Андрей Валентинов - Ола
– Извольте, сеньоры! Да уж не знаю, будет ли толк…
Сначала мы за горы взялись, которые вокруг. Толстячок их рисует, а мы смотрим. Смотрим – и успокаиваемся понемногу. Все как есть: скала двуглавая, скала с уступом, вот и ущелье, вот и башня вдали, старинная, еще мавры строили.
…И ведь что любопытно: Дон Саладо тоже в деле нашем участвует, на рисунок глядит, и – ничего. В смысле, ни замков, ни великанов. Видать, просветление на дядьку нашло. И славно, если так!
Покрутил лисенсиат рисунок в пальцах своих пухлых, оглянулся:
– Нет, все равно не так все! Ибо неадекватность моя прежде всего с замком, что мы недавно покинули, связана.
Делать нечего – стали замок рисовать. И со стороны ворот, и со двора, и даже зал тот, где мы трапезничали. И снова – точь-в-точь! Но толстячок все свое гнет, не успокаивается:
– Увы, сеньоры, увы! Наука ведает случаи, когда затмение сразу на многих находило, причем видели все одно и то же…
Тут уж меня оторопь взяла. Это на что же он намекает? Что нам всем замок этот привиделся? И дон Хорхе? И сеньорита Инесса?
Расстегнул я ворот, булавку с камешками синими потрогал, затем отвернулся, платок с узлами достал.
Все на месте. Значит, не спятили мы. По крайней мере я.
– Если бы мне удалось зацепиться за деталь некую! – вздыхает толстячок. – Наваждения, как правило, из уже виденного и ведомого возникают. Ежели бы вспомнил я в замке том нечто, никогда прежде мне не встречавшееся! Ибо нахожу я в сеньоре Новерадо некое сходство с портретом, мною виденным в Саламанке…
И тут меня словно кувалдой по бестолковке навернули.
– А книги? – воскликнул я. – Вы же книжки полдня смотрели да на бумажку чего-то записывали!
Чуть не подпрыгнул толстячок. Засуетился, из сумы седельной бумагу достал – ту самую, с которой из замка выехал.
– Да-да, конечно! Книги… Их там, сеньоры, оказалось не слишком много, однако же каждая – истинное сокровище. Вот, пометил я, летопись времен готских, написана в дни короля Родриго, что враждовал с родичем своим Хулианом…
Окуляры поправил, подумал. Погрустнел.
– Однако слышал я о летописи той прежде и отрывки читал. История же вражды Родриго с Хулианом, который и привел мавров на землю нашу, всем известна…
– Так нет ли чего иного, сеньор? – подхватил Дон Саладо. – Того, что неведомо было вам прежде?
– Вот! – пухлый палец уперся в какую-то строчку. – Рукопись, в коей содержится неведомая мне прежде поэма о великом Сиде. И хоть отсутствует в рукописи той начало, однако же поэма поистине прекрасна. Даже запомнил я некоторые строчки…
Зажмурился толстячок, шевельнул усиками.
– Да, вот! Послушайте! Всадники… Да, точно!
Всадники шпорят, поводья ослабив.
Ворона в Биваре взлетела справа,
А прибыли в Бургос, слева взлетает.
Мой Сид распрямился, повел плечами:
«Вот, Альвар Фаньес, мы и в изгнанье,
Но с честью в Кастилью вернемся обратно».
Вступает в Бургос мой Сид Руй Диас,
С ним шестьдесят человек дружины.
Встречать и мужчины и женщины вышли.
Весь людный город у окон теснится.
Бургосцы плачут в большом унынье.
Каждый твердит, взирая на Сида:
«Честной он вассал, да сеньором обижен».
Дать ему кров им в охоту, но страшно…
– Стихи о великом Сиде! – вскричал мой идальго, даже до конца не дослушав. – И притом неведомые даже мне, хоть немало я слышал об этом замечательном рыцаре! Поистине, вам не о чем беспокоиться, сеньор Рохас, самому такое не придумать и в бреду, конечно же, не услышать.
И вновь послышался вздох, но уже совсем иного рода.
– И в самом деле, сеньоры, в самом деле! – сеньор лисенсиат даже окуляры снял, на солнышко взглянул. – Не придумать мне такого, тем более стихи эти сложены на старинном наречии и забытым ныне размером… Но хотелось бы еще, еще что-то, чтобы уже никаких сомнений…
Палец снова заскользил по бумаге.
– Есть! – теперь сеньор лисенсиат уже улыбался. – Мне надо было про это сразу вспомнить. О таком я точно нигде не слыхал и придумать тоже не мог…
Встал, ручки свои потер, вновь на небо посмотрел.
– Как славно, сеньоры! Как славно, что разум мой в порядке, хоть и засомневался я изрядно, потому как имелась причина, показавшаяся мне веской…
А меня уже и любопытство разбирает. И в самом деле, что такого могло случиться, чтобы сеньора Рохаса с толку сбить?
Толстячок уже и бумаги все спрятал, и на мула взобрался.
