Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы
— Да, — говорит Он. А что еще скажешь?
— И как Вы теперь? — спрашиваю после паузы, ведь невозможно же молчать полчаса, нет, даже тридцать три уже минуты.
— Я теперь? Никак.
Он встает. И повторяет: «Никак». А потом говорит: «Пойдем». И мы идем. Стеклянная перегородка с витражами раздвигается, опять пустое помещение, проходим. Лестница. Ступени из дерева, приятно теплые. На площадке вешалка, на вешалке пакет с сине-оранжевой надписью: «Телефон. ру».
Недавно в газете видела бесхитростное объявление: «Приму в дар вешалку». Оно меня очень развеселило, даже не возьмусь объяснить. Слово «вешалка» смешно выглядит на письме. Есть такие слова. Как-то во время завтрака я захохотала, подавилась чаем-кофе, прочитав на оранжевой банке этикетку «Конфитюр».
Он открывает дверь с витражами посередине. В окно светит фонарь с улицы. Можно даже не включать света.
— Смотри, что у меня есть, — говорит Он.
Тело плети сплетено конусом из мягкой кожи и имеет внутри гибкий силиконовый сердечник. Заканчивается плеть мягким узлом и хлопушкой из той же кожи. Хвост с хлопушкой у правильной, обмятой плети свободно свисает к земле, даже если держать ее вертикально вверх. Держу в руках роскошную двухцветную плеть телячьей кожи, красные и черные полоски кожи. Узел на конце легко проминается рукой. Слово «плеть» выглядит на письме страшновато и сухо, много лет я не произносила его вообще, специально следила за речью.
— Попробуй-ка, — говорит Он, указывая на прямоугольный кусок фанеры, плотно обмотанный сероватой веревкой, на вид пухлой, — это макивар. Тренажер для отработки ударов. Я держала плеть в руках, я держала плеть в зубах, если сценарий требовал поднести инструмент Господину, но никогда не работала ею.
Он смотрит внимательно:
— Или тебе будет более удобен снейк? Я хочу, чтобы ты ударила меня. Много, много раз. Мне это надо. Сделаешь?
Снейк представляет собой плеть без жесткой рукоятки. Его можно намотать на запястье, регулируя длину.
— Снейк применяется прежде всего для нагонов, — авторитетно говорит Он, выходит на время из комнаты, почти абсолютно пустой, я уже говорила, да? Деревянная скамья с кольцами, подхожу ближе и трогаю кольцо пальцем ноги. Рядом возвышается такая штуковина, для удобного размещения ударных девайсов, как же она называется. Подсвечник. Я много видела подобных — в тематических интернет-каталогах. Осторожно кладу на свободное место снейк, беру в руки короткую плеть с жесткой оплетенной рукояткой и петлей на конце. В петлю вставлен концевик из толстой ременной кожи. Это «собака». В таком виде «собака» является очень серьезным инструментом.
— «Собаку» лучше применять для работы с двух рук, вместе с флоггером или «кошкой», — говорит Он, снова появляясь в комнате. Переоделся — вместо темно-серого костюма надел мягкие на вид штаны серого цвета и белую футболку с принтом «От меня сбежала даже одежда», говорит еще:
— Тебе не подойдет вот это? Будет удобнее. Джинсы стесняют движения.
Протягивает что-то свернутое, какие-то наряды, я разворачиваю: белая футболка с принтом «От меня сбежала даже одежда» и штаны серого цвета — действительно, мягкие. Переодеваюсь в соседней ванной комнате, она неожиданно маленькая для большого дома, отделанного розовым туфом, наверное, гостевая; пол и стены красиво выложены мозаикой в холодных тонах. Зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Черный свитер, безусловно, оставляю — длинные рукава, я не хочу обсуждать. Штаны мне длинны, смешно было надеяться, что хоть какие-то неизвестные штаны подойдут по размеру. Подворачиваю снизу, мягкая ткань разворачивается обратно, оглаживая щиколотку. Собственная голова кажется приятно пустой, как в классическом анекдоте про блондинок с ниточкой, на которой держатся глаза, что ли, забыла даже это.
