Андрей Валентинов - Ола
Ну, равнина желтая – это по сторонам. А впереди, совсем близко – стены серые, приземистые, за ними – крыши черепичные, а вот и колокольня – странная такая, не иначе минарет бывший.
– Касалья-де-ла-Сьерре, сеньоры, – сообщил я, для верности рукой указав. – Сейчас приступ начнем или до вечера подождать следует?
– Отчего же до вечера? – удивился лисенсиат. – Думаю я…
Бум-м-м!
Не везет толстяку сегодня – опять перебили, договорить не дали. Но на этот раз уже не я был тому виной. Колокол! Да так громко!
Загремело с колокольни, Загремело, отозвалось. Отовсюду зазвонили, Басовито, со значеньем. Не пожар ли? Так нет дыма. Не война? Врагов не видно!
И поехали мы шагом
Прямо к городским воротам,
Тому звону удивляясь.
«Если ловят, то не нас ли?» —
Я сказал, не удержавшись.
«Не чума ли?» – вздрогнул Рохас,
Поспешив перекреститься.
Только славный Дон Саладо
Не имел на то сомнений:
«Не простой тот звон – драконий!
Не иначе, монстр ужасный
Подступил к вратам Касальи.
Чую, ждет нас нынче битва!»
Усмехнулся наш ученый,
Про драконий звон услышав.
Я ж имел иное мненье:
Пусть уж лучше два дракона,
Даже вместе с василиском,
Чем Святая Эрмандада!
ХОРНАДА X. О том, как мы встретились с Драконом
Хорошо, когда ловят кого-нибудь другого, а не тебя! То есть, конечно, нет, никому подобного не желаю (еще не хватало!), просто дышится легче, ежели не ждешь, что Дурак-глашатай вот-вот заорет: «По указу королевскому… за злодейства разные… именуемого также Бланко, лет же ему… приметы же…» А приметы у меня – и не придумаешь лучше, одна башка белая чего стоит, особенно в Андалузии. Орет глашатай, а соседи уже морды любопытные в мою сторону поворачивают, реалы с мараведи в уме пересчитывают…
Фу-ты!
А вроде искать меня пока не должны, во всяком случае по указу. Правда, коррехидор в Сарагосе распорядился еще год назад, и алькальд в Малаге, той, что мой идальго приступом брал… Но туда я и не суюсь – ни в Сарагосу, ни в Малагу, ни в Бургос.
А здесь что?
«Здесь» – это, само собой, в Касалья-де-ла-Сьерре. Пока мы с одрами нашими через толпу, что улицу главную запрудила, протискивались, успел я осмотреться. Бывал я тут этак с год назад, и ничего в Касалье не изменилось. Да и чему меняться? Крыши черепичные, стены желтого кирпича, морды опять же – кирпичные.
Дыра!
Одно хорошо – людно тут сегодня, отовсюду собрались-набежали. Со всего города, да и с округи, пожалуй. Стиснули – не повернуться, отовсюду луком несет да маслом прогорклым.
Не хотел бы я здешней ольи отведать!
И все это толпище вперед ломится – на главную площадь. Бывал я и там. Площадь как площадь, мощеная, вокруг дома под желтой черепицей, один, алькальда здешнего, даже двухэтажный. Ну и церковь, понятно – та, что с минаретом. Только в обычные дни пусто тут и голо. А вот сегодня…
– Или праздник какой нынче, Начо? – вопросил Дон Саладо, не иначе мысли мои подслушав.
В этой пыльной толпе козопасов да свинопасов мой идальго на своем коньке выглядел чуть ли не самим Сидом Компеадором. По меньшей мере – Ланчелоте. На нас уже поглядывали – уважительно так, серьезно.
– Едва ли, – дернул я плечами. – Троица уже прошла, святой Андрей и святой Хуан – тоже…
– Может, праздник тут местный? – встрял толстячок, от чьей-то широкополой шляпы нос свой отводя (ой, несло от той шляпы, на десять шагов слышно!). – Известно, что в провинции почитаются обычаи всякие, порою весьма древние…
Я даже слушать не стал. Праздником тут и не пахло (луком пахло!). Ясно – случилось что-то. Но не пожар, не война. Или война все-таки? Повелела Ее Высочество [37]Изабелла созвать воинство да идти прямиком на Гранаду…
А по хребту – словно иголочки покалывают. Нет, не война, чую. Вот заорет сейчас глашатай про злодея державного с башкой белой да с дагой миланской у пояса…
Ага, уже орет! Прямо с паперти церковной.
– …и к тем словам должно отнестись вам с вниманием и почтением!…
Ага! Так и есть. Морда пропитая, штаны черные, узкие, накидка тоже черная.
Глашатай! Да не простой – из Севильи, не иначе, накидка-то серебром шита! А рядом с ним…
Да как тут увидеть того, кто рядом? Площадь маленькая, ступить негде, людей ежели не море, то с озеро немалое – точно. Толкнули нас, затем снова, Куло мой зуб ищи желтые скалит, сейчас укусит кого-нибудь…
– Пропустите сеньора! Пропустите! Эх, деревенщина, а ну, в сторонку!
