Борис Дедюхин - СЛАВА НА ДВОИХ
Анилин будет стоять совсем не так, как в февральский гололед: смирно, вытянувшись, отделив грациозно хвост, подкашивая на людей огромным блестящим глазом,—так он будет стоять, отлично зная, что красив, что люди восторгаются им. Незадачливый купчина готов будет отсчитать сиюминутно хоть бы и полмиллиона, да уж дудки: непродажному коню цены нет.
Забегая вперед, скажем, что слова Насибова в кабинете министра не были пустым хвастовством: он выиграл на Анилине столько скачек, что если собрать вместе все призы в американских долларах, немецких марках, французских франках, наших рублях, то на эти деньги можно было бы купить почти четыреста легковых автомашин!
ГЛАВА VIII,
Вступительный приз 16 мая Анилин выиграл, но как!
Ходил шепоток, что—случайно.
Ну конечно, нет, не случайно, но—необыкновенно, можно выразиться: он выиграл трудную скачку благодаря своей гордости. Да, да, лошади ведомо это чувство, очень она самолюбива. Вот, например, какие забавные случаи произошли в 1971 году на Пятигорском ипподроме (вспомним их для того, чтобы лучше понять поведение Анилина в скачке на открытии сезона 1965 года).
Два происшествия в один день, и оба с лошадьми, которых ехали молодые жокеи. Кстати, жокеев, которым от роду всего по четырнадцать—семнадцать лет, у нас очень много, пожалуй, можно даже сказать—большинство. Это из-за того, что не всем взрослым мужчинам удается так, как Николаю Насибову или Андрею Зекашеву, выдерживать необходимый вес, не превышающий пятидесяти трех — пятидесяти четырех килограммов, они, хочешь не хочешь, должны бросать любимое дело, идти в конюхи или тренеры—словом, на другую работу.
На жеребце Дивном ехал Саша Чугуевец. Жеребец большой, спокойный и с широкой спиной — удобно на нем сидеть. Но был он, что говорится, «неприемистый», старт взял поздно, даже попятился. Саша дал посыл, Дивный принял его, но вдруг на ровном месте споткнулся, и Саша перелетел через голову лошади. Дивный не остановился и даже на траву с круга не сошел—помчался за лошадьми. Сначала скромно держался сзади, потом, видно, надоело ему пыль глотать: это не только противно, но и вредно—в Америке как-то после скачек пал жеребец, и после вскрытия выяснилось, что он проглотил за дистанцию два килограмма пыли. Дивный, понятное дело, об этом жутком случае наслышан не был, он просто отфыркивался, надеясь, что пыль, может, сама куда-нибудь исчезнет, а разуверившись в этом, и припустил: всех обогнал полем и первым подошел к полосатому финишному столбу. И опять же—не ушел с дорожки, но прежде возвернулся строевым шагом к судейской будке и трибуне, как это делают победители. Лошадь всегда прекрасно знает, на каком она месте. Проиграв, понуро торопится скрыться с глаз людских домой, победив, идет гоголем, посматривает свысока, надменно даже. И Дивный пришел лавры пожинать, не зная того, что победа одной лошади без всадника не считается.
Немного погодя другой потешный случай. Юра Владимиров уверенно финишировал на двухлетнем жеребце Рифлере, как вдруг перед самым столбом налетел коршуном Зекашев на Бипарте (этот жокей вообще любит скакать концом).
Поняв, что Бипарт пересечет победную линию раньше, Рифлер повернул набок голову и зло укусил его за шею. Тот, конечно, от неожиданности и боли сразу притормозил. Рифлеру этого и надо было—он без помех первым закончил скачку, весьма довольный собой. А по радио объявили:
— Гнедой жеребец Рифлер лишается платного места за нарушение правил.
Зрители шумели, негодовали, а какая-то тоненькая бледная женщина, как видно «болевшая» за Владимирова, а может, даже поставившая кровные рублишки на Рифлера, грозно обвиняла судей:
— Жулики! Несправедливо обидели! Кто-то поддержал басом:
— Деньги назад!
Ясное дело, никаких денег им назад не вернули, потому что все было справедливо, как справедлива была и победа Анилина 16 мая.
После финиша Николай заехал в паддок, спрыгнул с седла. Отстегнул пряжки подпруги, похлопал Анилина по крупу и огладил, ощущая сладкий запах сильной, здоровой и чистой лошади. Как всегда пошел на весы.
— Норма!—сказал ему судья, проверявший вес жокеев.
В этот день у Насибова больше скачек не было, и он, переодевшись, решил для разнообразия посмотреть соревнования из судейской ложи.
