Прорвемся, опера! Книга 4 (СИ) - Киров Никита
— Да понял я, понял, не дурнее паровоза, — протянул он.
Я вышел из морга, дошёл до больницы, но уже из окна приёмного покоя увидел, как у морга остановилась шестёрка Кобылкина. А ему там что надо? Беспокоится из-за меня?
Но пока я вернулся, следак уже свалил, а Ваня занялся препаратами для анализа. Платок, что лежал на столе, тот же самый, что оставлял я, на котором были следы крови, а следак, по словам судмеда, приезжал уточнять по трупу Зиновьева — пришло ли по нему что-нибудь с области. Он же сам всегда приезжал по таким вопросам…
Лишь бы не нахимичил чего-нибудь с исследованием крови.
Но у меня были и другие вопросы, и надо ещё устраивать проверку между делом. Я отправился в вытрезвитель, полистал там журнал регистрации доставленных в день, когда стреляли в нас с Толиком. Удивительно, но слишком много в тот день пьяных привезли в трезвяк, почти всех доставили наряды ППС, и ещё кого-то — экипажи ОВО, у вневедомственной охраны тоже были палки по правонарушениям. Напротив каждого постояльца отметка, кто именно его привёз.
А интересовал меня тот мужик, который тогда шёл мимо ГОВД с посылкой на санках. Его упаковали в трезвяк. Он узнал Кобылкина, но назвал его Зайцем, и следак из-за этого страшно обозлился. И сейчас мне стало очень интересно, с чего это вдруг у Коня на Зайца такая реакция.
Тогда старшим наряда ППС был Алексей Шумилин, крепкий усатый дядька, и он в тот день привёз троих. ФИО клиентов были мне незнакомые, я просто переписал их в блокнот и отправился к ППСникам. Шумилин и сегодня дежурил, но торчал возле рынка, туда мне и пришлось идти пешком.
Пэпсы втроём стояли у одного из круглых столиков рядом со старым киоском, работавшим ещё с советских времён. В нём разливали пиво, правда, уже не в стеклянные кружки, а в пластиковые стаканчики, ещё наливали чай с тоненьким, почти невидимым ломтиком лимона. Ещё у них водились старые пирожки, какая-то выпечка, бутерброды с подсохшей колбасой, вот ППСники здесь и обитали. Зато когда откроют киоск с шаурмой, все они будут торчать только там.
— Думаешь, я помню, кто это был? — старшина почесал под форменной шапкой, когда я задал ему вопрос. — Первая половина месяца, сам понимаешь, показатели выполнять надо. Гребём всех, кто пьяный, запомнить каждого — нереально.
— И многих из них ты увозишь по приказу следователя прокуратуры? — спросил я. — И сколько из них санки с посылками везли?
— Ну, я помню того мужика, конечно, но мы в тот день троих или четверых пьянчуг поймали, я их фамилии вообще не запоминал. Вот Федьку Пермякова только помню, он вырывался больше всех, дрался и матерился, мы его утречком потом в суд по административке свозили и в изолятор определили на пятнадцать суток, а вот того как звали…
— Фамилии глянь, — я протянул ему блокнот со списком. — Может, вспомнишь.
— А! Так это Юрка Егоров, — подсказал вдруг водитель, — он в депо работает слесарем, его жена молоко у моей тёщи покупает.
— А чё молчал? — старшина угрюмо на него посмотрел.
— Да думал, он — не он, — водила пожал плечами.
Я направился в депо. Зашёл в корпус и спросил у первых же попавшихся слесарей, стоящих у доски с информацией, знают ли они такого.
— Юрка Егоров, — высокий слесарь снял промасленную перчатку и почесал под носом. — Знаю, электроаппаратчик это. Вон они все сидят, за той дверью.
Слесари-аппаратчики сидели в своём цеху неподалёку. Цех у них состоял из двух помещений, в одной, самом большом, находились стенды, плакаты по технике безопасности и с чертежами электрических машин, но внутри никого, время уже обеденное.
В другом помещении, поменьше, для мастера, как раз собрались слесаря, оккупировав диван и скамейки. На маленьком столике между ними стояло две кастрюльки, в одной парила варёная картошка в мундире, в другой заварена китайская лапша, и кто-то ещё притаранил из дома банку с солёными огурцами.
Все повернулись ко мне, явно понимая, что пришёл мент.
— Ты Егоров? — я сразу заметил нужного мне мужика. — Пошли, потрещим немного.
