Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег

Барон, сохраняя, видимо, по инерции, выражение перепуганного дебила, вытянул из-за спины сидение от лавки, доску, какую в моём времени назвали бы «пятидесяткой». И с размаху, гул которого, кажется, слышался даже здесь, врезал по горбу карлика, что подпустил француза слишком близко. А потом той же доской отсалютовал нам, правда, с кислым лицом. Видимо, опять сколько-то денег Алиске проспорил. Ничему жизнь не учит.

— А ну замерли все! — проревел Чародей сорванным голосом. Будто заморозив площадь, всю, до последнего человека.

— Всех вас, мрази, вижу! Каждого достану! Умирать до-о-лго будете.

Вышло ещё страшнее, чем хотелось. Кажется, даже один из нетопырей, державших щит на плечах, переступил с ноги на ногу и задрал голову на князя.

— Нет надо мной воли вашей на моей земле, и не будет никогда! А за то, что посмели на святое покуситься, на детей, теперь любая земля под вашими ногами гореть будет! И змеи те, что на ступнях у вас, вас же жалить смертным ядом начнут! Прямо сейчас!

Последняя фраза, прозвучавшая выстрелом или громким щелчком кнута, качнула толпу, вместе с ладонями князя, что взмыли вверх и в стороны, с согнутыми наподобие когтей пальцами. И вслед за ней хлопнули одновременно тетивы.

— Есть! Готов! Взяли! Лежать, паскуда! — донеслось из людского моря с разных сторон.

Гипноза, вложенного в наговорные слова Всеслава, наверное, хватило бы на то, чтоб заставить весь город плясать вприсядку. На то, чтоб запугать невидимых в толпе лихозубовых слуг, заставить дёрнуться или даже подпрыгнуть, хватило с запасом. Их уже тянули из толпы, не особенно оберегая от пинков и ударов разъярённых горожан, Гнатовы.

— И тебя, тварь, вижу! — дожимал Чародей. — Трёх братьев твоих выпотрошил и соломой набил, и тебя набью! Компостерами станете!

Эту фразу Всеслава явно не понял никто, кроме меня, её и подсказавшего нечаянно. Но то было только на руку — от всего, что случилось на площади за эти несколько минут, и без того за версту тянуло колдовством, так что неведомые слова из уст великого князя были только кстати.

— Доберусь с дружиною в земли ваши, напущу в ваши логова грому-пламени, утоплю паскуд в быстрой Ставр-реке, а кого не примет вода текучая — загоню на холм, где сосновый лес, пусть потешится Перун-батюшка, пусть помечет в вас белы молнии! Всем рты раскрыть и на соседа глянуть!

Слова, вылетевшие без паузы после напевного речитатива, сработали поразительно. Тысячи людей, как заговорённые, разинули рты и уставились друг на друга. «Почему — „как“? Даже обидно», — с юмором отозвался внутри Всеслав, «Чародеи мы или где?». И в это время в толпе завизжала истошно баба.

Народ, только что поголовно игравший в «залети, воро́на», от этого будто очнулся и ринулся в стороны, прочь. Между князем и источником звука сама собой образовалась просека, в конце которой трепыхалась, прижатая к вражьей груди сгибом локтя за шею, молодая девка. Положение руки чуть заметно изменилось, локоть сменил еле уловимо угол — и визг оборвался. Она только рот разевала по-рыбьи, пытаясь хоть чуть воздуха поймать.

— Отпусти её! — ну, мало ли, вдруг поможет?

— Зачем мне это? — в шипящем голосе не было интереса. Была какая-то издёвка. Не помогло.

— Освободишь её — не убью тебя. Отпущу с подворья, — Всеслав притопнул по щиту, и тот опустился. До кошмарного убийцы, древнего страха и ужаса, было шагов со́рок. И князь пошёл. Не опуская правой руки, что удерживала стрелы на тетивах Яновых и Гнатовых. Много стрел.

— Ты хитёр, рус. Архимаг говорил так. Ты убил два ворлок и один прист. Я — магистр Великого Ордена, самой старой форс, сила и мощь в мире! Я убью тебя! — казалось, шипел и свистел не сам этот косноязычный, с глазами, смотреть в которые не хотелось совершенно. Было похоже, будто что-то совсем чуждое говорило им, как чревовещатели франков — своими наладонными куклами.

