На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Пан Станислав, — обернулся к Жолкевскому король, — люди Замойского выбили врага из шанцев, а ваши казаки целый день, почитай, холм взять не могут обратно. Велите им уходить. Завтра на холм пойдёт лёгкая пехота пана Томаша.

День близился к вечеру, и битва стихала, заканчиваясь сама собой, без воя труб и грохота барабанов. Люди устали, были вымотаны до последнего предела и дальше сражаться просто не могли. Поэтому, когда край солнечного диска коснулся горизонта, почти одновременно с обеих сторон подали команду: «Отходить!»

Первый день Варшавской битвы подошёл к концу.

Никто и не думал, что Варшаву получится взять за один день, однако то, что мы не смогли продвинуться ни на шаг к победе, действовало на всех угнетающе. Конечно же, с заходом солнца мы собрались на военный совет, решать, что нам делать завтра, как вести бой.

— Дальше от обороны воевать нельзя, — решительно говорил Ходкевич. — Нужно атаковать шанцы всеми силами. Не топтаться, а идти на штурм. Бросить в огонь штурмовую дивизию. Нажать посильней на левом фланге, где нашу пехоту прикроют пушки.

— Ночью враг может предпринять новые атаки на холм, — заметил генерал Оттенгартен. — Я бы рекомендовал сменить там людей, поставить кого-нибудь посвежее шотландцев, весь день резавшихся с казаками.

Я кивнул ему, хотя совет генерала несколько запоздал. На холм уже поднимались липки Кречинского, которые резаться во тьме ночной умели куда лучше шотландцев. Тем и правда нужна передышка после целого дня непрерывных штурмов, пускай и не слишком для врага успешных. Липки же в сражении участия не принимали, только на конях сидели, готовые атаковать по первому же приказу. Но не пришлось.

— Штурм истощит нас, — заявил я, возражая Ходкевичу. — Мы можем кидать сколько угодно солдат на валы, однако за ними ещё стены Варшавы, которые нам тоже придётся брать. Если враг отступит за них, нам придётся садиться в долгую регулярную осаду. А вот её-то уже наше войско может и не выдержать. Мы это обсуждали уже не раз.

— В тылу уже собираются конфедерации против нас, — заявил полковник Лисовский. Он тоже присутствовал на совете вместе с Кмитичем, потому что сейчас командовал половиной лёгкой кавалерии. Край здесь богатый, и к нему в полк люди шли охотно, понимая, что у мазовчан есть чем поживиться. — Однако до поры ещё опасаются действовать. Нападают на фуражиров, но как долго это продлится — бог весть.

— Берите свой полк, — велел ему я, — и отправляйтесь по окрестностям. Пускай мазовчане узнают, что такое террор. Пан Лазарь, — обернулся я к Кмитичу, — вашим липкам тоже найдётся немало работы. Превратите этот благословенный край в пустыню, подобную окрестностям Белостока и всего польско-литовского пограничья.

Оба с готовностью кивнули и покинули военный совет, чтобы тут начать готовить свои полки к выступлению. Липки и лисовчики в нынешней битве не слишком пригодятся, от лёгкой кавалерии при осаде толку нет, как и в регулярной войне, когда сталкиваются такие массы пехоты. А вот разорить как следует округу — это будет весьма неплохо, пускай местные понимают, с кем дело имеют. Как предавать всё огню и мечу ни Кмитича, ни тем более Лисовского учить не надо.

— Но это никак не поможет нам завтра, — заявил князь Януш Радзивилл. — Как нам вести бой?

— Мы не можем себе позволить долгой осады, — вздохнул я, — и ослаблять войско в штурмах тоже. Видимо перед нами пресловутый выбор из двух зол, и наименьшим тут является штурм.

— Мне отдать приказ фон Вальдеку немедленно двинуть свою дивизию сюда? — тут же поинтересовался курфюрст.

— Да, — кивнул я, — но поспешать ему следует не спеша. Гнать людей не стоит, чтобы не заморить их в долгих маршах.

— Так они лишь к вечеру поспеют, — удивился Ходкевич.

— До вечера завтра будет ясно, — ответил я, — стоит ли вообще им вмешиваться или лучше уже подождать до утра.

Мне и самому не нравилось это решение, однако я чувствовал, что штурмовую дивизию пока не стоит вводить в бой. И даже показывать её врагу нельзя. Пускай считают, что я ввёл в бой последние резервы, а значит преимущество за ними. И выведут, наконец, на поле боя главную силу коронного войска — кавалерию. Именно это мне было нужно, но по всей видимости гетман Александр Ходкевич имел достаточно влияния на Жигимонта, чтобы тот слушал хотя бы часть его советов.

Быть может, сегодняшний день подорвёт его авторитет, и завтра верх возьмут другие: Жолкевский, к примеру, который всегда полагался на кавалерию. Это бы нам помогло. Очень сильно помогло.

