Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья (СИ) - Хренов Алексей

«Ну, в конце концов, какая тебе хренов разница!» — решил для себя Лёха, подходя к стоящей паре истребителей. Самого Казакова не было видно.

Второй ведомый оказался невысоким, худощавым молодым парнем, который сейчас явно не терял времени зря и досыпал под крылом своего «Чато». Он развалился в тени самолёта, сложив руки на груди, и дремал, прикрыв глаза шлемофоном, с таким умиротворённым видом, словно находился не на военном аэродроме, а где-нибудь на пляже Аликанте.

Лёха невольно усмехнулся.

— Вот ведь правильный, наш человек, — пробормотал он, — надо брать пример.

Он развернулся и пошёл обратно к «своему» истребителю, добирать потраченные на ночную битву часы. Найдя подходящее место под крылом своего самолёта, Лёха сунул под голову свернутую гимнастёрку и рухнул на землю. Сон накрыл почти мгновенно.

Лёха летел на мотоцикле, и сзади, крепко прижавшись, изображая из себя маленький рюкзачок, сидела Наденька. Море расстилалось перед ними, но вместо того чтобы утонуть, колёса легко скользили по водной глади. Волны с пеной и шумом разбегались в стороны, словно уступая дорогу. Ветер бил в лицо, Наденька смеялась, её волосы развевались за спиной, а солнце заливало всё вокруг мягким тёплым светом.

Где-то на границе сознания появился странный звук. Сперва он был еле слышным, будто далёкий скрип досок на старом корабле, но потом стал навязчивее. Громкий, пронзительный, будто кто-то скрёбся огромными когтями по металлу. Затем раздались глухие удары, и сразу за ними — непонятные слова на тарабарском языке, в которых слышались рычащие и гортанные звуки, словно чьи-то голоса спорили между собой.

Лёха бросил взгляд на Наденьку — она что-то говорила ему, но слов уже не было слышно. Только этот жуткий скрип, стук, ругань. Теперь звуки окружали их, напирали со всех сторон. Кто-то кричал, словно пытался их догнать. Лёха отвернул гашетку, и мотоцикл рванул вперёд, но волны вдруг стали тяжёлыми и вязкими, как густое масло. Они с Наденькой завязли в этом море, словно оно вдруг решило не отпускать их.

И тут началась адская тряска. Всё вокруг задрожало, как в землетрясении. Мотоцикл трясло, Лёха тянулся к Наденьке, стараясь ей помочь… Качка усилилась, и в какой-то момент он вылетел из седла… Звуки стали ещё громче, словно кто-то с грохотом крушил окружающий мир.

Где-то вдалеке громыхнул гром, и небо озарила вспышка!

— Вылет!

Лёха вздрогнул. Шторм, тряска — всё ещё здесь.

— Ракета!

Лёха резко открыл глаза.

Перед ним нависло крупное усатое лицо, дышащее таким перегаром, что можно было заправлять бензобаки.

— Вставай, чёрт тебя дери! Тревога, вылет!

Лёха резко сел, сбитый с толку. Ещё секунду назад он был в прекрасном сне, а теперь перед ним кто-то орал, а аэродром жил странной, взбудораженной жизнью.

— Чего? Какая ракета?

— Подъём, живо! Вылет!

Лёха моргнул, вскочил на ноги и огляделся. За время его сна к самолёту подвесили пару небольших бомб, и теперь истребитель был похож на… «Толстенького беременного шмеля с парой яи… с парой подвешенных бомб под фюзеляжем. Что за бред в тыкву лезет со сна!» — помотал головой наш герой.

Лёха выбрался из-под крыла, удивившись, как он сумел спать в трёх метрах от подвешенных бомб.

— Вот это меня и умотала рыжая за ночь! — подивился он своему здоровью. Он широко зевнул и повернулся к самолёту, стараясь стряхнуть с себя остатки сна.

По аэродрому уже бежали люди, экипажи истребителей его звена запрыгивали в кабины, техники суетились у самолётов. К самолёту подбежал Борис Казаков и на бегу прокричал:

— Держись справа! Идём на Авилу, на аэродром мятежников! Туда и обратно. Сброс по моей команде! — и умчался дальше к своему истребителю.

Через минуту он уже стоял на крыле своего самолёта, что-то прокричал и активно махнул рукой…

Лёха забрался в кабину, проверил приборы, стараясь привыкнуть к их расположению. Двигатель «Чато» сперва кашлянул, словно тоже не сразу проснулся, а потом взревел, оживая под его руками.