— Если хочешь — я дам тебе бой. Или отпущу восвояси. Должен же кто-то передать Архимагу, чтоб прятал свои змеиные яйца, пока я их все не передавил? — спокойно пожал плечами Всеслав. Выгадав за неспешной беседой ещё четыре шага.

— Ловуш-ш-шка… Ты лжёш-ш-шь! — эк его разобрало-то. Эдак скоро и вовсе на змеиный перейдёт.

— Цену моего слова знает весь мир! — Чародей позволил себе излишний пафос. И не позволил глазам задержаться дольше необходимого на тени, что скользила за спинами горожан. Крупной тени, приметной, но двигавшейся вполне умело. И незаметно.

— Перед лицом каждого из своих людей, под взором Божьим, перед Дедом-Солнцем я, Всеслав Брячиславич, великий князь Полоцкий, честью своей и жизнями детей своих клянусь: тебе, если ты отпустишь невредимой девку, не станут чинить преград ни я сам, ни мои люди. Ни один из дружинных или дворовых, из ратников или горожан, из мастеровых, служилых, церковных, волховских и прочих жителей града Полоцка и земли нашей русской, не тронет тебя.

Он снова давил гипнозом, но не на шипящую тварь, а больше на умиравшую со страху девку, прижатую сгибом локтя так, что почти закатились серые глаза. И на стоявших вокруг, чтобы, оборони Боги, не кинулись на этого аспида.

— Я и Тот, кто стоит за моими плечами, принимаем твою клятву, рус Всеслав. В моей смерти обретёшь проклятие и бесчестие навек! — локоть его качнулся и воздух со свистом и хрипом потёк в бедную заложницу.

— На глазах всех повторю: быть по сказанному мною! — раскрытые ладони, спокойный голос, прямой взгляд. Только бы поверил!

— Лови, глупец, — он толкнул девку на нас.

Ноги не удержали её, еле подхватить успел. И, поднимаясь, выпрямляя спину, увидел, что лихозуб уже стоял прямо передо мной. И клыки его, блестевшие тускло, выдвигались наружу.

— Что теперь скажеш-ш-шь? Смерть или бесчестие? Легко быть смелым, когда стоишь от смерти через реку, — его слова едва угадывались. Трудно говорить, наверное, с такими драконьими брекетами.

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами Всеслав, не выпуская спасённую, лишь чуть повернув её подальше от змея. Подставив тому правую руку, только что не под самый нос сунув. По толпе прокатился вздох. — Через реку сроду не стоял. Мы с ней всю жизнь на одном берегу, то она меня в воду толкнёт, то я её. Но я — чаще.

Брови лихозуба дрогнули. Вряд ли он ждал того, что дикий вождь русов, вместо того, чтоб умолять оставить ему жизнь, начнёт нести такую околесицу. Но князю было нужно, чтобы он смотрел именно на нашу правую руку и слушал только нас, стоявших впереди. Потому мы продолжали. Добавив в голос того самого вибрирующего унисона, не доступного тем, у кого только одна душа.

— А ты, трусливая мразь, грязный земляной червь, отребье, зря ко мне сунулся. Всё, что мне было нужно, я уже у того, кого ты звал пристом, узнал. Встречай своего чёрного хозяина, магистр Ви́спер*, бывший Джон из Кентербери. И передай, чтоб он больше шептунов не пускал мне. Бывай!

* Виспер — whisper (англ.), шёпот.

Речь Чародеева взбесила лихозуба, мне, как врачу, это было очевидно: вздутые вены, тик лицевых мышц, ноздри вон как заплясали. И когда Всеслав просто взял и отвернулся от кошмарной смерти, что таращилась на него сквозь узкие зрачки англичанина, он взвыл, делая последний, разделявший нас, шаг. И в принципе последний. Потому что со словом «Бывай!» на голову ему с хрустом рухнула двусторонняя секира Свена, короля Норвегии. Которую держал в руках, густо поросших рыжим волосом, Хаген, король Швеции. Я и отвернулся-то в основном для того, чтоб девку не забрызгало. Ну и самому не изгваздаться.

Вой, что подняла площадь, киевскому не уступил бы точно. Но он совсем скоро перешёл в мерные единые слитные крики: «Все-слав! Все-слав!». Это было приятно, кто бы что ни говорил. Но ещё приятнее было то, что и этот концерт, пустившийся было под откос с теми паскудными карликами, вырулил точно туда, куда мы вчера в погребе его и нацеливали.