Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)
Что касается провинциальных Сенатов, то в их благоприятном решении Филипп ничуть не сомневался. На это указывало хотя бы присутствие на церемонии выборных сенаторов, которые, несомненно, согласовали свои действия со старейшинами нижних палат. Ну а с членами верхних палат не предвиделось вообще никаких проблем, поскольку высшая знать и духовенство в массе своей относились к Гийому и Роберу резко отрицательно. К тому же среди молодых вельмож, приносивших ему присягу, часть уже была сенаторами, а остальные должны были унаследовать места в верхних палатах от своих отцов и, разумеется, действовали сейчас если не при их полной поддержке, то наверняка с их молчаливого одобрения.
С королем и Сенатом Галлии было гораздо сложнее. Дядя Филиппа, король Робер III, возможно, и рад был помочь племяннику, но уж очень шатким было его положение на престоле (даже при всем том, что сейчас он контролировал Прованс, опекая шестилетнего графа Людовика), и представлялось весьма сомнительным, чтобы он пошел на открытую конфронтацию с герцогом Аквитанским. Галльский же Сенат, как обычно, погрязал во внутренних склоках, раздираемый региональными противоречиями, и заведомо был неспособен принять сколь-нибудь серьезное решение: если гасконцы настаивали на чем-то, большинство провансцев по старой вражде придерживались противоположной точки зрения, а представители Лангедока и Савойи, чтобы не подливать масла в огонь, занимали позиции строгого нейтралитета.
С Беарном и Балеарами дела обстояли не лучше. Римские императоры традиционно избегали вмешиваться в отношения галльских князей, а папа Павел VII, увлеченный идеей объединения восточного и западного христианства, вряд ли захочет портить отношения с одним из самых верных своих сторонников.
Так что вопрос о наследовании, скорее всего, надолго повиснет в воздухе. Филипп со всей отчетливостью увидел свое будущее: он вынужден будет многие годы провести на чужбине, ожидая смерти отца — человека, которого он хоть и не любил, но глубоко уважал, и от всей души желал ему долгой жизни.
Если, конечно… Да! Если, конечно, вскоре не умрет Робер, подумал Филипп. В таком случае он станет наследником Гаскони и Каталонии в полном соответствии с существующими нормами. Гийома Филипп в расчет не брал — вместе с Эрнаном они вынесли ему смертный приговор, и никаких сожалений или угрызений совести по этому поводу он не испытывал, — однако смерть Робера казалась ему излишней, хотя Эрнан, похоже, считал иначе. Будучи негодяем, Робер все же оставался для Филиппа родным по крови. Глупец, подлец, развращенный и извращенный, он, тем не менее, был его сводным братом, и Филиппу хотелось бы надеяться, что выйдя из-под дурного влияния Гийома, Робер со временем исправится. Филипп был крайне сентиментальным юношей, а в последствии стал в меру сентиментальным мужчиной…
Наконец отзвучали слова последней вассальной присяги, и Филипп с облегчением вздохнул. Он уже порядком устал от этой изнурительной церемонии, первоначальная эйфория уступила место мрачным раздумьям о предстоящем изгнании, а только мысль о Луизе согревала его. Он страстно желал, чтобы скорее настала ночь, ему не терпелось вновь оказаться в ее объятиях и забыться. Филипп надеялся, что теперь, зная о его намерениях, Эрнан не станет возражать против его ночи с Луизой до свадьбы.
К Филиппу подошел Гастон Альбре — уже облаченный в роскошную мантию с регалиями верховного судьи Беарна, которым он был избран полтора года назад. Он обратился к присутствующим со следующими словами:
— Господа! В соответствии с моими полномочиями, я принимаю к рассмотрению Беарнского Сената поднятый здесь вопрос о праве наследования и объявляю, что в течение недели извещу всех достопочтенных сенаторов Беарна и Балеарских островов о месте и времени проведения слушаний. Также я обращусь к достопочтенным господам верховным судьям Аквитании и Каталонии с предложением в ближайшее время провести подобные слушания в Аквитанском и Каталонском Сенатах, дабы согласованный вердикт был вынесен всеми тремя Сенатами к осени сего года и предложен к вниманию государя нашего Филиппа, князя-протектора Гаскони и Каталонии, властителя Беарна и Балеар! Dixi.* На этом церемония была закончена.
— Боюсь, братишка, — тихо проговорил Гастон, обращаясь к Филиппу, — не жить тебе более в Тарасконе.
