Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег
В целом же инцидент с карликовыми и полноразмерным лихозубами сыграл только на́ руку. С тётями, что с Анной, что с Анастасией, что с Елизаветой, сговорились вполне мирно, полюбовно даже, можно сказать. За наше подтверждённые согласие принимать участие в защите их рубежей и поддержку военной и колдовской силой они твёрдо обещали, причём письменно, проследив, чтобы сыновья и пасынки не перепутали, где автографы ставить, полное миролюбие и максимальное торговое благоприятствование. И всяческую личную поддержку. Что, кстати, не удивляло. Очередные выкладки Глеба, в том числе с острогами и крепостями, набитыми золотом русов, что должны были уже этим летом появиться в Скандинавии, Польше, Богемии, Венгрии и Югославии, давали понять предельно ясно: дружба и сотрудничество с живым Чародеем значительно, непередаваемо выгоднее, чем те жалкие гроши, что предлагали за помощь в его убийстве император Генрих Четвёртый и папа Григорий Седьмой. Да, тот самый, что сдал всю партию своих шпионов, клянясь в беспросветной дружбе. Политика — дело такое, хуже Гнатовой службы. Вот уж точно где никому верить нельзя было.
С северянами же под самый вечер, уже после едва не пошедшего псу под хвост городского застолья, после череды допросов и повторных допросов, нарядились капитально, вполне в духе тех посиделок после победы на Александровой пади. Дошло до того, что, положив на пол карту, взялись прокладывать кратчайший путь к той самой новой и богатой земле, о которой зашёл разговор во Владимире-Волынском. На полу было значительно удобнее, и нам, и Шарукану, заглянувшему на дикий рёв, с каким Свен, Олав и Хаген исполняли свои бандитские народные песни-саги.
Мы со Всеславом держались молодцами и даже вышли из комнаты на своих ногах. Правда, кажется, на четырёх, но это не точно. И на крыше сидеть мне в ту ночь не довелось — князь рухнул на ложе, как подрубленный, захрапев, кажется, ещё в полёте. Трудный выдался денёк, что и говорить. Дарёна, укрыв мужа, поправив изголовье так, чтобы храп стал чуть менее громоподобным, обняла его, устроив поудобнее живот и положив узкую ладонь с изящными пальцами на широкую Чародееву грудь. На тот самый старый шрам напротив сердца, с которого всё и началось.
Глава 8
Между делом
За те четыре дня, что длился наш саммит расширенного состава, мы со Всеславом, как говорил мой младший сын, «мощно прокачали» навыки переговорщиков, негоциантов и вождей крупнейших в истории мира международных анклавов. Ну, про крупнейших-то, может, Вратислав и польстил чуть-чуть. Но, глядя на карту, на которой он, горячась, странно напевно скрипя, шипя и пощёлкивая, как колодезный во́рот и транспортёрная лента одновременно, сбиваясь на родной чешский, показывал границы империи Александра Македонского, размахивая руками, было понятно, что именно чуть-чуть. И что прошло всего лишь немногим больше полугода с того времени, как великий князь русов взялся за наведение порядка в своих и близлежащих землях. Так что можно было с полной уверенностью утверждать, что ещё не вечер.
Тётушки, здраво оценив возможности племянника и, надо думать, трезво содрогнувшись, безоговорочно приняли предложенные правила игры. От них всех, по большому счёту, требовалось не так уж и много: помочь и поддержать властителей в своих землях, не дать им совершить непоправимых ошибок. И дать знать, если что-то пойдёт не так. Но почему-то сомнений в том, что Ярославовы дочери смогут сделать всё, как надо, не было. Вид и настрой у них были уж больно боевитые. Такие кукушки кому хочешь всю плешь проклюют.
