Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)
— Все в порядке, не беспокойтесь, — сказал Филипп, спешившись; его примеру последовали остальные молодые люди. — Я приехал лишь затем, чтобы сообщить отцу о происшедшем — но вижу, это сделали и без меня.
— Слухами земля полнится, монсеньор, — сказал начальник стражи. — Ваш отец в ярости, и вам лучше не попадаться ему на глаза. Он хотел было издать указ о вашем аресте, но, слава богу, преподобные отцы сумели отговорить его.
— Преподобные отцы? — переспросил Филипп, делая ударение на множественном числе.
— Падре Антонио и падре Марк, — пояснил начальник стражи, — какой-то священнослужитель из Тулузы. Он прибыл сегодня днем с посланием от монсеньора архиепископа.
— Понятно, — сказал Филипп, — наверное, мы с ним разминулись. Да, кстати, я хотел бы переговорить с доном Антонио. Может быть, он согласится поехать со мной в Кантабрию.
Начальник стражи утвердительно кивнул.
— В его согласии вы можете не сомневаться. Вскоре замку понадобиться новый капеллан, а нашему приходу — новый священник. Его преподобие, узнав о случившемся, немедля изъявил желание покинуть Тараскон и последовать за вашим высочеством, куда бы вы ни направились. Как раз сейчас он занят сборкой ваших вещей.
— Вот и хорошо. Я не стану отвлекать его от этого занятия, так что будьте любезны, сударь, передайте ему, что я буду ждать его в Кастель-Фьеро.
— Непременно передам, монсеньор.
Филипп хотел еще что-то добавить, но не успел. В это самое время у ворот возникла суматоха, послышался громкий, не терпящий возражений приказ: «Дорогу его светлости!» Толпа зевак, собравшихся перед мостом, поспешно расступилась, освобождая проход. Начальник городской стражи тотчас вытянулся, нарочито бряцнув оружием. Выражение его лица стало непроницаемым.
К мосту приближался герцог. Он шел быстрой, чуть прыгающей походкой, держась неестественно прямо, как всегда, когда испытывал крайнее раздражение. Его сопровождали телохранители и двое слуг с факелами, свет которых придавал его бледному без кровинки лицу зловещий багровый оттенок.
Вслед за герцогом шло несколько его дворян, а также два духовных лица — падре Антонио и молодой человек лет двадцати восьми, одетый в длинную мантию черного цвета, обычный по тем временам дорожный наряд высокопоставленных священнослужителей. Преподобные отцы тихо о чем-то переговаривались, сокрушенно качали головами и перебирали на ходу четки.
Герцог остановился в трех шагах от Филиппа — резко, не замедляя шаг, а просто прекратив в какой-то момент свое движение; стал, как вкопанный, неподвижный, как статуя, как вогнанный в землю кол. Начисто проигнорировав почтительные приветствия молодых людей, он вперил в Филиппа жесткий взгляд своих огромных голубых глаз и ледяным тоном заговорил:
— Сударь, вашему проступку нет оправдания. Заявив о своих претензиях на то, что по праву вам не принадлежит, вы поставили себя вне закона, и я отрекаюсь от вас как от своего сына. Вам уже четырнадцать лет, отныне вы лишь граф Кантабрии и Андорры и более никто. Забудьте дорогу к этому дому, который когда-то был для вас родным. Вам я сказал все.
Затем он смерил гневным взглядом спутников Филиппа.
— А с вами, господа, я вообще не хочу разговаривать. Вы, в большинстве своем взрослые сеньоры, пошли на поводу у честолюбивого юнца, чей разум помутился от жажды власти. Вы затеяли это смехотворное представление, чтобы угодить его бессмысленным амбициям. Вы провоцируете мятеж, междоусобицу! Хочу надеяться, что в последствии вы осознаете свои ошибки и одумаетесь. Прежде всего, это касается вас, племянник. — Он сурово поглядел на Гастона. — При вашем высоком положении вам не пристало пускаться в авантюры. Это несовместимо с тем постом, который вы занимаете, поэтому я лишаю вас звания верховного судьи — вы оказались недостойным его.
Гастон отрицательно покачал головой.
— Смею заметить, государь мой дядя, что это не ваша прерогатива. Верховным судьей меня назначил Сенат, и лишь Сенат вправе сместить меня с этой должности. И пока я верховный судья Беарна, я буду продолжать исполнять свои обязанности, которые, в частности, состоят в том, чтобы вершить правосудие в тех случаях, когда вы закрываете глаза на творящуюся несправедливость, когда возникают сомнения в беспристрастности вашего суда. Я не мог самолично привлечь ваших сыновей Гийома и Робера к ответственности за их гнусные выходки, потому как вы оказали им покровительство. Но я имею право инициировать процесс отрешения их от наследства — что, собственно, я и делаю.
