — Скажите тоже, колдун. Всем известно, что ни один колдун не в состоянии зайти в храм и сохранять спокойствие. Молодой Толстой же не только каждое воскресенье службу посещает, но и время от времени помогает алтарником на службе.

— Хорошо. Пусть так. Но что движет вами?

Леонтий Васильевич осторожно огляделся.

— Скажите, прошу! — прошептал цесаревич.

— Это очень удобный юноша для того, чтобы ему, — кивнул Дубельт в сторону кабинета императора, — осторожно подводить мысли о реформах. Сами понимаете, насколько это сложно.

— Так он простая пустышка?

— О нет! В этом и прелесть. Он же сам придумал назвать кондомы «Парламентом», чтобы их не запретил ваш родитель. И сейчас думает о том, как поставить заводик, чтобы хотя бы офицеров ими обеспечить и снизить степень зараженности срамными болезнями. Понимаете? Он действует сам. И толково действует.

— А история с моей сестрой?

— Чистая случайность. Графиня его подставила, вот он и вспылил.

— И как вы видите разрешение поручения, данного мне?

— Марию Николаевну, — произнес, оглядываясь Дубельт, — обвиняют в том, что она не заплатила по счетам в щекотливых вещах. Перед всеми не оправдаешься. Посему, даже если заплатить долг графини, это едва ли устранит слухи. Лучшим способом станется найти им общее дело, в котором они окажутся союзниками.

— Каким же?

— Влезать в историю с этими женскими штучками Марии Николаевне не с руки. Во всяком случае, открыто. А вот история с чайной «Лукоморье» подходит отлично. Граф хотел бы поставить такие в каждом крупном городе России, ну или хотя бы здесь, в столице. Почему бы ей не принять это под свою руку?

— Вы думаете? А он на это согласится?

— Я уверен, что можно будет договориться. Да и вообще, Александр Николаевич, если случится такая оказия — познакомьтесь с ним. Это чрезвычайно интересный и полезный человек. Для вас, пожалуй, в большей степени, чем для вашего родителя.

— Вы так легко мне это говорите?

— Я верен Николаю Павловичу, но мне понравились слова Льва Николаевича о том, что император — это персонализация державы, а значит, мне и о ней печься надлежит, помогая государю… и его наследнику.

Цесаревич с трудом сдержал усмешку.

Хватило ума.

Ведь если ТАКОЕ ему, пусть и приватно, говорил сам Дубельт, то затевается что-то занятное. Уж кто-кто, а Леонтий Васильевич никогда не совершал необдуманных поступков. Да и даже заподозрить его в измене Николаю Павловичу было немыслимо… Тогда что? Цесаревич немало загрузился.