Филиппа Первого Всеслав лично не знал, но по рассказам тёти Ани представлял его парнем разумным и ответственным, похожим, наверное, чем-то на Сашу-Шоломона, венгерского короля. Очень хотелось верить в то, что и он примет предложение о сотрудничестве и взаимопомощи от далёкого старшего брата. Пусть и двоюродного. С таким же, пока не знакомым, Раулем де Крепи, графом Валуа, Вексена, Амьена, Бар-сюр-Юб и много чего ещё, Всеслав тоже рассчитывал найти общий язык. Судя по сдержанным рассказам тёти Ани, сведениям отца Ивана, Буривоя, Ставра и лаконичным характеристикам датского короля, мужиком он был нормальным, воином храбрым и властителем мудрым и дальновидным. Не зря же его так обхаживали что папские архиепископы, что посланники императора. А островные змеемордые собирались убить. Вероятно, поняв, что сманить на свою сторону и получить официально возможность плодить своё гадское племя на его землях не выйдет. В общем, репутация жёсткого, авторитарного, пусть и со своими закидонами, правителя говорила в пользу Рауля. По крайней мере, Всеславу. Наверное, потому что его собственное реноме за кордоном было примерно схожим. Только похлеще, и весьма.
Взаимопонимание с северными вождями крепло и ширилось, во многом подкреплённое тем обстоятельством, что с памятных посиделок в поисках не существовавшей пока Америки князь вышел своими ногами, и не «по стеночке» или «вдоль плинтуса», а уверенно, вертикально, по-хозяйски. Ну, остальные участники того совещания, запомнили Чародеев исход именно так. И рассказали об этом на утро тем, кто лицезреть этого вечером уже не мог. Хаген с Хару тогда уже дружно пели какие-то воинственные песни, каждый — свою, но сидя в обнимку и качая головами в такт. Шведский рёв и половецкий рык, звучавшие в унисон, воспринимались очень неожиданно, я бы даже сказал, довольно спорно, но с другой стороны вполне могли считаться явным доказательством силы и мощи союзников. Перефразируя песню из моей старой памяти, «от северных тундр до южных степей — армия наша всех сильней». А когда утром, после бани, купели, ядрёного квасу и сытного завтрака Всеслав рассказал, что каждому правителю дарит здесь, в Полоцке, по богатому терему и отдаёт в вечное пользование по четыре лавки на торгу, взаимопонимание стало и вовсе беспрецедентным.
Разросшийся невероятно, а по большей части и выстроенный заново город, если и уступал Киеву и Новгороду в чём-то, то в глаза это не бросалось. Бросалось другое. Широкие, чистые и сухие улицы, непривычные для европейских и северных гостей. Вышки-каланчи, система оповещения о чрезвычайных ситуациях. Разделение территорий по функционалу: торговые люди жили отдельно от воинских и мастеровых. Это, в принципе, новинкой не было, но здесь, в Полоцке, удалось расселить всех так, чтобы избежать социального расслоения даже визуально. Районы-кварталы мастеров не были затрапезными рабочими окраинами, где приличным людям появляться не рекомендовалось. Они от других жилмассивов вообще ничем не отличались, кроме того, что кожевники, смолокуры, углежоги и прочие малоэкологичные направления размещались от центра дальше, с учётом здешней розы ветров. В том же Киеве ветер, дувший со стороны кожемяк, всегда приносил в богатый «белый» город напоминания о трудной судьбе пролетариата. Яркие такие, густые, аж глаза резало. А в Полоцке получалось так, что «белым» был весь город. Это было непривычно. Но людям нравилось очень. А паре возмутившихся было родовитых бояр «линию партии» очень доходчиво объяснил скучным голосом воевода Рысь. Мол, если не нравится что-то — выход там. Дверь за собой закрыть не забудьте.
Причалы вдоль Двины растянулись далеко, да по обоим берегам. По ночам сновали с одного на другой тучи лодок и челнов, перевозя к городским стенам товары и грузы с левого на правый. Но уже через несколько дней Кондрат обещал наладить понтонную переправу. Задумка родилась ещё в Киеве, после восхищённого просмотра лодейного балета на широкой реке, в результате которого появился на ровной водной глади небывалый плавучий «свадебный» мост. Плотник, насилу дотерпев до завершения народных гуляний, прорвался едва ли не с боем в Ставку, где тут же презентовал идею. Которую предсказуемо сразу зарубил на корню Ставр, будто проверяя своим извечным скепсисом уровень запала и энтузиазма в докладчике. Кондрат не подвёл, и на привычное «сроду такой дури нигде не делали» ответил, что теперь будут, причём все, а мы — самыми первыми.