Хорошо осознавать свою значимость и, сидя верхом на лошади, чувствовать на себе сотни глаз—и восхищенных, и изучающих, и завистливых, и недоверчивых, но хорошо посмотреть праздничное зрелище и взглядом постороннего, незаинтересованного человека. С трибун дорожка кажется гладенькой, а скачка — приятной верховой прогулкой. Жокеи важничают и видятся отсюда разодетыми в шелка, будто принцы. И мало кто знает, как пропылены, изгвазданы во второй половине дня их цветные камзолы и белые галифе.
Любопытно послушать болельщиков. Особенно тотошников—тех, кто не просто смотрит, но еще и деньги в тотализаторе ставит.
Этим все известно:
— Хваткая лошадь!
— Куда там, пыльник, подковы собирать будет.
— Да, без шансов.
— А я вам скажу: фаворит!
— Тебе, голубчик, головку солнышком напекло: у нее спида, резвости нет.
— Это ты верно говоришь: броска нет, одна сила.
— Зато тягучая, а на долгих дистанциях это—все.
— Кобыле здесь не проханже.
— Законно: без шансов.
— А я тебе говорю: как в банк, на нее можно ставить, — верное дело!
Николай диву давался, слушая: ни один жокей не решится с такой категоричностью говорить, как эти знатоки. Забавный народ. Впрочем, народ вполне симпатичный и в большинстве безобидный: так преданно «болеют» за «своих» лошадей, что надежда их не покидает до самой последней секунды,—уж все ясно, его любимец плетется в хвосте, а он все еще тянет голову, не мигая, на какое-то чудо надеется.
Чудес не бывает, но случайностей—хоть отбавляй. Взять сегодняшний день.
В одном из последних номеров журнала «Коневодство и конный спорт» была статья, в которой оценивались возможности лошадей в предстоящем скаковом сезоне. Статья была подписана инициалами «И. М.», но тот, кто читал ее, понимал, что за двумя буквами скрывается серьезный специалист и его прогнозы — не болтовня тотошника, а научно обоснованные выводы. Но...
Разыгрывается приз Открытия. В кассах игроки нарасхват берут карточные билетики на двух жеребцов— Баргузина и Элеганта: так таинственный «И. М.» пророчил.
Над судейской ложей ударили в колокол. Трибуны сразу стихли, прислушались. Конечно, фальстарты— обычная игра на нервах судей, жокеев, зрителей, а главное—лошадей. Наконец упал флаг стартера — лошади полетели. Зрители наваливаются на плечи друг другу, перевешиваются через барьер, иные даже на скамейки взгромоздились.
А то, что было на трибунах после финиша, правильнее всего назвать оцепенением—ни криков, ни аплодисментов, в глазах тотошников недоумение и тоска. Они молча и скорбно смотрят друг на друга, на лошадей, на судейскую будку: а ну какая-нибудь случайность, все отменят, не засчитают—еще живет в их сердцах надежда, тоненькая, как волосок...
— Кто же у столба?
— Какой-то Торпедист...
— Что за Торпедист такой выискался?!
— Вот так торпедировал!
— Много, наверное, пятаков привез...
— Да, наварчик будет.
Когда диктор металлическим голосом подтвердил, что победил именно Торпедист и надежд нет ни на волос, пошла дружная работа: выгребаются из карманов и с остервенением выкидываются в мусорные урны некозырные билеты.
Но игроки потому и игроки, что всегда надеются на отыгрыш. В Пробном призе, всем известно, первой придет либо Фрага, либо Этна—это уж точно, и к гадалке ходить не надо, обе смотрятся фаворитками: свежи, блестящи, готовы.
И опять на трибунах оторопная тишина — по ипподрому объявили:
— Скачку выиграла Квадрилья...
Разочарования и крушения надежд—мусорные урны уж переполнены, билеты бросаются на пол или через перила трибун, и тогда коричневые карточные квадратики летят осенними листьями—тут очень уместна поговорка про деньги, выброшенные на ветер.
Один только Анилин не подвел «И. М.»—он пришел первым, как и предрекалось. Но и то—вроде бы как случайно. Даже кое-кто из судейской бригады подходил к Насибову и расспрашивал, что же такое произошло на розыгрыше Вступительного приза.
Собственно, всех интересовало, что стряслось за последним поворотом, так как до этого впереди мчался один Анилин и все было яснее ясного.
На последнем вираже, перед выходом на финишную прямую Анилина стал захватывать всю дистанцию «сидевшей на хвосте» и сумевший сохранить запас сил днепропетровский жеребец Хорог.
— Вперед, Алик, вперед!—с тревогой в голосе попросил Николай и отдал повод. Анилин, однако, получив свободу, скорости почти не прибавил.
