Инженер Петра Великого (СИ) - Гросов Виктор

Спокойно работать мне не дадут. Будут пытаться подставить, убрать с дороги.

Первый звоночек прозвенел через пару дней после разговора с приказчиком. Мне велели подготовить пробную партию формовочной смеси с моими «приправами» для отливки мелких ядер — проверить идею с «ручейками»-литниками. Я сам отмерил уголь и помет, сам проследил, чтобы их нормально перемешали с песком и глиной. Готовую смесь оставили в отдельном корыте, накрыли рогожей до утра.

А утром, когда я пришел в цех, смесь оказалась убитой в хлам. Кто-то ночью щедро ливанул в корыто воды, и вместо нормальной рыхлой земли там было липкое, непросыхающее болото. Формовать из такого — нельзя, отливки были бы сплошь дырявые. Игнат только руками развел и испуганно зыркнул на Захара. Захар побагровел.

— Это что за непотребство⁈ Кто посмел⁈ — заорал он на весь цех. — Опять твое колдовство, Петруха⁈ Али руки у тебя из задницы растут, коли не можешь смесь толком приготовить⁈

Я молчал. Оправдываться — бесполезно. Доказать, что это не я, — нереально. Козла отпущения, конечно, не нашли. Мне влетело и от Захара, и от Игната (который боялся Захара до усрачки). Пришлось заново готовить смесь, терять время. Но я понял главное — это только начало. Будут бить исподтишка, по мелочам, чтоб выставить меня криворуким идиотом и обманщиком.

Следующая подлянка не заставила себя ждать. Когда я готовил формы для тех же пробных ядер, мне понадобился специальный гладкий шаблон-шар, которым ровняли форму внутри. Шаблон этот хранился у Игната под замком, типа ценный инструмент. Я попросил, Игнат выдал. Но когда я начал им работать, чувствую — что-то не то. Шар какой-то корявый. Присмотрелся — на идеально гладкой до этого поверхности мелкие царапины, заусенцы. Кто-то явно прошелся по нему напильником или просто поскреб чем-то твердым. Оттиск с такого шаблона был бы кривой, с дефектами, которые потом на отливке вылезли бы. А виноват был бы я — типа, не углядел, запорол форму.

Злость аж закипела внутри. Подставить хотели по-крысиному. Я огляделся. Вроде никто не палит. Быстро сунул шар под рубаху, подошел к точильному камню в углу литейки. Дождался, пока рядом никого не будет. Достал шар и осторожненько, еле касаясь, прошелся по царапинам самым мелким бруском, который там нашел. Потом долго тер его куском войлока, пока поверхность снова не стала почти идеальной. Вернул шар Игнату, сделав вид, что ничего не заметил. Формы в тот день получились отличные. Это была еще одна попытка меня утопить.

Стало ясно: теперь надо быть начеку 24/7. Проверять инструмент, материалы, следить за каждым шагом. Доверять нельзя никому. Кузьмич, Митька, может, и сам Захар, которому хотя и нравился результат, но выскочек он ненавидел — любой из них мог подложить свинью. Они не могли пережить, что какой-то сирота, вчерашний «остолоп», вдруг оказался умнее и удачливее их. Их зависть и злоба аж в воздухе висели. Они ждали моей ошибки, ждали повода, чтобы растоптать меня, вернуть на прежнее место у параши. И я чувствовал, что мелкие пакости — это только разминка. Настоящий геморрой еще впереди. Приходилось не только пахать и внедрять свои идеи, но и постоянно оглядываться, ждать удара в спину. Цена знаний в этом мире оказалась не только в почете от начальства, но и в реальной смертельной опасности.

Мелкие пакости не прекращались. То инструмент мой куда-то «случайно» денется, то уголь, который я для своей пробы отложил, окажется сырым, то кто-то «нечаянно» пихнет под локоть в самый неподходящий момент. Пришлось научиться ждать удара, работать с удвоенной осторожностью, никому не верить и всё перепроверять по три раза. Это дико выматывало, но выбора не было. Моя прошлая жизнь, хотя и была далека от таких вот низкопробных заводских интриг, но научила одному: люди — они везде люди, и зависть, злоба, желание подгадить ближнему — это вечные категории. Опыт работы на больших предприятиях, где подковерная грызня шла не менее ожесточенно, пусть и другими методами, теперь пригодился как нельзя кстати.

