Михаил Заборский - Вокруг крючка
Так и начал маяться тяжкой думой. Тем более, Конрад Иванович весь день писал чего-то, потом из избы вышел и прибыл обратно только к самому вечеру. И даже самовара не заказывал.
— Не иначе, — смекнул дел, — это он в село ходил, С почты по телефону звонить! — И после этой мысли ему даже тесно в вороте стало; две пуговицы на рубахе расстегнуть пришлось.
До первых петухов дед на сеннике ворочался. А когда совсем уже стало невмоготу, вылез на крылечко, где они в прежние добрые ночки с постояльцем сиживали.
Сел дед на приступку, свернул самосаду и задымил, что твой паровоз.
А ночь, ну прямо особенная — теплая, душистая! В небе месяц полный, а по речке от него столбы серебряные. И тишина. Только далеко-далеко где-то машина постукивает. Теплоход, должно быть, идет по Волге.
И вдруг слышит дед — половица в избе скрипнула. И вслед дверь отворилась из горницы. И лезет оттуда Конрад Иванович, духами попахивает — брился, выходит дело. И опять, как когда-то, в пижаме и штанах полосатых. И такое вдруг говорит, что дед даже в бок себя кулаком двинул: уж не блазнится ли все это?
— Спасибо, — гудит, — дружище! За речи душевные. Не тряхни ты меня нынче, я, может быть, черт-те до чего бы дошел! Разве можно в этакие дни дело на безделье менять? У нас ведь сейчас самая в главке горячка. Второе полугодие начали… Погоди, я коньячку вынесу, и мы с тобой по лафитнику на прощанье трахнем. Завтра и еду. Ну, держись, девятый завод! Я уж и машину вызвал. И телеграмму дал заместителю. Этому… да ты ж знаешь, читал… товарищу Хавосу. Григорию Исаевичу… Ух, даже руки чешутся!..
И когда утром стали грузить чемоданы Конрада Ивановича на машину, народу вокруг собралось едва ли не вся деревня. И свои колхозники и дачники тоже. Попрощаться пришли. Конечно, всем было дедова постояльца очень жалко — хороший человек, обходительный. А уж что бабка слез пролила — это как ручьи весенние.
После того как крепко обнялись постоялец с хозяином, сказал дед, рукавом утираясь:
— Ты, Кондрат, того!.. Пиши!.. И чтобы я находился в полном курсе. Смотри там, поглядывай! В оба!
— Будет исполнено! — отвечал Конрад Иванович.
Сел рядом с водителем и дверкой щелкнул.
Щука
В октябре это случилось. В первых числах. Жерлиц на речке поставил дел Стулов четыре штуки. Три на плотву, а четвертую на маленького плюгавого ершика. И улов в тот раз вышел у деда особенный. Четыре щуки и попались. Три, пожалуй, по килограмму — рыжие, прогонистые. А четвертая, которая на ерша польстилась, такая оказалась, что стоит разговора. Немного поменее пуда. Сама цвета аспидного, толстая, будто чурка, брюхо замшевое, а глазищи круглые, точь-в-точь, как у дедова кота Порфиши.
И как разинул дед палкой ей пасть, то даже плечами повел, словно озяб.
— Ах ты, — говорит, — нечистый дух! Это же у нашего культиватора зубьев, и то поменее!
Притащил дед добычу в избу, а к вечеру стали они со старухой прикидывать, куда рыб употребить? И получается так. Одну себе надо оставить, на холодец. Другую — дачнику Борису Георгиевичу. Зажился дачник в деревне до самой осени, снастей из города понавез полный сундук, а рыбы изловить никак не может… Третью рыбу — снохе послать, Агашке, на Новую деревню… А четвертую, главную, выходит, и девать некуда. Соседям подарить — больно жирен кусок получается. Покупателей по деревне нету: чуть не в каждом доме свои рыбаки… Поросенку скормить — опять жалко!.. Ну, прямо голова кругом идет!..
— Полный бы расчет, — вздыхает дед, — махнуть с рыбиной в район, на базар. Потому что не имеется у нас в Акатове для этой великолепной вещи настоящего применения. С ней хорошо под какой-нибудь банкет угадать. Куда-нибудь в промысловую кооперацию. А то неплохо под праздник или еще под гулянье какое-нибудь.
— Как же, — забеспокоилась старуха, — ты, дед, в город собираешься, если через два дня Петру Михайловичу тарантас починить обещался? А сейчас только и ожидай — вот-вот ненастье объявится.
— Да, — почесал маленько пониже поясницы дед, — не иначе, придется дойти, Петю попросить. Может, и обождет чуток с тарантасом…
А в это время в сенях щеколда стукнула и входит сам Петя Овчинин, председатель. Будто учуял, что про него разговор.
Поздоровался. На лавку присел. Пачку «Беломора» вынул, деда угостил. Задымили мужики. И говорит Петя:
— Я, дедушка, к твоей милости. Давай-ка обождем с тарантасом. День-другой и пешим похожу — ноги не отвалятся… А вот не съездишь ли завтра на базар? В Кимры? Меду колхозного кадочку надо продать. С плотниками за свинарник рассчитаться не хватает.
