На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Московитский князь умеет воевать лишь от обороны, — тут же заявил Ходкевич, — и как только мы выводим войска за линию валов, то принимаемся воевать по его правилам. Нужно заставить его атаковать, в наступательной войне он слабее нас.

— С каждым днём, что мы сидим за кольцом валов и шанцев, — возразил ему Жолкевский, — мятежники возводят новые крепостцы, переносят туда орудия, чтобы удобнее было обстреливать город. Скоро калёные ядра будут сыпаться прямо на крышу королевского дворца.

— Этого нельзя допустить, — заявил король, — мятежники должны быть разбиты прежде.

— Чтобы разбить их, — настаивал Жолкевский, — надо выводить армию в поле, подкреплять её кавалерией и бить изо всех сил.

— Как Оссолинский на Висле, — тут же заметил Ходкевич, — или как вы же при Клушине. Repeto,[1] пан Станислав, мы должны вынудить московитского князя атаковать, воевать от обороны он умеет слишком хорошо. И с каждым днём крепит её всё сильнее и сильнее.

— Пока не взят холм, — вздохнул его величество, — я думаю, что об атаке нечего и задумываться. Не так ли, панове военные? Пушки оттуда наносят нам слишком серьёзный урон.

— А значит именно по нашему левому флангу враг нанесёт удар, — заявил Ходкевич. — Я согласен с паном Станиславом, он опытный полководец, и понимает нашего врага как никто другой. — Он хотел уже добавить про то, что московский князь столько раз бивал Жолкевского, но не стал, и без этих лишних слов было всё ясно. — Мы вывели кавалерию за стены, ожидая штурма, которого не было, однако он будет, нужно лишь подождать, когда враг подведёт линию траншей вплотную к нашим валам. И когда мятежники нанесут удар, мы ответим им достойно, а после уж в бой пойдёт и кавалерия, довершая разгром.

— Тогда будет слишком поздно, — решительно отверг эти слова Жолкевский, — да и кавалерии не нанести таранного удара, если поле будет перерыто вражескими траншеями. Заклинаю вас, ваше величество, пока ещё не поздно, велите командовать атаку. Выведем пехоту за валы, ударим по траншеям, выбьем оттуда врага. Тогда и только тогда мы сможем одержать победу!

— Ваше величество, — тут же перебил его Ходкевич, — пока вы не лишили меня булавы гетмана польного коронного и я ещё командую войском, ни один солдат не покинет валов. Вы вольны отдать такой приказ, ибо нет власти выше королевской, однако после этого я могу лишь отказаться от чина и вернуть вам булаву. Далее предоставлю другим, кому вы доверяете больше, нежели мне, командовать армией.

Он даже руку положил на гетманскую булаву. В тот момент Ходкевич отлично понимал, что рискует всем. Король мановением руки мог отставить его и передать булаву Жолкевскому, а значит Ходкевич сам, своими руками, вложит её в руки конкурента. Однако риск этот был вполне осознанный и оказался полностью оправдан.

— Пан гетман, — поднялся с трона король и подошёл к нему, — моё доверие к вам не может быть преуменьшено, иначе я не вручил бы вам булаву. Не отказывайтесь от неё, ибо лишь вы и только вы один можете вести войска на поле битвы.

— Тогда, ваше величество, — продолжил Ходкевич, — позвольте мне покинуть сей зал и отправиться туда, где мне самое место.

— Ступайте же, пан Александр, — перекрестил его король, — с моим благословением.

Ходкевич направился было к выходу из зала, однако его остановил епископ Гембицкий. Он тоже благословил гетмана, и лишь после этого Ходкевич отправился-таки туда, где был по собственному разумению нужнее всего.

[1] Повторюсь (лат.)

Второй день тянулся невыносимо долго. Выбранцы рыли землю, приближая траншеи к вражеским валам. Пушки гремели, изрыгая пламя и чугун ядер. Однако кроме этого ничего не происходило. Даже поглядеть толком не на что. Разве что на холме резались насмерть шотландцы: то с казаками, то с лёгкой пехотой Замойского, давно уже утратившей свой блеск, но тем не менее всё такой же упорной, как и в первые штурмы. Шотландцы же стояли упрямо, гибли, но не сдавали ни пяди, раз за разом сбрасывая врага от вала. Наши пушки с холма продолжали лупить по вражескому флангу, опустошая его, однако я не спешил командовать атаку. Траншеи ещё слишком далеко. Да и не готовы осадные щиты. Сейчас их спешно сколачивают из досок, обивают шкурами, обвешивают мешками с песком, благо Висла рядом и недостатка с речном песке у нас нет. Их вытащат из траншей и покатят перед первыми шеренгами атакующей пехоты.

