Прорвемся, опера! Книга 4 (СИ) - Киров Никита

Показал я улики и остальным нашим, и азарт распространился на всё наше отделение. Осталось-то немного додавить, узнать, в чём связь, понять, кого убивал Миша, и убил ли он всех сам? Барыги — возможно, проститутка — вероятно…

Но вот убитая медсестра-алкоголичка выбивалась из общего ряда, зачем бы банде понадобилось её убивать? Всё равно надо будет искать связи. Ещё нельзя забывать про ювелирку убитой, найденную у сидящего сейчас в СИЗО Крюгера. Как-то же она у него оказалась…

Все вопросы за раз не закроешь, возможно, не все эти преступления были связаны, но тут подскажет экспертиза. Скоро узнаем, не этой ли струной были задушены все убитые.

Мишу выдал сам Барсук, надеясь, что это поможет ему облегчить участь. Он ещё и настучал на товарища, якобы, это Миша перебил всех барыг, и киллеров он заказал, а ещё немного, и точно обвинил бы его в убийстве Листьева.

— Подвал на улице Гагарина, 45, — выдал он. — У нас там схрон, и он там заныкался. Ему Сафронов приказал, чтобы там ждал, пока шухер не уляжется, а потом чтобы из города свинтил.

— Надо брать, — сказал я остальным. Никто не спорил.

Тогда я взял с собой одного Витька, у остальных было слишком много работы, и одолжил машину у отца.

Ехать пришлось долго, почти на другой конец города. В этом доме я никогда не был, про этот подвал даже не слышал. Барсук подсказал нам, где в клубе искать ключ от нычки, так что взяли его с собой. Не придётся ломать дверь.

Орлов приготовил автомат, я достал пистолет и осторожно открыл замок. Он смазанный, даже не щёлкнуло.

Здесь очень влажно и жарко. Запах тяжёлый, долго в этом закутке находиться нельзя, а кое-кто тут жил. Тусклая лампа светила под потолком, в её свете можно было разглядеть стоящий у стены диван.

На нём кто-то лежал, накрывшись зелёным солдатским одеялом до самого подбородка. Спал этот человек на спине, подложив руки под голову. Я тихо прошёл к нему, чтобы не разбудить раньше времени. Да, это Миша, я его быстро узнал, лицо знакомое. Он лежал с закрытыми глазами. Крепко спит…

Даже слишком крепко — я вскоре понял, что он не дышит. Сдёрнул одеяло вниз и… На шее виден чёткий след удавки, слишком глубокий, прорезавший кожу — это, скорее всего, и есть причина смерти. Удавлен чем-то тонким, хотя можно было воспользоваться тем самый амулетом со свастикой, про который говорил Толик, цепочка толстая и выдержала бы.

— Вот же гадство, — протянул Орлов, уставившись на тело.

— Не то слово, — подтвердил я. — Наш главный подозреваемый мертв. Что это, как не гадство…

Значит, не он, себя бы он так не задушил, но улики-то были серьёзные. И всё же этот парень был как-то в этом всём замешан… пока не попался на глаза настоящему маньяку.

Глава 5

— Чем обрадуешь, Ванька? — спросил я, заходя в кабинет к судмеду.

— Ну, как сказать, — он усмехнулся. — Кое-что есть. Чай будешь? Там сухарики с маком есть.

— Не, времени мало, — я помотал головой. — Надо в прокуратуру ехать, Кобылкина душить. Его версия явно посыпалась, пусть имеет в виду. Там чай и хлебну.

— Ну смотри, — Ванька достал листочек из стопки бумаг. — Вот, предварительная справка. Как я говорил, смерть наступила в результате асфиксии примерно за четыре-шесть часов до того, как я его осмотрел на месте происшествия.

— Ого, — я почесал макушку, — какая точность…. а Ручка обычно говорит в районе суток, ну и плюс-минус километр.

— Не веришь? — насупился молодой судмед.

— Да верю, верю, — поспешил закивать я, морща лоб. — Просто анализы ещё не пришли и биохимия, а ты так точно определил… Вот и…

— Вижу, что сомневаешься, — надув губы, перебил меня медик. — иди за мной.

— Куда?

— Щас сам все увидишь. Современный эксперт определяет время смерти по морфологическим признакам, не все на биохимию уповать. Вот…

Мы вошли в секционную, где на одном из столов из нержавейки покоился исследуемый труп Мишки Зиновьева, накрытый простыней.