– Пора нам, сеньоры! Надеюсь, извините вы мне мою слабость…
– Да чего уж там, – вздохнул я, самого себя вспомнив. – С каждым бывает!
– Если помните вы, сеньоры, – принялся рассказывать толстячок, между мною и рыцарем калечным пристроившись (благо тропа пошире стала). – Хозяин наш, дон Хорхе Новерадо, не велел нам оглядываться, когда выберемся мы за ворота. Не удержался я, признаться, назад поглядел.
Вспомнил я – точно! Было дело – оглянулся толстячок. Оглянулся, а после принялся пот со лба вытирать.
– Верно, сеньоры, солнце было тому виной или дымка над горами, однако не увидел я замка, где только что мы с вами гостили. Ни его, ни руин даже. Просто площадка ровная да какие-то ямы. И камни по бокам. Долго я глядел…
– Думаю, причиной тому не солнце, – глубокомысленно заметил мой идальго. – Всему виной окуляры, которые не столь помогают, сколь искажают зримый образ мира, особливо же на расстоянии. Потому и не ношу я их.
– К тому же я тоже оглядывался, – подхватил я. – И ничего никуда не пропадало.
Лисенсиат вновь кивнул, весьма успокоенный, а я вдруг сообразил, что оглядывался-то еще перед воротами! Перед ними – не за!
Сообразил – но вслух уточнять не стал. Этак и впрямь тараканы в голове заведутся.
– А потому, – подытожил сеньор Рохас, – будем исходить из логики, всеми мужами учеными чтимой. Ежели во многих случаях видел я нечто, вполне меж собой согласующееся, и только в одном – нет, то резонно предположить будет, что именно в этом случае чувства мои слегка обманулись. Сие и следует из правила, бритвой Оккама именуемого…
– И быть по сему! – согласился я, а Дон Саладо поспешил осенить себя крестным знамением. Не иначе оттого, что про Оккама услыхал. И действительно, что за демон такой?
…А я вновь булавку потрогал. Все в порядке, на месте булавка.
Ну точно, заразная хворь у моего идальго!
– Однако же, сеньор Рохас, – продолжал Дон Саладо, – что за книгу вы вспомнили последней? Видать, особая она была, ежели от воспоминаний о ней ваша хворь без следов сгинула.
– И правда, – кивнул толстячок. – Книга сия весьма редкая, ей лет двести без малого будет. И замечу, что сохранилась она отменно, более того, эта книга, точнее же, рукопись – самое последнее, что приобрели предки почтенного дона Новерадо для своей библиотеки. Видать, новые книги у них не в чести! Охотно расскажу о ней, поскольку чую, что вам, Дон Саладо, услышать о том любопытно будет.
А мне уже и не до того стало. Здоров наш лисенсиат – и славно. А книги… Бог с ними, с книгами этими! От них уму – одно помутнение. Тем более за тропой следить требовалось. Вниз шла тропа, катилась даже. Значит, с горы сваливаемся, прямиком на равнину. Не налететь бы нам аккурат на заставу Святой Эрмандады. Вечно они в самом ненужном месте появляются!
– Рукопись эта вот о чем гласит, – вещал тем временем наш толстячок – бодро так, весело даже, не иначе оклемался совсем. – В году Anno Domini 1291-м два венецианца, братья Луиджи и Пьетро Вивальди, оба – кормчие опытные, отплыли на двух своих галерах мимо Столпов Геркулесовых, именуемых еще Гибралтаром, прямиком в море-океан [35], надеясь обогнуть Африку…
Тут уж и я уши навострил. Эка замахнулись! Мы от острова к острову ходим, берег из виду не теряем, а тут – в море-океан! И когда? Вон, португальцы уже почти сто лет пытаются Африку морем обойти – да без толку все. Недаром океан этот мавры, чтоб им пусто было, морем Мрака называют.
– Однако же сильная буря, равно как течение, куда галеры эти попали, понесли их прямиком на запад. И плыли они более тысячи лиг… [36]
– Сколько? – не удержался я, обо всем позабыв, даже о Святой Эрмандаде. – Вы, сеньор Рохас, зря книжку эту читали. Тысяча лиг! Да галера и двести не пройдет, да что я говорю – ста, если воды на борт брать не будет. Видел я эти галеры. Большие, конечно, но чтобы тысяча лиг!…
Вспомнил я Венецию, Арсенал тамошний, галеры, что всю бухту покрыли. Хороши, очень хороши, но не для моря-океана. Там ведь шторма не такие, как у наших берегов. Говорят, волны – вроде тех гор, что мы только-только проехали.
– И вправду, досталось им изрядно, – согласился толстячок. – Однако все же доплыли они до некой земли…
– И мы доплыли, – самым невежливым образом перебил я, Куло своего придерживая. – То есть не доплыли, конечно. Приехали!
Приехали – потому что кончился спуск. И горы кончились. Впереди – словно яйцо куриное разбили да желток развезли. Равнина! Желтая-желтая, даже деревья, что вдалеке торчат, желтыми мне показались. От пыли, видать.
