Инженер Петра Великого (СИ) - Гросов Виктор

— Ты Петр Смирнов? — спросил он, морща нос от вони.

— Я, — ответил я, отряхивая глину с рук.

Я нахмурился. Просто так писари к подмастерьям не ходят.

— Велено тебе в контору явиться. К самому Семену Артемьевичу. Не мешкая. Слыхал?

— Слыхал, — голос сел.

К приказчику? Нахрена? Неужто слухи дошли? Или Захар настучал? Или что похуже?

— Ну, так шуруй! Чего встал? Барина ждать не след! — подгонял Ефимка, которому явно не терпелось свалить из этого ада.

Я обернулся. Захар стоял у печи и смотрел на меня. В глазах — неприкрытое злорадство. Игнат испуганно перекрестился. Остальные работяги тоже застыли, уставившись на меня. Все прекрасно понимали: вызов к приказчику для простого подмастерья — это почти всегда жопа.

— Иди, иди, Петруха, — пробасил Захар с кривой усмешкой. — Зовут — значит, надобен стал. Может, в советники к самому царю-батюшке определят, с твоими-то секретами.

Пацаны за спиной тихонько прыснули. Я молча стащил грязный фартук, вытер руки о штаны. Надо идти. Куда деваться? В башке крутились самые негативные варианты. Что меня ждет там, в конторе? Разнос? Порка? Или чего похуже? Я поплелся к выходу из цеха, чувствуя на спине десятки любопытных и недобрых взглядов. Дорога до конторы казалась путем на Голгофу.

Контора — это был другой мир по сравнению с цехами. Тихо, относительно чисто, воняло не гарью и потом, а сургучом, чернилами и старыми бумагами. Ефимка провел меня по скрипучим половицам коридора и пихнул в низкую дверь.

— Вот, Семен Артемьевич, привел я Смирнова, как велели.

Приказчик сидел за огромным дубовым столом, заваленным свитками и какими-то амбарными книгами. Сам Семен Артемьевич — мужик средних лет, пухловатый, руки холеные, хотя и не первой молодости, а взгляд цепкий, внимательный, из-под набрякших век. Одет не по-заводскому — в добротный темный кафтан, а из-под него торчит белая рубаха. Рядом со столом — всё тот же Ефимка, готовый записывать или бежать куда пошлют.

— А, Смирнов… Проходи, проходи, не трись у порога, — сказал приказчик неожиданно мягко, почти вкрадчиво. Голос совершенно не вязался с его начальственным видом. — Садись вот туточки.

Он махнул на грубую лавку у стены. Я присел на самый краешек, стараясь не пялиться ему в глаза. Во рту пересохло.

— Ну-с, Петр, сказывай, — начал он, отложив перо и сложив руки на пузе. — Дошли до меня слухи, будто ты на заводе нашем не простой подмастерье, а человек со знанием. Говорят, секреты ведаешь старинные, как литейное дело править, чтоб браку меньше было. Правда ли то?

Вопрос в лоб. Юлить смысла нет. Спалили уже. Главное — как подать инфу.

— Дык, Семен Артемьевич, какое ж у меня знание… — начал я смиренным тоном, коверкая слова, как положено местным. — Так, кой-чего помню, что дед покойный сказывал. Он тут же, на заводе, всю жизнь пахал, еще при батюшке государя нашего… Мастером был знатным, люди говорят… Вот он мне, мелкому еще, бывало, рассказывал про всякие хитрости ремесла… Как металл «оживить», чтоб он злым не был, как форму «заговорить», чтоб отливка чистой вышла…

— Дед… — приказчик задумчиво постучал пальцами по столу. — А что ж ты раньше-то помалкивал про дедовы секреты? Ждал, пока начальство само узнает? Или цену себе набивал?

— Да помилуйте, господин приказчик! — я натурально изобразил испуг. — Какая цена! Кому я нужен, сирота… Я и сам не верил толком в эти сказки дедовы. Думал, брешет старый, или сбрендил под конец. А тут нужда заставила, плавка у мастера Захара не шла, вот я и ляпнул про деревяшку. А оно, вишь, и сработало. Сам удивляюсь. И с землей формовочной так же… Сказывал дед про уголек да про помет конский. Я и подумал — а вдруг и правда поможет? Хуже-то не будет. Вот мастер Игнат и разрешил попробовать…

Я нес эту пургу сбивчиво, типа оправдываясь, стараясь выглядеть простачком, который случайно вспомнил бабкины приметы. Но Семен Артемьевич смотрел на меня не моргая и взгляд у него был такой острый.