— Я это знаю, — кивнул Филипп. — Придется мне уехать в Кантабрию.
— В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать?
— А где же мне деваться? Если отец не признает меня наследником, а он уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения.
— Так поселись в Андорре. Это приданное твоей матери, и с сегодняшнего дня твой отец никаких прав на нее не имеет. Теперь ты совершеннолетний, а Андорра принадлежит к королевскому домену.
— Так то оно так, — согласился Филипп. — Но с другой стороны… гм… вернее, со всех сторон она окружена землями отца, и в этом анклаве я буду чувствовать себя как в тюрьме. Андорра такая маленькая, что если я вовремя не остановлю свою лошадь, чего доброго еще окажусь в отцовских владениях, где, возможно, буду объявлен бунтовщиком и персоной нон грата.
— Тогда езжай в Тулузу, — предложил Гастон. — твой дядя окажет тебе радушное гостеприимство.
— Да, да, разумеется. Он примет меня с распростертыми объятиями и даже виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе.
— А если король сам пригласит тебя?
— Не сомневаюсь, что так он и сделает, прослышав о происшедшем. К этому его обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник, мало того — формально, я наследник престола. Однако я вынужден буду отказаться, чтобы не ставить его в неловкое положение. Ты же сам это прекрасно понимаешь, Гастон. Ты собаку съел на дипломатии, и прошу тебя, не считай меня глупым и неопытным юнцом. В общем, я уже все решил — я поеду в Кантабрию… После свадьбы, понятное дело.
Альбре вздохнул.
— Что ж, ладно, воля твоя. Женись на этой девице, езжай себе в Кантабрию, и чтоб тебя… — Он снова вздохнул, и на лице его отразилась печаль. — Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты даже не представляешь, как я привязан к тебе.
— Ты тоже дорог мне, Гастон, — растрогано сказал Филипп, в глазах его заблестели слезы. — Ты мне как брат, как родной брат, а Амелина… Амелинка, родная моя сестричка… И Эрнан… И другие…
Гастон ободряюще похлопал его по плечу.
— Ну, все, довольно мрачных дум! Мы же не на похоронах. Нам предстоит недолгая разлука, только и всего. Выше голову, дружище, держи хвост трубой. У нас праздник, скоро состоится торжественный пир, а пока суть да дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни, если тебе от этого полегчает.
— Я не буду отдыхать, — сказал Филипп. — И плакать не стану. Сейчас я поеду в Тараскон — нужно обо всем сообщить отцу. Надеюсь, ты, Эрнан, Симон, кузены Русильон и Арманьяк согласитесь сопровождать меня.
— В этом нет нужды, Филипп. Твой отец узнает, что здесь произошло, еще до того, как мы приедем.
— От кого?
— От своих лазутчиков. Он подослал их еще вчера, когда до него дошли слухи о наших приготовлениях. Во время церемонии здесь находилось двое его людей. Как минимум двое — те, которых я узнал. Один из них уже уехал из Кастель-Фьеро, а второй, по моим сведениям все еще околачивается поблизости. Так что не беспокойся — твой отец будет прекрасно осведомлен.
Но Филипп покачал головой.
— Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.
— Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?
— Нет, вовсе не хочется. Но поступить так, как советуешь ты, значит признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть будет чиста.
— А что если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в темницу?
Филипп поежился.
— Все равно, — сказал он, храбрясь. — Все равно.
— Упрямец ты этакий! — проворчал Гастон. — Хорошо, я поеду с тобой. Где мне деваться, раз уж я лично всю эту кашу заварил!
8. PERSONA NON GRATA
— Прошу прощения, монсеньор, — виновато произнес начальник городской стражи, встречавший Филиппа и его друзей на подъемном мосту у главных ворот Тараскона. По всему было видно, что сейчас он предпочел бы находиться в каком-нибудь другом месте, пусть даже на поле брани в окружении превосходящих сил противника, но только не здесь. — Господин герцог, отец ваш, строго-настрого велел мне и моим людям не впускать ваше высочество ни в город, ни тем более во дворец… Право, мне очень неловко, — смущенно добавил начальник стражи после короткой паузы, полной мрачных раздумий (кому он преграждает путь? Чем черт не шутит — быть может, своему будущему королю!). — Ведь вы знаете, как мы все к вам относимся. Но приказ есть приказ, мы люди военные и привыкли повиноваться… Вы уж не обессудьте, монсеньор…