— Замолчите! — раздраженно рявкнул герцог, переходя от ярости к бешенству. — Ни слова больше! Я не желаю вас слушать! Полагаю, Сенату хватить здравомыслия и мудрости избавиться от верховного судьи, запятнавшего себя участием в мятеже против законной власти. А теперь убирайтесь прочь! Все! И вас, сударь, это касается в первую очередь, — вновь обратился он к Филиппу. — Вы не сын мне больше. Я отрекся от вас.
— Я сейчас же уеду, не сомневайтесь, — спокойно ответил Филипп, глядя ему прямо в глаза. — Но имейте в виду: я не принимаю вашего отречения. Я не могу позволить вам взять еще один грех на душу, и что бы вы там ни говорили, я буду оставаться вашим сыном. Я буду чтить и уважать вас как своего отца… насколько это будет в моих силах. Может быть, сегодня мы видимся в последний раз, поэтому я скажу вам все, что думаю. Вы никогда не любили меня, порой вы меня ненавидели, обвиняя в преступлении, которое я не совершал и никак не мог совершить. Видя во мне не человека, а скорее символ, олицетворение всех обрушившихся на вас несчастий, вы лишь терпели меня — единственно потому, что в глазах общества я считался вашим сыном. Вы не утруждали себя быть справедливым со мной, нередко вы причиняли мне боль и страдания, но в моем сердце нет ни ненависти к вам, ни озлобления — одна только печаль. Печаль о том, что не устояли вы, не нашли в себе силы противиться соблазнам Искусителя, который бродит среди нас, аки лев рыкающий. Печаль о том, что я потерял отца, едва лишь родившись, что вы всю жизнь грубо отталкивали меня в ответ на мои попытки сблизиться с вами… Бог вам судья, отец, и я буду молить Всевышнего, чтобы он даровал вам прощение. — На какое-то мгновение он умолк, переводя дыхание. Кроме всего прочего, его немного смущал пристальный, изучающий взгляд спутника падре Антонио, молодого прелата в черном, который ни на секунду не отводил от него глаз. — От претензий на наследство я не отказываюсь и не откажусь никогда. Не буду лукавить: я сам не знаю доподлинно, чего во мне больше — жажды власти или заботы о чести и достоинстве нашего рода. Полагаю, что и того и другого поровну… Да, вот еще что. Завтра, в крайнем случае, послезавтра я женюсь. И как ваш сын я смиренно прошу, если не отцовского благословения, так хотя бы согласия вашего на мой брак.
— Ага! — произнес герцог и испытующе поглядел на Гастона Альбре. — Так вот чем было куплено ваше участие в этой авантюре!
Гастон удрученно вздохнул и в ответ развел руками.
— Увы, нет. Амелина здесь ни при чем. Это двоюродная сестра Эрнана де Шатофьера.
Брови герцога поползли вверх. Опекун Эрнана, младший брат его отца, имел двух дочерей, старшей из которых еще не исполнилось восьми лет.
— Речь идет о моей кузине по матери, — уточнил Шатофьер.
Получив это разъяснение, герцог несколько раз моргнул, затем губы его искривились в презрительной усмешке.
— Ах, вот оно что! А я-то совсем забыл об этом семействе нищих оборванцев… — Тут к нему пришло понимание ситуации, и он грозно взглянул на Филиппа. — Вы это серьезно, сударь?!
— Да, — твердо ответил Филипп. — Серьезно. Дадите вы свое согласие или нет, в любом случае я женюсь.
— Даже так?! Вам мало того, что вы натворили? Теперь вы хотите унизить мезальянсом весь наш род, уронить его достоинство в глазах света! Нет, определенно, вы сошли с ума! Если у вас осталась еще хоть толика здравомыслия, хоть капля уважения ко мне, к памяти наших предков, вы должны оставить свою затею.
Филипп упрямо покачал головой.
— Это исключено. В отличие от вас, я не склонен рассматривать мой предстоящий брак как таковой, что способен уронить достоинство нашего рода, оскорбить память предков. И коль скоро речь зашла о предках, то должен напомнить вам, что основатель нашей династии был незаконнорожденный, мало того — он был зачат в прелюбодеянии. К тому же, насколько мне известно, Карл Бастард был не единственным бастардом в нашем роду, а бастарды в глазах того самого света, на мнение которого вы ссылаетесь, ничем не лучше мезальянса, на который я иду.
Герцог еще больше побледнел, а во взгляде молодого прелата, устремленном на Филиппа, промелькнуло что-то похожее на затаенную боль — но только на одно мгновение.
— Да, я признаю, это будет мезальянс, — со всей решительностью, на которую он был способен, продолжал Филипп. — Но я не вижу в этом ничего постыдного — ни для меня, ни для вас, ни для всей нашей семьи. Я женюсь на Луизе де Шеверни во что бы то ни стало, и вы не в силах воспрепятствовать этому.