Но по-настоящему серьезно подставить меня попытались во время той самой пробной отливки ядер с моими «правильными» литниками. Я сам подготовил несколько форм, тщательно выверил, где сделать эти каналы-«ручейки», чтобы металл заливался спокойно, вытесняя воздух через верхнюю «прибыль». Захар Пантелеич наблюдал за моими копошениями с кривой ухмылкой — явно не верил в успех, но и не мешал, раз приказчик велел «спробовать».

Плавка чугуна шла как обычно. Я стоял неподалеку от печи, контролировал подготовку форм, и тут краем глаза замечаю Митьку. Трется возле мешков с древесным углем, который в печь подсыпают для жара и чтобы чугун углеродом напитался. Делает вид, что просто так, с плавильщиком лясы точит. Но что-то в его поведении меня напрягло — суетился как-то, глазенки бегают. Быстро так черпанул совком уголь из одного мешка, вроде обычного, и сыпанул в печь. И тут же шмыг в сторону.

Вроде бы — ничего такого. Но моя инженерная чуйка заорала: что-то не так! Я подошел к мешкам с углем. Тот, из которого Митька брал, стоял чуть на отшибе. Заглянул внутрь. На вид — обычный древесный уголь. Но запах… Еле заметный, но такой знакомый мне по институтской химии — запах серы. Неужели? Они подмешали в уголь серный колчедан или просто серу? Добавить такую дрянь в чугун — это стопроцентно получить хрупкий, ни на что не годный металл. Отливки из такого чугуна при первом же ударе, да даже при остывании, просто разлетятся вдребезги. А виноват буду я — это же моя «пробная» партия, мои «новые» методы! Вот она, подстава. Хитрожопая, подлая. И откуда только додумались до такого?

Надо было действовать быстро. Поднять кипеш? Обвинить Митьку? Бесполезно. Доказательств — ноль. Он скажет, что просто взял уголь из мешка, откуда ему знать, что там намешано. Захар и приказчик скорее ему поверят, чем мне, «колдуну». Значит, надо было сыграть по-другому.

Я подошел к плавильщику, Степану, пожилому мужику, угрюмому, но вроде не злобному.

— Степан, слышь, а уголь-то нынче какой привезли? — спросил я как можно беззаботнее. — Чую, душок от него идет нехороший, серный. Как бы чугун не испортить. Дед мой покойный сказывал, от серы металл злым становится, ломким.

Степан принюхался к дыму из печи.

— Да вроде как обычно пахнет. Хотя… — он потер нос. — Мож, и правда, душок есть какой… А что делать-то, ежели с серой уголь?

— А говорил дед, — продолжал я свою «легенду», понизив голос, но так, чтобы и другие плавильщики рядом слышали, — что серу эту извести можно. Ежели в расплав… извести толченой подсыпать. Она, известь-то, серу на себя берет, в шлак переводит. Шлак потом снять — и металл чище будет.

Известь на заводе была — ею стены белили. И с точки зрения химии всё верно — оксид кальция с серой реагирует.

— Известью? — удивился Степан. — Не слыхал про такое…

— Так то секрет старинный, — многозначительно подмигнул я. — Ты вот что, Степан, принеси-ка ведерко извести, да помельче. А я тут пока пригляжу, чтоб жар не упал. Только тихо, чтоб Захар не видел. Попробуем по-тихому. Хуже не будет.

Степан, заинтригованный «старинным секретом» и явно недолюбливавший Митьку, кивнул и свалил за печи. Я же подошел к тому самому мешку, из которого Митька черпал, и демонстративно завязал его веревкой, пометив углем. Типа, этот уголь — паленый, использовать нельзя. Митька, который наблюдал за мной издалека, аж скривился.

Степан принес известь. Я велел ему сыпать ее понемногу в тигель с расплавленным чугуном и хорошенько перемешивать длинной кочергой. На поверхности расплава и правда стало больше шлака, чем обычно. Когда пришло время его снимать перед разливкой, шлака оказалось заметно больше, и цвет у него был какой-то желтовато-серый.

— Вишь, Степан, сколько гадости серной вышло! — громко сказал я, чтобы и другие слышали. — Теперь чугун чистый будет, добрый!

Заливали мои пробные формы с особой осторожностью. Я сам следил за процессом, подсказывал, как лучше струю направлять, как форму заполнять равномерно. После остывания и выбивки ядра получились на удивление чистыми, без видимых косяков. Взяли одно на пробу, раскололи — излом показал хороший, вязкий чугун, без признаков хрупкости. А ядра, которые отлили до того, как я вмешался, из той же плавки, но без извести, при ударе молотом раскалывались гораздо легче, показывая крупнозернистый, паршивый излом.