В королевском кабинете военный совет шёл почти до света. Там собрались едва ли не все, кто был с его величеством в башне и наблюдал оттуда за ходом сражения. Но к ним прибавились и иные придворные и чины, кто не спешил с королём на стены, однако в кабинете, где обсуждались не только военные дела, от них было достаточно толку.

— Сегодняшний день показал, — решительно говорил Жолкевский, после поражения пехоты на левом фланге уверенно оседлавший привычного конька, — что без кавалерии нам не сдержать врага в открытом поле. Выведи мы конницу за стены, и она бы успела атаковать пятигорцев и рейтар, чем спасла бы от развала наш левый фланг.

— И сколько бы наших кавалеристов, — тут же нашёл что возразить ему Ходкевич, — панцирных казаков и шляхтичей-ополченцев погибло бы под ядрами с холма, которого ваши казаки не сумели взять? Наша кавалерия понесла слишком большие потери в битве на Висле, и восполнить их в ближайшее время мы не можем. Оссолинский собрал всех кого мог с правого берега, на левом же сейчас хозяйничает враг.

— Шляхта, уверен, уже собирается в конфедерации, чтобы дать ему отпор, — заявил король. — Не могут же славные рыцари польской земли сидеть по замкам да застянкам и смотреть, как враг разоряет Мазовию, выжигает ближние окрестности столицы.

— Безусловно это так, — кивнул Ходкевич, не вступая в прения с его величеством, — однако конфедерации в тылу врага никак не помогут нам в обороне прямо сейчас. Поэтому завтра нам ни в коем случае нельзя выводить войско в поле, лучше сражаться на валах, пускай враг атакует. В конце концов, московский выскочка всегда был хорош именно в обороне, он никогда не атаковал, всегда подставлялся под наш удар и бил в ответ. И бил крепко, не так ли, пан Станислав?

Они с Жолкевским обменялись тяжёлыми взглядами, однако заговорить Жолкевский предпочёл о другом.

— Нынче ночью лёгкая пехота пана Томаша, — кивок в сторону юного Замойского, который вместе с дедом, конечно же, присутствовал на совете, — продолжает штурм холма, однако пока никаких результатов нет.

— Я получил известия, — ответил Замойской, — что три штурма врагу удалось отбить. Там стоят теперь не наёмники. На холм мятежники посадили несколько сотен липков, которые отлично умеют резаться в темноте. Мои солдаты будут и дальше штурмовать холм, пока не возьмут его.

— Или покуда потери не перевесят значимости этого куска земли, — буркнул себе под нос Тарновский, однако услышал его только внук и, конечно же, ничего говорить в ответ не стал.

— Я не оспариваю плана, предложенного гетманом польным, — снова вступил в разговор Жолкевский, — лишь предлагаю дополнить его. Пехоту и пушки оставим на валах, не будем их ставить в поле, но за стены мы выведем кавалерию. Даже гусар. Если валы будут взяты врагом, что вряд ли случится, мы всегда успеем приказать кавалерии отступить. Но если штурм будет отбит, и мятежники бросятся прочь — вот тут-то и пригодится конница. Никто лучше панцирных казаков и ополченцев не умеет преследовать врага и рубить с седла.

— Это прекрасно, — заявил его величество. — Пан Станислав, поражения понесённые от московского князя не притупили вашего полководческого таланта. И теперь, с опорой на пехоту, которой вы обыкновенно пренебрегали, мы сможем победить.

Сигизмунд только что в ладоши не захлопал, как довольный ребёнок. Даже Ходкевич признал, что предложение Жолкевского весьма разумно. Вот только, если им удастся завтра хорошенько побить мятежников, именно бывший гетман станет героем, и тогда вожделенная булава уж точно попадёт ему за кушак. А это Ходкевичу было не на руку. И всё же, даже если и хотелось ему помешать Жолкевскому, он не стал бы этого делать, ведь вышло бы это во вред Речи Посполитой, а она и без того висела на волоске. Ведь здесь, под стенами столицы, решалась её судьба. Ходкевичу, пускай и был он по рождению литвином и в королевском стане оказался скорее из давней вражды и тяжбы за наследство с родным братом, вовсе не хотелось прослыть Иудой, предавшим Речь Посполитую, как Христа в Гефсиманском саду, бросив её на поругание московитскому Ироду. Но и оставлять личные интересы ради общих он тоже желанием не горел. Ведь он отринул всё, что у него было и жил теперь только службой королю. Все поместья его остались в Литве, и наверняка там хозяйничают теперь подстаросты и экономы Яна Кароля, вероломного брата его. Поэтому, чтобы продолжать жизнь вельможного пана, да и просто именоваться магнатом, нужно получить заслуженную долю наград от его величества. И лучшей среди них стала бы булава великого гетмана коронного. В борьбе за неё Александр Ходкевич готов был переступить через любого, кроме самого короля, а уж через Жолкевского так и подавно.