— Гляди, — Ванька чуть откинул простынь и стал водить пальцем по телу, как по топографической карте, показывая мне очевидные, на его взгляд, вещи: — Судя по выраженной трупной ригидности, смерть наступила примерно в указанный мной период, — медленно, словно смакуя каждое слово, проговорил судмедэксперт, приглаживая рукой складку на своем белом халате. — Посмотри: мышцы конечностей твёрдые, напряжённые, как будто тело превратилось в камень. Это классическое проявление первой стадии окоченения, которое начинается через два-три часа после смерти и достигает своего пика через десять-двенадцать.

— Ваня, — я поморщился, — всё, я верю тебе…

— Нет уж, подожди…

Он коснулся тыльной стороны ладони покойника, затем слегка надавил на запястье, пробуя на сопротивление.

— Вот, смотри, видишь? Ригидность ещё обратима — это значит, что процесс только набирает силу. Через несколько часов попытка согнуть сустав либо приведёт к хрусту волокон, либо вообще будет безуспешной.

Эксперт выпрямился и достал фонарик, направил свет на шею, потом провёл лучиком по бокам туловища, задержался на животе.

— А теперь обрати внимание на трупные пятна. Локализуются по нижней поверхности тела, но, что важно, они не смещаются при надавливании, лишь слегка бледнеют. Это значит, что кровь окончательно зафиксировалась в капиллярах, а процесс гипостаза завершился. Опять же, ключевой показатель: кровь начинает стекаться в нижние участки тела спустя 30–40 минут после смерти, а полное формирование пятен происходит в течение четырёх-шести часов. Что нам это даёт? — Ваня торжествующе взглянул на меня, как профессор на нерадивого аспиранта.

— Мне фиолетово.

— Вот именно! Это даёт нам временное окно, которое подтверждает изначальный вердикт: смерть наступила уже теперь примерно….

Он посмотрел на часы, подсчитывая.

— Все, хорош, — я повернулся, чтобы уйти.

— Но это ещё не всё, — бубнил мне в спину дотошный эксперт. — Температура тела. На ощупь кожа холодная, но на уровне глубоких тканей ещё сохраняется остаточное тепло. С момента смерти в среднем температура тела снижается на градус-полтора в час. Я вот только что замерил ректальную температуру — 34,2 градуса. С учётом условий окружающей среды, этот показатель как раз вписывается в заявленный временной промежуток.

— Ой, слышь, давай без этих ректальных подробностей, — я даже на какое-то время пожалел, что передо мной сейчас стоит не Ручка, а заучка. Хотя с практической точки зрения, знания молодого ценны, он молоток и всё такое.

— Ну и ещё один критерий — высыхание роговицы, — добивал меня Ваня, когда я уже торчал в дверном проеме лаборатории. — У трупа глаза закрыты, а значит, процесс высыхания идёт медленно. Уже успела появиться характерная мутность роговицы, но радужка ещё хорошо различима. Характер высыхания свидетельствует, что прошло не больше десяти часов со времени смерти. Уверен, что Яков Вениаминович точнее бы не определил.

— Он что у нас, так и лежит в стационаре? — я с радостью перевел тему и кивнул на стоящий в углу секционной захламленный стол Ручки.

Вернее, письменный стол в лаборатории был общий, но Ручка его оккупировал своим хламом: сломанный вентилятор, какие-то сомнительные книги совсем не медицинского содержания и прочая дребедень.

— Выписывать его не хотят?

— Не знаю, — Ванька помотал головой. — Раз так быстро вернулся обратно в больничку, то проблемы очень серьёзные, с башкой уже что-то. И если бы он там ещё не пил, то, может быть, и получилось бы вылечиться, а так… Слушай, Паха, а вдруг я таким стану? — Ваня посмотрел на меня с беспокойством. — Вот сколько судмедов знаю, все алкаши, поголовно, Ручка ещё, между прочим, не самый большой выпивоха.

— Не станешь, — уверенно ответил я, точно зная, что в будущем он с синькой не свяжется.

Сколько с ним проработал, он так и позволял себе принять только по большим праздникам и помаленьку, так что ему это не грозит.

— Надеюсь, — пожал тот плечами и снова потянул меня к трупу.