Михаил Заборский - Вокруг крючка
А к вечеру на речку. Конрад Иванович в лодку на весла, дед — на корму. И катает гость деда по речке, словно подругу жизни. И брюхо свое между тем ликвидирует. А беседы ведут на государственные темы: не подгадил бы Яков Никитич, не подвел бы Александр Алексеевич.
Чем дольше гостил в Акатове Конрад Иванович, тем приятнее становилась погода. Нет лучше нашего лета калининского! Уж и гречиха зацвела, малинка в лесу краснеть взялась, пчелы вторую взятку выдали, и язь стал на кузнечика поклевывать.
А тем временем началось с постояльцем необычайное превращение.
Не сразу, конечно. Это как иная болезнь — не налетом человека забирает, а исподволь, потихонечку. Так и с Конрадом Ивановичем получилось. А приметы начали выходить разные: по ночам просыпаться кончил. Спать стал — завидки берут! Голос прочищал уже не троекратно, а в один прием и без прежней звучности. Ходить научился по-деревенскому: на землю-кормилицу поглядывать, а не в небе галок считать. То каждый день голову бритвой скоблил и духами прыскал, теперь же бросил, почему и стали у него вокруг ушей волосы расти, кустьями. Вместо атласных штанов напяливал холщовые. И государственные разговоры сократил до ничтожной степени. Все больше его рыбалка заедать начала. А уж это дело последнее — каждому известно! Словом, вести себя начал человек не по чину.
А с дедом Стуловым в то же время свои чудеса приключаться стали. Ровно перелил кто из Конрада Ивановича в деда беспокойство великое. Как из одного чугунка в другой. Постоялец ночью храпака задает, а дед на постели ворочается, вздыхает, будто и не на сеннике спит, а на шишках сосновых.
«Завалит, — думает, — нечистый дух, план Александр Алексеевич. Опять кастрюль без ушков наделает, как в первом квартале. Или сковородниками пренебрежет. А кой тебе шут сковородку из печи голыми руками потащит?! И у нас-то в сельпо сковородники кончились. Ой, дела!»
А тут еще пришлось деду с одной сводкой ознакомиться лично. А получилось так. Принесли постояльцу утром депешу. Развернул, он, глянул как-то боком, зевнул и крынку с простоквашей ею накрыл. От мух. И следом в сад вышел. Тут уж деду невтерпеж стало, очки принес, взял депешу, стал читать. Сначала бы все ничего; предметы разные поименованы, а рядом цифры — сколько чего выполнено. А как дошел до конца, такое слово обнаружил, что даже в лице изменился.
— Ну вот! — сказал. — То-то у меня еще с ночи сердце щемило!
Постоялец же вскоре из сада вернулся как ни в чем не бывало. И спрашивает:
— Что ж самовар-то? Скоро? Вот мы сейчас чайку с топленым молочком трахнем, да и червяков время копать.
Кому червяки, а у деда голова, точно чугунная! Только ведь под утро маленько и соснул. А на душе все едино кошки скребут. Втемяшился ему этот… Как его?.. Тьфу!.. Ассортимент, что ли?.. Обязательно запорет план Александр Алексеевич… А что ж хозяин-то?.. Ох, беда! И сейчас пишут какие слова язвительные, а ему все божья роса! Сказать бы надо, навести. Да все робость одолевает.
Все-таки заикнулся раз дед. Обводным путем. На хитрость хотел взять:
— Я, Конрад Иваныч, нынче Александра Алексеевича во сне видел. Что-то дела у него не больно того!..
— А хрен с ним! — ответил Конрад Иванович и спиной о двери почесался. — Я о нем, слава богу, и поминать-то бросил. Поважнее есть вопрос… Как бы, братец ты мой, еще недельки три к отпуску присобачить. Ты глянь, погода-то какая! Чуешь? Не иначе, придется кому следует письмецо черкнуть, попросить по-приятельски!
Так и сказал. Да еще подмигнул. И после этих слов у деда на лысине точно роса выступила и в глазах зеленые круги заплавали.
И, быть может, все так ничем и не кончилось бы, когда бы не одна удивительная оказия.
Намекнул раз дед Конраду Ивановичу, что неплохо было бы сеткой в речке побаловаться, да вот только боязно, не отнял бы рыбнадзор снасть.
А тот встрепенулся даже. Глаза засверкали:
— Обязательно поедем! И ничего не опасайся. Мы ведь не промышленники какие-нибудь, а если и ловим, то исключительно для возбуждения чувств!
С утра и поехали во вторник. Денек выдался теплый, но с тучками и ветерком. Не очень ровный денек.
Решили к Шушпанову двинуться. Самая у нас там рыба. И пока за разговорами незаметно стали к месту подъезжать, как навалилась с запада туча и кое-где по речке даже белые барашки пошли. Лучше бы рыбакам тучу-то на берегу переждать либо в камыши заехать. А не получилось. Как на грех, лещи поблизости заиграли; такой здоровенный вышел косяк. Одна рыбина хвостом из воды вымахнет, другая рядом морду высунет, третья колесом пройдется. Лещи же в нашей реке, как подносы самоварные. И от такого зрелища рыбаки всегда приходят в неистовство.