Так и знал, так и чувствовал! Эрмандада! Этих сразу узнаешь – морды красные, бороды черные, латы огнем горят. И прямо к нам!
– Сеньор! Сеньор идальго! Благоволите поближе! Мы вам место расчистили.
Ого, кому это такой почет? Неужто рыцарю моему калечному?
Оказалось – ему. И не только ему – нам. И дорогу указали, и место освободили к паперти поближе. Поклонились даже.
…Ох, ни к чему мне такой почет!
А Дон Саладо приосанился весь, мочалку свою огладил.
Хорош!
Ну ладно, что там на паперти? Точнее – кто там?
А на паперти, у самых врат церковных – черное с белым.
– …почтенные и благочестивые братья фра Мартино и фра Луне [38]… Да тише вы, добрые граждане Касальи! Тихо, болваны, кому говорят!
Стихло!
Стихло, замерло, я в седле чуть привстал, за чью-то шляпу заглянул…
Да, черное с белым – ризы. И знакомые такие!
– Домине канес…
Тихо сеньор Рохас это сказал, прошептал почти, да только я услышал. Услышал, повернулся…
Не узнать толстячка! Похудел словно, губы ниточкой сжались, побелели…
– Домине канес…
Повторил, глазами блеснул. А мне не по себе стало. Зря это он так шутит! А ежели думает ученый, что латынь тут не знают, то зря думает. Я вот не знаю, а то, как он братьев-доминиканцев обругал, сразу понял. Домине канес – божьи собаки, значит. Псы!
Не любишь монахов – и не люби. Только чтобы тихо. Вслух-то зачем?
– Дети мои-и-и-и!
Словно бомбарда ахнула. Колыхнулась толпа, Куло мой ушами дернул, я еле в седле усидел. Только это не бомбарда и не кулеврина даже, это один из черно-белых голос подал. Большой, громоздкий, лицо как жернов мельничный, брови черные глаза закрывают. А голосина! Бас колокольный!
– Дети мои! Граждане города Касальи! О великой беде пришли мы с фра Луне рассказать вам!…
Тишина – мертвая. Была бы муха – услыхали муху. Да только нет мухи, от жары, наверно, сдохла.
– …В опасности наша Кастилия! В великой опасности! И не только она, но и весь мир христианский, Господом нашим сотворенный и спасенный!…
Что такое? Переглянулись мы с толстячком.
– Не иначе турки, – озабоченно заметил сеньор Рохас. – Слыхал я, эмир Гранады завел переговоры с Баязедом…
– Неужто в крестовый поход? – донеслось из-под шлема. – Славно, сеньоры, славно!
Я только вздохнул. Ну, Дон Саладо! А громоздкий нас словно услышал. Услышал, ручищу поднял, да так, что рукав черный сполз. Ух, ручища!
– Но не от мавров беда эта, не от турок даже, не от французов и не от португальцев! Враг – в нашем доме, в нашей родной Кастилии. Тут, среди нас, готовит он измену черную. Имя же ему – Легион, ибо многочисленны сии бесы, наш дом запрудившие!…
– Бесы-то в свиньях… – тихо-тихо проговорил сеньор Рохас, а мне вновь не по себе стало. Молчал бы лучше!
– Я понял, кажется, сеньоры… Ах, сволочи!
Не молчит! Рот ему, что ли, заткнуть, толстячку? Уже и соседи коситься начали!
– Кто же враги эти, дети мои? Кто?!
Эге, да это уже другой – длинный, худой как жердь. Но тоже – черно-белый.
– Кто? Спросите меня, добрые граждане Касальи! Спросите меня, скромного брата Луне!
– Кто?! – единым вздохом отозвалась толпа. – Кто-о-о?!
– Знаете вы их! – заверещала жердь. – Хорошо знаете, дети мои! Кто распял Христа, Господа нашего? Кто погубил Его апостолов? Кто забил камнями святого Яго, нашей Кастилии покровителя?
– Но не только в давние годы злодействовали они! – вновь вступил бас. – Но и наши дни мерзостью их переполняются. Правда, фра Луне?
– Правда, фра Мартин! – радостно подхватила жердь. – Кто дерет с вас безбожные проценты, деньги в рост отдавая? Кто упивается кровью добрых христиан? Кто презирает веру Христову и над таинствами глумится? Кто маврам проклятым первый помощник? Кто-о-о-о?
– Иудеи! Иудеи! – глухо пронеслось над толпой.
– Кто-о-о?!
– Жиды-ы-ы-ы-ы-ы!!!
Я покосился на своих спутников. Дон Саладо недоуменно моргал, ладонь к уху приложив, – не понял, видать. А толстячок замер, губы свои тонкие закусил…
Этот-то понял!
– Поглядите на них, на христопродавцев! – вновь загремел бас. – Всегда они отвергали учение наше и христианских обрядов сторонились, от креста святого отворачивались. Да посмотрите только на них! Они – пропойцы и обжоры, жрущие и пьющие за наш счет! Правда, фра Луне?
– Правда, фра Мартин! – взвизгнула жердь. – Разве не жарят они лук и чеснок на растительном масле, оттого и воняют гнусно – и они сами, и дома их. Воняют! Воняют! Воняют!…
