На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Вы считаете, в Варшаве сейчас будет душно от интриг вокруг Жигимонта? — поинтересовался я.

В отличие от нас, как ни крути, а мятежников, повязанных единой целью, враг наш мог оказаться разобщён и через это ослабнет, ибо если нет единства внутри лагеря, то и силы не будет никогда. Делать на это ставку я бы не стал: всё же король Сигизмунд слишком опытен, чтобы не использовать такое противостояние себе на пользу, однако как оно обернётся, я бы даже гадать не решился. Слишком уж много переменных, о которых я мог просто не знать, и память князя Скопина мне тут совсем не поможет.

— А что разведка, которую на запад, ко второй армии отправляли? — поинтересовался я.

— Гонцы пока не вернулись, — развёл руками князь Януш, — однако, уверен, оттуда стоит ждать добрых вестей со дня на день.

Мне бы этого очень сильно хотелось, однако после доклада Кмитича и долгого отсутствия известий о второй армии, идущей к Варшаве, настраивали меня на пессимистический лад.

Его величество принимал Томаша Замойского, которого из-за юного возраста сопровождал дед по матери старый Станислав Тарновский, и Станислава Жолкевского в тронном зале, собрав при этом всех значимых лиц в столице. Был тут и епископ Гембицкий со своей многочисленной свитой из молоденьких ксендзов-секретарей, всегда готовых записать что угодно и подать его величеству нужный документ. И скрипевший зубами, однако вынужденный приветствовать нового конкурента в борьбе за булаву гетмана великого коронного Александр Ходкевич. И Балтазар Станиславский, подскарбий великий коронный, который уже что-то обсуждал со старым Станиславом Тарновским. И Феликс Крыский, подканцлер коронный, вместе с верным товарищем Сигизмундом Гонзага-Мышковским. И Станислав Варшицкий, каштелян варшавский, присоединившийся к беседе Тарновского со Станиславским. И референдарий великий коронный Александр Корвин Госевский, демонстративно отстранившийся от гетмана польного, хотя прежде они всегда выступали единым фронтом.

Вместе с гостями прибыли и молодые, под стать самому Томашу Замойскому, офицеры. Станислав Конецпольский и сын Жолкевского Ян вместе с племянником опального гетмана великого коронного Александром Балабаном, который дважды его величеству жизнь спасал, и того, конечно же, Сигизмунд не позабыл. Он чужие заслуги, особенно такие, никогда не забывал, как впрочем и промахи.

— Я приветствую вас, грядущие спасители всей Речи Посполитой, — поднявшись с трона, провозгласил король. — Vivat пан Замойский, что пришёл на помощь короне польской со всей своей ратью!

— Vivat! Vivat! Vivat! — громоподобно ответил тронный зал и Александр Ходкевич старался не меньше прочих, восклицая хвалу юному Томашу Замойскому, в душе же радуясь, что его величество обошёл вниманием, не выделил отдельно Жолкевского. А ведь тот, спасший Вишневецких и Збараж, отправивший людей на подавление казацкого бунта в самое сердце его — на Сечь, был достоин хвалы ничуть не менее, если не более, нежели Томаш Замойский, чьи люди только и делали, что сидели в замке и на помощь прибыли лишь в последний момент.

Конечно, офицеры даже гусарских хоругвей, из войска Жолкевского выглядели не так блестяще, как офицеры Замойского. Одежда их носила следы многих починок, хотя у многих и была богатой, но дорогая ткань повытерлась, золотой галун пообтрепался, перья на шапочках были далеко не у всех, а у кого были, тоже выглядели не лучшим образом. В сравнении с ними офицеры Замойского ходили настоящими панами: кто в заграничном платье, кто в польском, сверкая золотым шитьём и алмазными пуговицами, много у кого пальцы украшали кольца и перстни с дорогими каменьями. Рукоятки и ножны заграничных шпаг, рапир и сабель у офицеров Замойского через одного сверкали драгоценностями. Они не боялись выставлять на показ своё богатство. В то время как офицеры Жолкевского, поистрепавшиеся за время войны в украинных воеводствах, похвастаться могли разве что полученными ранами, да только кому они сейчас интересны.