— Давай! — затрясся дед. — Конрад Иванович! Конрад Иванович! Влево потрафляй — вон вешка торчит! И кругом куста! А я сеть кидать начну. Кормой, кормой разворачивай! И смотри, нос держи против ветра. Как по ниточке, ялик веди! Чтобы ни туда, ни сюда! А то на коряги угадаем. Тогда ау! — и рыба и сеть.
У Конрада Ивановича, как завидел такое дело, голос совсем перешибло. Только и промычал:
— А я думаю!..
— Тише шлепай! Уйдут! — шипит дед. — Разве рыбаки думают?.. Ловят рыбаки! Крути ялик-то, крути!
И здесь следует заметить, что в человеке, который сетью ловит, заключаются как бы два человека. На берегу это гражданин вполне обыкновенный, смирный, и, может статься, ни одной мухи не обидел. А как взялся за сеть, — готово! Все уже не по нему, все кажется нехорошо. А уж если гребец ошибся в чем, тогда вообще пропащее дело!
С Конрада Ивановича как с гребца взятки были гладки. Гребет никудышно и ялика чувствовать не может. Вот и сейчас. Изо всех сил старается, даже язык от натуги наружу вывернул, — левым веслом подгребается, а правым уперся — табанит. А надо бы как раз наоборот! А тут еще ветер из тучки рвет. Разве удержишь лодку? А дед уже и кол воткнул и сеть в реку скидывает. Лодку же несет, точно бешеную. Но только, конечно, не к лещу, а от леща. И на самые коряги.
Как поднял дед бороду, как глянул, куда ялик отогнало, так у него внутри словно тесемки какие лопнули, И как завопит:
— Куда тебя прет, окаянный! Правым давай, правым! А он, дьявол, как нарошно! Кому говорят? Тебе говорят, козья голова! Он, вишь, нервы лечить приехал, а люди за него с ума сходи! Табань, чучело, левым! Ой, да куда же ты вертишь, нечистый дух?!
Какие уж тут лещи! Мигом всю сеть на коряги и посадили. Сведенный лес на этом месте раньше был. И как стал дед ее обратно из воды тащить, тут самое и пошло! Не столько выбирает, сколько выдирает. Как говорится, с мясом. Зубами даже скрипит — до чего сетку жалко. Ползимы ведь сидел, плел. А сам причитает:
— Начальничек чертов! Рыбки захотел! Время, вишь, у него в лезерве объявилось. На заводах дело валится, а ему рыбки!.. Левым держи, лешман! Тебе там план выполнят! Теща дебет с кредитом сложит! Да давай же левым, пес несытый! Где у тебя совесть-то, идол? Рви, палач, сеть-то! Рви! Рви мое тело белое! Все одно тебе жалованье идет!
И другие слова тоже дед говорил…
А когда вытащил от сетки последние клочья, решил постояльца окончательным словом прижечь. Из той самой депеши, которой крынку от мух накрывали. Потому что рассчитал — теперь уже все равно нехорошо. Так и выпалил:
— Хавос у тебя в главке! Эх ты, чернильница!
И спиной к гребцу обернулся…
Молча ехали обратно. И только когда ткнулся ялик в берег, стало у деда прояснять в голове. Глянул он исподлобья на Конрада Ивановича. А тот суровый с лица, и губы закушены. Только брови сами по себе ходят. Вылез из лодки и деду:
— С тобой, пожалуй, заикой сделаешься!
А после грудь, как прежде, колесом выкатил, троекратно голос прочистил и к дому заторопился.
И вдруг после этого рыка пала на сердце деду тревога. И заносились в голове разные мысли:
«Как же, — думает, — я такому человеку и вдруг этакие слова осмелился высказать? Нанести тяжкое оскорбление? Ведь это, ежели по-судебному разобраться, получается форменное и злостное хулиганство! Попал я, выходит дело?! Позвонит теперь Конрад Иванович в область, а то и дальше куда. И пришлют к утру за мной оттуда черного ворона. Карету! Прощай, дед Стулов! Долаялся, старый пес!»
А мыслишки дальше поехали. Сколько ему за такое дело дать могут? И где сидеть будет — в районе либо в области? И по каким там дням передачи? И как бабка проживет, покуда он срок отбудет? И что нет ей теперь расчета одной корову держать. На двоих придется. Со снохой Агашкою.
Так и начал маяться тяжкой думой. Тем более, Конрад Иванович весь день писал чего-то, потом из избы вышел и прибыл обратно только к самому вечеру. И даже самовара не заказывал.
— Не иначе, — смекнул дел, — это он в село ходил, С почты по телефону звонить! — И после этой мысли ему даже тесно в вороте стало; две пуговицы на рубахе расстегнуть пришлось.
