Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег
— Дай девку подержать? — с лицом человека, у которого с плеч гора свалилась, спросил Гнат, стоявший за спиной с той поры, как я ступил со щита на землю.
— Свои надо… Тьфу ты, да на́, забирай уже, я женатый, мне ни к чему, — с улыбкой отозвался Всеслав, повысив нарочито голос и выглядывая поверх хохочущих голов жену и детей. Дарёна поймала взгляд мужа и помахала в ответ с улыбкой. Вот теперь точно отлегло.
— Чествуй, люд Полоцкий, победителя! В лютой схватке одолел чудище, лихозубом рекомое, славный воин, великий муж из земель братских, шведских, непобедимый Хаген Рыжебородый по прозвищу «Тысяча черепов»! Я с ним рука об руку на Александровой Пади стоял, храбрость его беспримерную и настойчивость знаю не понаслышке! Во всеуслышание говорю, если кто сомневался: при мне, на моих глазах этот храбрый воин отсёк ровно тысячу голов латинян, что рвались на землю нашу убивать да грабить! А после щедро отправил головы те в Рим, как науку впредь головы́ не терять, на Русь жало нацеливая. И теперь вот не сплоховал, вон как лихо демона располовинил!
Народ гудел одобрительно. Хагена распирало от небывалой гордости. Два почти ровных куска змеиного мяса, безучастно валявшихся в луже крови и требухи, в беседе участия не принимали.
— А как же клятва твоя, княже? — грянул глас патриарха.
— А что моя клятва? — чуть сильнее необходимого удивился Чародей, изобразив лицом непонимание и даже разведя руки.
— Что не тронут нехристя ни воины, ни горожане, ни торговый люд, ни мастеровой, ни полочане, ни иные жители земель русских, ни сам ты, ни люди твои? — размеренно, будто проповедуя, проговорил отец Иван. Так, чтоб каждый услышал. И чтоб вопросов не осталось лишних ни у кого.
— Так он же не мой! — отбоярился князь, тыча большим пальцем себе за спину. Туда, где продолжало раздувать от счастья, массового признания и обожания Рыжебородого. К которому подходили, чтобы пожать руку или похлопать по плечу, сказав одобрительные слова, новые и новые ратники. А рядом с ним стояли короли Дании и Норвегии, подошедшие первыми. С одинаковыми счастливыми улыбками на твёрдых, навечно обветренных и загорелых голубоглазых лицах. О том, что случилось на их глазах и с их участием в русском Полоцке, саги появиться были просто обязаны.
Глава 7
Сводки с невидимого фронта
Они рассказали нам всё, что знали, и то, чего не знали. Умение Ставра и Гната примечать незначительные, вроде бы, детали и вытягивать из них, пустых, казалось бы, и никому не важных, тайные сведения невообразимой ценности, восхищало нас со Всеславом. Самих же нетопырей, патриарха с волхвом и иногда принимавших участие в следственных мероприятиях представителей дружественных спецслужб поражало умение Чародея причинять подследственным боль такой силы, что те и впрямь начинали не просто говорить — петь. Правда, довольно однообразно. С подвывом. Взахлёб.
Первый лихозуб, прист Шэдоу, дьяк Тень, по-нашему если, запирался долго. Минут пятнадцать примерно. А потом запел, но с былинами и сказаниями Леси или Буривоя песенка его отвратительно страшная ничего общего не имела.
Когда-то очень давно, ещё до титанов с зевсами, пришёл к людям Бог, велев слушать и почитать Его, подарив взамен знания. Многие. Частью даже излишние. И тех, кто преуспел в исполнении приказов и приношении жертв из чужих и своих племён, приближал к Себе, наделяя знаниями ещё бо́льшими. Отвратительнее прочих.
С тысячелетиями выстроилась у слуг его незыблемая иерархия, строжайшая дисциплина. Сла́вы-слэйвы, рабы, подчинялись ворлокам, колдунам. Те слушались при́стов-священников. Которыми командовали магистры. Их направляли маги. А над всей этим чёрным клубком высилась загадочная фигура Архимага. Выше которого был только Бог и его ближние слуги, имена которых знал только верховный и пять-семь обычных магов ближнего круга. Они могли вызывать безымянного, что случалось в истории крайне редко и завершалось непременно чем-то очень, Очень страшным. Могли призывать и его иерархов, это бывало чаще. Последствия появления в мире демонов были менее катастрофическими: мо́ры-эпидемии, голод года на два-три, пожары, сметавшие необъятные леса́ и наполнявшие воздух вонью, гарью и пеплом, неустранимыми ни ветра́ми, ни ливнями. Баловство по сравнению со взрывами огромных гор, заливавших каменным огнём целые страны. С провалами в земле, что тянулись до самого Пекла, куда тысячелетиями приходилось бросать живых людей, чтобы Бог не злился, не тряс и не рвал земной покров дальше. С появлениями новых молодых Богов, битвы и войны между которыми забавляли старого.