Тут бабка их разговор маленько перебила и Пете своего знаменитого кваску поднесла. В ковшике. А квас у бабки такой, что иному бутылочному пиву не уступит.
Отхлебнул председатель и дальше продолжает:
— Время, дед, сам знаешь, какое. Картошку скоро начинаем копать. Мужики все заняты. О бабах даже и не поминаю — труженицы наши бабы… А потом мед тоже — продукт ответственный. Не каждому доверишь. Уж я на тебя, как на гору каменную… Выручай!..
Деду, конечно, разговор такой очень даже по душе. Однако он виду сразу не подал.
— А что, — спрашивает, — Петр Михайлович, неужели так никого и не остается из нашей замечательной колхозной молодежи, чтобы направиться в данное путешествие? Им бы, молодым, и карты в руки!
А Петя Овчинин, следует сказать, насквозь каждого колхозника видел. Как иной врач пациента на рентгене.
И про щуку тоже полностью был извещен. В этом, положим, хитрость не великая: сам дед еще с утра разблаговестил про добычу свою налево и направо. Даже вроде приема в избе устроил и всем рыбину показывал.
И отвечает Петя Овчинин:
— Вся наша молодежь нынче занята. Не баклуши бьет — в поле трудится… А тебе чего не поразмять старые кости? Ты, я слышал, очень крупную рыбину изловил. Вот заодно и продашь. Кстати, и дорога выйдет бесплатная.
Ну, дед Стулов еще одну папироску у председателя потребовал и вскоре объявил согласие. Тут они в кладовую пошли и кадочку с медом осмотрели. Кадочка очень складная, новенькая, дубовая, на железных обручах. А уж о самом меде и толковать не приходится. С травы кипрея пчелы наносили, что по гарям лесным растет. Духовитый мед, натуральный, небалованный.
Так и договорились. Чтобы к утру был дед с медом на катере. А когда Петр Михайлович прощаться стал, то, между прочим, так выразился:
— А насчет цены правление тебя контролировать не собирается. Как продашь, так и продашь. Притеснять не будем. Потому что каждому колхознику известно, кто такой есть дед Стулов!
И руку деду пожал с особенной крепостью…
Еще затемно выехал дед. Первым катером. И на базар попал чуть не ранее всех. Пока суть да дело, талон на продажу выправил, весы получил с мелким разновесом, фартук, нарукавники. Бороду расчесал с особым тщанием, чтобы на грех волос какой в кадушку не угодил. И место выбрал до чего складное! Под навесом и на углу. Куда ни пойдет публика — все на дедов товар наткнется.
И товар свой дед Стулов с большим умом распланировал. Посередине весы, за ними разновес. Налево меду кадочка и блюдце небольшое с ложкой — для пробы. А направо газетка постелена. И на ней щука — рылом к покупателям. Так что все в порядке…
В порядке-то в порядке, а вот дальше и произошло!..
Закаялся в скором времени дед. Потому что не только медом колхозным никто не интересуется, но даже и никаким окрестным товаром. А все вокруг щуки толкутся. Свалка целая! И всякую ерунду порят. Один спрашивает, сколько рыбине годов. Другой — чем она питается. Третий — когда зубы меняла. Четвертый — где поймал. Пятый — на какого живца. Шестой кричит, что с рыбьих харчей такая не вырастет — здесь дело темное! Седьмой… да, тьфу! Разве их всех пересчитаешь? А покупать — ни-ни! Никто даже и ценой не поинтересовался.
Старушка еще какая-то к самому прилавку притиснулась. За руку мальца держит краснощекого. А тот возьми да сунь палец щуке в пасть. Ну, известно, окровянился: у таких упитанных кровь всегда сильно бежит. И заверещал, что заяц в капкане. А старушка за ним следом. И, главное, на деда — зачем торгуешь опасной продукцией? А дед ей:
— Что я, намордник, что ли, на щучину одевать должен?
А рядом другие продавцы бесятся, потому что ротозеи их товары тоже заслоняют:
— Таких, — кричат, — щук надо в зоопарке показывать, а не по колхозным рынкам развозить, людей пугать…
И пошло! И пошло!.. Одно слово — базар!..
И вдруг видит дед, лезет между народу к нему, как бы сказать, личность. Роста небольшого, конопатая, невзрачная, под левым глазом синяк свежий, и так густо со свежего похмелья дышит, что все ей дорогу уступают. Пробралась к прилавку, ладошку деду ребром сует и говорит сиповато:
— Кабы не этот переполох, так, может, и разминулся бы с дорогим человеком. Скоро, скоро друзей забываете! Да неужели так и не признали?.. Михаил Ефимович я! А знакомство наше произошло в третьем году. Хотя и в обстановке несчастных обстоятельств… Теперь, может, припоминаете? Крокодильчика же вашего (на щучину указывает) вы под прилавок схороните. Все равно на него покупателей скоро не сыщете. Потому что товар, как говорится, некондиционный. А кроме того, данный объект служит в настоящий момент большим препятствием для одного очень актуального разговора.