— Да чё я сделал-то? — сразу протянул он. — Я вашего брата не трогал, а вы меня опять дёргаете…
— Если бы что-то сделал — вызвал бы повесткой или к следователю силком бы притащили. А так просто давай переговорим немного. Да ты не бойся, — успокоил я. — Это по тому делу со стрельбой у ГОВД, ты же как раз мимо проходил перед этим, а мы свидетелей ищем.
— Так меня же в вытрезвитель забрали, из-за этого чуть с работы не выгнали! — возмутился он.
— Пошли, раньше закончим, ещё чего-нибудь останется, — я кивнул на стол.
Егоров потёр нос рукавом, подумал и не стал спорить, мы вышли в основной цех.
— Я с почты шёл, мне тёща посылку отправила, — начал оправдываться мужик, опираясь на стол с техкартами, — выпил перед этим немного, не запрещено же. А меня раз, и в вытрезвитель! Что за беспредел?
— Что отправила-то? — спросил я. — Тёща твоя?
— Так варенье отправила, да побили все банки, пока везли, — он покачал головой, — орехи грецкие ещё положила, дети их любят, шмотки вязаные какие-то. Один хрен — всё в варенье у***кали! Я ж без злобы тогда сказал… ну, дурак конечно, что на всю улицу орал… а Генка Заяц хрясь, и забрил меня! Обидчивый он больно, всю дорогу таким был. Заяц, он и есть Заяц!
— Ты с ним учился? — уточнил я. — Он разве в этом городе родился?
— Нет, — Егоров замотал головой. — Я раньше в области жил, и он там. У него отец военный, в гарнизоне служил, а дети ихние у нас в школе учились. Вот и Кобылкин тоже с нами. Потом уехали, а я вот его увидел и сразу вспомнил. А по стрельбе я не в курсе, только на следующий день узнал…
Тут Егоров задумался.
— А вот если прикинуть-то, не повязали бы меня, вдруг бы застрелили? — испуганно спросил он.
— Не думай о таком лучше. Почему ты его Зайцем назвал?
— Так это самое, у него раньше плямба была здесь, — он показал пальцем себе под нос и провёл над губой. — Дырка, разрез, типа, как у зайца, раздвоенная…
— Заячья губа? — догадался я.
— Во-во, точно! — Егоров обрадовался. — Всё детство ходил, плевал через неё, шепелявил, а доктора-то и сделать ничего не могли. Кто-то зашивал, а хреново выходило, ещё хуже, чем было, и опять разрезали. Потом, вроде как, в Ленинград съездил, ему губу зашили уже нормально, а потом он уехал с концами. Вот вчера я и увидел впервые за столько лет. Ну а я дурак, конечно, говорю, не думаю, да и выпимши был. Мог бы догадаться, вспомнить, что его всё детство дразнили из-за этого, а не оратьоб этом на всю улицу. Извиниться даже хотел, да и так уже огрёб, всю посылку ухандошили в машине. Не до извинений теперь, — мужик насупился.
Ага, вот откуда шрам на губе, не от ножа, а от другого. У детей иногда такие есть, но сейчас их лечат сразу, а вот Кобылкину с таким пришлось пожить, комплексов хватануть. И мне сразу вспомнились слова профессора, что у маньяка может быть физический дефект…
Ладно, пока прямых доказательств нет, только косвенные, а за заячью губу не арестовывают. Хотя реакция следака на слово «Заяц» слишком уж бурная, в детстве над ним из-за этого явно сильно издевались. Накипело…
— Короче, дай мне свои координаты, — я достал блокнот, — если что, свяжусь.
Как официальный свидетель он пока числиться не будет, нечего Кобылкину про него знать. А я пока разберусь с этим вопросом. Пока же чем дальше я копал, тем больше подозрений было.
Но опять-таки, обвинять раньше времени не буду. Всё должно быть точно и с железной доказухой. По-другому я работать не привык, ни в той, ни в этой жизни…
Я сел за свой стол и выложил записи. Хотел начать делать справку в ОПД по Зиновьеву, которую с меня будут трясти. Якут тоже что-то писал, Витя Орлов зашивал порванную сумку, в которой мы носили автомат, а Сафин рассказывал Устинову о временах своей службы в стройбате, в Монголии.
— Ну и построили мы им этот дом, — Руслан сел на своё излюбленное место на подоконнике, — и туда пригнали монголов со степи. И пригнали с какой-то глуши, реально, они как в том анекдоте про чукчу, унитаз впервые в жизни видели.