Шэдоу при рождении мать назвала Джейкобом, в честь святого праведника, мечтая о том, что сына будет ждать жизнь сытая и безбедная, как у аббатов и монахов в соседнем монастыре. Джейкоб убил её по воле магистра Виспер, чтобы вознестись над ворлоками и стать пристом.
Лица «следственного комитета» приняли и сохраняли каменные выражения где-то с первой трети этой чёрной исповеди. Всё реже осенял себя крестным знамением отец Иван, покрывавший значками и символами скорописи берестяные листы, один за другим. Всё реже стучали глухо друг о друга привески-обереги за пазухой великого волхва Буривоя. Первыми же из всех присутствовавших надели и не снимали маски скорбных демонов оба нетопыря. В тот самый миг, когда я выделил-таки на живом и презрительно молчавшем лихозубе ветви тройничного нерва. Лицевой и ушно-височный. И привязанный ремнями к столу змей нарушил свой высокомерный обет молчания.
Я честно сопротивлялся до последнего. Но доводы Всеслава были бесспорными. Новый противник был явно опаснее германцев и латинян. В первую очередь тем, что мы про него не знали ровным счётом ничего, а он, судя по записям на коже и бересте, не только отлично ориентировался в наших землях, но и слишком многое ведал о семье князя, привычках и слабых местах. Да, их было не так много, но они были. Враг, которого не ограничивали рамки морали, стыда, сочувствия, хоть чего-то человеческого, методично планировал и осуществлял убийства на Руси с давних, незапамятных времён, стравливая между собой соседние племена. И вот добрался до Всеслава, собираясь казнить всю его, а теперь и мою, семью.
На определённом этапе нашего с князем внутреннего диалога, образ мраморного старика-Гиппократа в моей памяти, выглядевшего точно так, как гипсовый бюст в институте, нахмурился, почесал курчавую бороду и пробурчал: «Ладно. Я освобождаю тебя от принесённой клятвы, ибо боль одного спасёт жизни тысяч. Да, это суждение далось трудно. Но опыт обманчив, а случай быстротечен. Добудь знания для спасения своей земли, собрат-асклепиад. Навреди во благо!». «А дед дело говорит», — прослушав отца медицины, оживлённо согласился Всеслав. И я, вздохнув, взял скальпель.
Перед глазами сами собой возникли картины со стажировки в институте челюстно-лицевой хирургии, что на улице Вучетича. Давно это было, но новая старая память продолжала поражать яркостью и сохранностью воспоминаний. Твёрдость в руках была всегдашняя, привычная. А хорошо, надёжно зафиксированный пациент, как известно, в анестезии не нуждается.
— Будет неприятно, — буркнул я, приступая. Не лихозубу, конечно. Невольным зрителям. И не ошибся.
Тогда, на стажировке, нас учили лечить невралгию тройничного нерва хирургическими методами. Сложно, но можно, и помогает лучше, чем терапия. Многие из тех, кто лез на стену от мучительных, пронзительных болей невыносимой силы, плевали на косметические дефекты. Шрамы не шли ни в какое сравнение с избавлением от адских мук. Здесь же задача стояла совершенно обратная. Но я решил и её. Тщательно игнорируя тяжко блевавшего в углу пыточной, в которую превратилась операционная, Гарасима.
Прист Шэдоу знал многое. И делился знаниями щедро, откровенно, без утайки. В разных романтических книжках, помню, писали про сладостную боль, любовные страдания, сравнимые с оголёнными нервами. Официально заявляю — врали. Работа была очень похожа на труд сапёра, с той лишь разницей, что в случае ошибки ему оторвало бы руки и голову, а я рисковал потерять бесценный источник информации. Но как-то справился. Про то, что Боги помогли, не заикнулся даже Всеслав. Понимая, что мои действия их обрадовали бы вряд ли. Как говорила механическая девка за Лёшиным забором, бубня очередную книжку, «мы будем делать добро из зла, потому что больше его делать нам не из чего».