— Ну давай, зайка, не подведи… — почему-то подумал он про истребитель в женском роде.

Лёха добавил газа, стараясь вспомнить все свои навыки. Тогда, в Каче, взлёт на истребителе казался делом простым и будничным. Сейчас же наш герой чувствовал, как нервная дрожь разливается в теле. Пара его товарищей уже пошла на взлёт и, коротко качнув крыльями, уходила в голубое небо.

Лёха, не теряя времени, плавно дал ручку газа, выруливая на старт. Самолёт вёл себя резво, отзывчиво, без той тяжеловесности, к которой он привык в своём любимом бомбардировщике.

За крыльями и мотором, закрывавшем половину картины мира впереди, Лёха не видел, куда, собственно говоря, рулит. Он плавно дал левую педаль, и «Зайка» резво развернулась влево. Затем, нажав правую педаль, самолёт также резво подставил другой борт к осмотру. Виляя из стороны в сторону, он дорулил до старта.

Посмотрев по сторонам, Лёха добавил газа, плотно вжимаясь в сиденье, и «Чато», радостно рыча, пошёл вперёд, набирая скорость и поднимая хвост.

Он потянул ручку на себя, загоняя «Чато» в крутой подъём.

Все отклики происходили быстрее, резче, динамичнее. Истребитель не оставлял ему времени на медленные развороты и плавные разгоны — только мгновенная реакция и уверенность в движениях.

Впереди виднелись самолёты его временного начальства, и Лёха добавил газ, стараясь их догнать.

Начало июня 1937 года. Аэродром Алькала, пригород Мадрида.

В это время его родной бомбардировщик СБ встал на внеплановый ремонт на аэродроме Алкала под Мадридом, и Кузьмич с Алибабаевичем остались предоставлены сами себе.

Испанская техническая служба вежливо, но твёрдо отправила Кузьмича в пешеходное эротическое путешествие вместе с его гениальными советами. Попытавшийся заступиться за товарища Алибабаевич был вынужден составить компанию новоявленному туристу в силу ограниченности своего репертуара разговорного жанра.

Если бы не Кузьмич, его бы точно побили за познания в «Вете а ла меерда», «Ке те ходан» и «Коньо», из которых он сумел составить впечатляющий набор предложений.

(Прим. автора: для слабо-знающих разговорный испанский — «пошёл нахер!», жёсткий аналог английского «фак ю» и неопределённое местоимение русское «бл@ть».)

Так что делать им было особенно нечего, и чтобы не свихнуться от безделья, они уже третий час развлекались жарким кулинарным спором.

После диетического завтрака в аэродромной столовой, где им досталась варёная фасоль без намёка на мясо или какие-то прочие излишества, разговор вновь свернул на больную тему.

— Моя тебе говорить, Кузьмич, туркмен плов — лучший в мире плов! — горячился Алибабаевич, активно размахивая руками.

— Да какой туркменский, Алибабаевич! Настоящий плов — это узбекский! — возразил Кузьмич, с важным видом знатока, откладывая ложку и утирая усы.

— Ты вообще плов готовить хоть один раз? — маленький, но воинственный стрелок, казалось, сейчас набросится на крупного Кузьмича с кулаками.

— Нет, но зато я видел, как его готовят узбеки! — Кузьмич развалился на ленивый послеобеденный отдых.

— Вот! А я готовил! Узбеки мясо маленький кусочек резать, а мы большой! Маленький — в роте не вкусно!

— Конечно! Ты сидел и командовал! А узбеки готовили! — не прекращал выдавать подколки штурман.

— Какой такой узбек! Я сам готовить! Туркмен плов! Настоящий! Сочный, ароматный! Язык отъесть!

Спор, казалось, был вечным. Кузьмич со всей присущей ему уверенностью доказывал, что правильный плов делают в Самарканде, а не в каких-то неизвестных Каракумах среди верблюдов. Алибабаевич пыхтел, размахивал руками и с жаром отстаивал туркменскую школу плова, утверждая, что там знают, как надо!

Наконец, терпение кончилось.

— Эх! Зачем твоя вкусно рассказать, да! — передразнил штурман стрелка. — Умру же я прямо сейчас, слюной захлебнусь! Хватит болтать! Алибабаич! Сварить сможешь? Тогда чего мы тут время теряем! И командира как вернётся, мы его и порадуем пловом, — объявил Кузьмич и смачно хлопнул по столу.