— Сказывал… А ну-ка, поведай мне, что еще твой дед сказывал? Про литье, про ковку? Может, и про пушки чего знал? Государю нашему пушки ой как нужны, шведа бить. А у нас — то ствол треснет, то ядро кривое. Рассказывай, не таись. Ежели польза будет — и тебе хорошо будет. А утаишь — пеняй на себя. Сам знаешь, время сейчас суровое, с саботажниками и укрывателями разговор короткий.

Он говорил всё так же мягко, но в голосе уже лязгал металл. Стало ясно — это не просто треп, это допрос. И от того, что и как я скажу, дохрена что зависит. Надо было показать, что я шарю в процессе, но объяснить всё это «дедовскими» методами, без умных слов.

— Так я ж не все помню, Семен Артемьевич. Мал был, но кой-чего в башке осталось. Говорил дед, что чугун, он как человек — характер свой имеет. Бывает злой, хрупкий — оттого что «дух серный» в нем сидит. Его выгонять надо. Переплавкой долгой, да чтоб огонь чистый был. И угольку не жалеть, он «серу» ту на себя берет. А еще сказывал, чтоб форма литейная «дышала». А то металл горячий льешь, а «духу огненному» деваться некуда, вот он и пучит отливку изнутри, дырки делает. Оттого и уголек толченый, и помет сухой — они выгорают, дырочки мелкие оставляют, вот «дух» и выходит…

Я говорил, подбирая слова, пытаясь объяснить основы удаления серы и газопроницаемости формы на их языке. Про «злой дух» металла, про «дыхание» формы…

— И про литники дед толковал… — продолжал я, видя, что приказчик слушает внимательно, не перебивает. — Говорил, нельзя металл в форму одним махом плюхать. Он тогда бурлит, пенится, «воздух злой» хватает. А надо, чтоб он ручейками тихими затекал, спокойно место свое находил. Для того, говорил, дырок подводящих надо делать несколько, да пониже, чтоб металл снизу вверх форму заполнял, а «воздух злой» через верхнюю дыру, прибыльную, выходил…

Семен Артемьевич слушал, слегка наклонив голову. Пальцы перестали стучать по столу.

— Ручейками… И чтоб «воздух злой» выходил… — повторил он задумчиво. — А ты, Петр, сам-то понимаешь, как эти ручейки сделать? Или только дедовы сказки пересказывать мастер?

— Дык… понимаю кой-как, Семен Артемьевич. Дед показывал, как модели делать, как землю вокруг них набивать. Ежели б разрешили попробовать, может и вышло бы чего путного…

Я замолчал, ожидая реакции. Показать, что я не просто болтун, а понимаю суть — это было важно. Но и палку перегибать нельзя.

Приказчик еще помолчал, потом резко встал.

— Ладно, Смирнов. Верю пока про деда твоего. Но гляди у меня! Даю тебе приказ — присматривай за Игнатом и Захаром, чтоб все формы теперь с твоими «приправами» делали. А насчет «ручейков» этих… Пробуй. На ядрах мелких для начала. Ежели толк будет — доложишь мне лично. Не выйдет — шкуру спущу, не посмотрю, что сирота. Всё понял?

— Понял, господин приказчик. Всё сделаю, как велите. Постараюсь не подвести, — я поднялся с лавки, поклонился.

— То-то же. Иди. И помни — язык за зубами держи про свои секреты. Нечего всякому об этом знать. Свободен.

Я вышел из конторы. Кажется, самый опасный момент прошел. Легенда про деда прокатила, хотя и со скрипом. Мне дали шанс попробовать свои идеи на практике. Но и контроль теперь будет тотальный. И цена ошибки — очень, очень высока.

Мое «повышение», как я и ожидал, друзей мне на заводе не прибавило. Скорее, наоборот. Если раньше на меня смотрели как на забитого придурка, то теперь — как на выскочку, «колдуна», который каким-то левым образом втерся в доверие к начальству. Зависть и неприязнь просто сочились из многих взглядов. Мастера постарше, которые годами хреначили по старинке, видели во мне угрозу своему авторитету и привычному болоту. Пацаны моего возраста и старше бесились, что какой-то сирота без роду без племени вдруг стал «шишкой», которому сам приказчик поручения дает.

Особенно лютовал Кузьмич. Я хотя и работал в литейке, но пересекаться с ним приходилось — то за инструментом пошлют, то еще за чем-то. Орать он на меня перестал, но каждый его взгляд был как плевок, полный неприкрытой ненависти. Я видел, как он шепчется с другими мастерами из кузни, кивая в мою сторону, кривит рожу, когда кто-то упоминал «Петрухины хитрости». До меня долетали слухи, что он по пьяни грозился «пришить колдуна», чтобы воду не мутил.