— Я понимаю, Михаэль, — обратился ко мне курфюрст, — сегодня штурма не будет.

— Отчего же, Иоганн? — поинтересовался я.

Мы теперь называли друг друга только по именам, отбросив официальное «брат мой».

— Слишком неспешно идёт работа в траншеях, — начал перечислять он. — Ещё ни одного щита не затащили в них, не завели туда пехоту.

— Это же видит и враг, — кивнул я.

— Вы решили применить один из своих знаменитых ходов, — догадался курфюрст, — которыми так славны.

— Возможно, — снова кивнул я. — По крайней мере, пускай так думает наш враг. Это будет держать его в постоянном напряжении.

— Но будет ли сегодня атака на валы? — удивился курфюрст. — Вы совершенно запутали меня, Михаэль.

— И это просто отлично, — усмехнулся я. — Ведь если уж вы, мой ближайший союзник, ничего не понимаете, то что же будет понимать наш враг?

— Иногда мне кажется, что вы безумны, — откровенно, что, на самом деле, редкость для такого опытного политика, как курфюрст, заявил он.

— Поверьте, Иоганн, — сардонически усмехнулся в ответ я, — на Родине мне куда чаще это говорили. Особенно, когда я решился сразиться с Жолкевским и его шестью тысячами крылатых гусар. Тогда это казалось форменным безумием даже такого опытному военачальнику как генерал Де Ла Гарди.

— Но вы выстояли и победили, — произнёс курфюрст.

— Потому что все верили в меня, — ответил я. — От стрельца и всадника поместной конницы до больших воевод. Все верили в меня, в то, что я могу бить ляха. И я его побил.

— А сегодня побьёте? — спросил курфюрст.

— Как Господь даст, — заявил я и перекрестился. Он — тоже, только на свой лютеранский манер, что я предпочёл не заметить. — Всё в руце Его.

Курфюрст прошептал себе под нос что-то насчёт московского безумца, однако вопросов больше не задавал. Я же продолжал следить за полем боя, на котором вроде бы ничего не происходило.

Когда солнце уже клонилось к закату, я отправил гонца в дивизию фон Вальдека с приказом: скорым маршем двигаться к нашему осадному стану.

— Всё же будем атаковать ночью? — тут же спросил у меня курфюрст. — Генерал Оттенгартен всегда остерегал меня от ночных атак и особенно штурмов.

— Именно так, — заявил находившийся рядом с нами наёмный генерал. — В них своих солдат гибнет иногда больше чем вражеских, а результаты ночных штурмов как правило весьма сомнительные.

На самом деле я планировал ночную атаку, однако прежде чем предлагать её решил выслушать остальных.

— А что скажете вы, пан гетман? — поинтересовался я у Ходкевича. — Да и ваше мнение, князь, — обратился я к Радзивиллу, — как опытного военачальника я бы хотел услышать.

— Всякое сражение — это божий суд, — ответил мне Ходкевич, — но в ночном бою судией бывает подчас не Господь, но слепой случай. Я считаю, мы не можем ставить всё на столь ненадёжную карту.

— Свои принимают своих за врага, — поддержал его князь Януш, — и наоборот, принимают врагов за товарищей. Завязываются схватки, когда порой не поймёшь, кто друг, а кто враг. Люди почти слепы, и потому куда более склонны поддаваться панике ночью, нежели днём. На валах же они чувствуют себя уверенней, нежели атакующие. Будь у нас решающее преимущество, хотя бы один к пяти, мы могли бы позволить себе ночную атаку. Но увы, мы не настолько превосходим врага. Как и у нас, у короля есть резерв, уверен, он далеко не всё своё войско вывел вчера за валы.

— Однако ночью враг не сможет атаковать нас кавалерией, — напомнил я.

Не думаю, что в ночной тьме даже самый отчаянный военачальник бросит в атаку конницу: слишком велик риск. Кони запросто ноги переломать могут, да и неразбериха, которая царит на поле боя, лишь усилится, и непонятно будет кого всадникам рубить.