— Я пью чару, — продолжал его величество, поднимая кубок, полный итальянского вина, — во здравие Томаша Замойского и Станислава Жолкевского.

— Здравие! — ответила тронная зала.

И на сей раз Ходкевич уже не был так рад сказанному королём. Всё же Жолкевский не забыт, и отодвигать его на второй план, выпячивая молодого Замойского, его величество не собирался. А значит, вполне возможно, очень скоро разгорится жаркая битва, но не с мятежниками, а среди сторонников короля. Ведь вести такое войско должен не просто региментарий, но гетман. Лишь ему одному оно подвластно будет. И Жолкевский, ясное дело, воспользуется своим шансом, чтобы отнять командование у Ходкевича. Поэтому нужно начинать прямо сейчас. Раз прежде верный союзник королевский референдарий Госевский отказывается признавать Ходкевича, пан гетман польный поищет себе более верных и, что уж скрывать, влиятельных друзей.

Как только отзвучала здравица будущим спасителям Варшавы и всей Речи Посполитой, а его величество уселся обратно на трон, к нему тут же подступил епископ Гембицкий. Все в тронной зале начали разбиваться на небольшие компании и принялись обсуждать последние новости. Этим не преминул воспользоваться и Александр Ходкевич, направившись к подканцлеру Крыскому.

Однако его уже опередил старый Станислав Тарновский, который завёл беседу с подканцлером. И всё же Ходкевич решил немного пренебречь правилами хорошего тона и подошёл к ним.

— Спешу приветствовать вашу милость, — обратился он к Тарновскому. — Вы вовремя убедили юного Томаша прийти на помощь его величеству.

— Чёрта с два, — ответил желчный старик, который в силу возраста плевать хотел на все придворные политесы. — Кретин Жолкевский вскружил юнцу голову, и тот потащился со всем войском к столице. Спасать Речь Посполитую, видите ли. А много ли от неё осталось, а, панове? Думаете, до Замостья манифесты королевские не дошли?

— Литва подняла мятеж, и теперь весь народ её должен понести за это суровую кару, — внушительно произнёс Крыский.

— Такими словами легко бросаться, стоя под стенами Вильно, — рассмеялся Тарновский, — а не когда вражеская армия стучится в ворота Варшавы.

— Однако войско покинуло Замостье, — заметил Ходкевич, — и сильно преумножило королевские силы. Теперь у мятежников куда меньше шансов взять Варшаву.

— А вы предполагаете так и сидеть в её стенах? — поинтересовался у гетмана Крыский.

— В перспективе, — честно ответил Ходкевич, — это был бы наилучший план, потому что блокировать город враг не может, и столица будет исправно получать всё необходимое хоть с правого берега, хоть по Висле. Отрезать нас мятежники не сумеют. Теперь, когда в столицу вошло такое войско, им не взять её штурмом, на что у них явно был расчёт, без тяжёлых орудий. А их у мятежников нет, и взять их они просто ниоткуда не могут.

— Отличный план, пан гетман, — без тени иронии в голосе произнёс Тарновский. — Пускай враг теряет людей в штурмах, мы же можем и за стеной посидеть. Поглядим, как они обожрут всю округу и вынуждены будут убираться отсюда подобру-поздорову, когда вся Мазовия и Великопольша встанут, наконец, против них и обрушатся, если не единым кулаком, так несколькими десятками шляхетских конфедераций. Я мало знаю о вас, пан гетман, — с уважением добавил старик, — однако сейчас вижу перед собой мужа достойного и рассудительного.

— Однако по вашему тону, пан Станислав, — заметил Ходкевич, — я понимаю, что предложенный мной план не встретит понимания.

— Жолкевский, чёрт бы его побрал, грезит победой над московским выскочкой, занявшим великокняжеский престол в Литве, — кивнул Тарновский, — и хуже всего, что его величество в этом полностью Жолкевского поддерживает, несмотря на всю свою к нему неприязнь.

— Они оба терпели поражения от этого самозваного великого князя, — поддержал его Крыский, — и желают победить его в открытом бою, а не взять измором. И тут их переубедить будет сложно.

— Особенно, — почувствовав, что сейчас самый верный момент, заметил Ходкевич, — если Жолкевский вернёт себе булаву великого гетмана коронного.