Думаю о том, что никогда не соотносила Его с нежными мальчиками, похожими на девочек, их хочется переодеть в шелковое платье с широкой юбкой, поставить лицом к стене, оглаживать гладкие плечи, развитую мускулатуру, все эти бицепсы, трицепсы, такие безобидные. Потом переместиться ладонями на дельтовидную мышцу, скользнуть к наружной косой мышце живота и спуститься наконец к паховой связке, чтобы убедиться: эрегированный.
Таким нежным мальчикам подходит имя Джек, мне кажется. Мальчиков с именем Джек нетрудно представить на специальных козлах для флагелляции: руки фиксированы врастяжку по бокам, ноги — согнутыми в коленях. Ты стоишь в прямой стойке, лицом к обнаженной спине мальчика Джека и его аккуратным ягодицам в форме бобов, сжимаешь правильным хватом плеть, делаешь несложный локтевой замах, наносишь первый удар.
Ты думаешь, что это будет сложно, но сложно только начать, это общее правило, и за первым ударом следует второй, третий, а потом ты вспоминаешь про себя «рука бойца колоть устала» и понимаешь, что же это значит на самом деле.
Да, и еще ведь есть самая обратная связь. Когда мальчик Джек чуть-чуть, но подается телом к твоей плети. Вот это. Он не жертва, и ты не палач. Ничья голова не полетит в корзину из настоящих ивовых прутьев, где-то я недавно видела такую, никому не взрежут живот и не вытащат синеватые кишки, развесив их вокруг.
Открываю рот и говорю вслух, разделяя слова на слоги, излишне артикулирую:
— Я не жертва. Я не палач.
Мне Он не объяснил, откуда возникла такая идея — поменяться ролями, примерить на себя роль нижнего, боттома, раба, дело ведь не в терминах. Я знаю, что, сделав первый удар, я продолжу, справлюсь, закончу начатое. Не знаю вот только как раз, стоит ли начинать.
Кран в ванной комнате не похож на кран, а похож на шар. В стародревние времена на школьных дискотеках приблизительно такие раскручивали под потолком… У меня существовало три сменных костюма для походов на дискотеки, у Марусечки — шесть, мы иногда менялись, увеличивая число комбинаций до девяти.
Я думаю о том, что никогда не соотносила Марусечку с хитрыми бабами, влезающими поближе, чтобы удобнее было обманывать и красть. И сейчас не соотношу.
Марусечке было плохо. Не желая погибать, она схватилась за ближайшую руку. А то, что этой рукой оказалась рука Савина, ну кто ж виноват. Савин, он такой. Хорош для спасения.
Неслышно ступая, заходит Он. На его запястьях наручи грубой черной кожи, как-то исхитрился застегнуть самостоятельно.
— Я готов.
Молчу. Но Он понимает. Господи, прошло сорок тысяч лет, а он понимает.
— Но поговорить-то мы можем?
— Мы можем, да.
Он быстро задирает черный длинный рукав. Там азбукой Брайля записана моя старая жизнь.
— Я ведь знаю. Узнал позже. Ничего не сделал. Самый позорный поступок в моей жизни, веришь?
— Верю. Не верю. Какая разница? Здесь душно, очень, очень! Может быть, стоит пойти куда-нибудь в комнату?
Он быстро кивает, несколько раз, и мы возвращаемся. Я вновь отпиваю вина и спрашиваю. Сколько раз я задавала этот вопрос себе и остальным, только не ему.
— А что все-таки произошло тогда?
— Я испугался, вот что. Слишком влюбился в тебя. Да что влюбился, это неправильное слово… Ты улыбаешься?
— Просто улыбаюсь.
— Со всех точек зрения, со всех сторон любить тебя так сильно было недопустимо. Верхний, стоящий на коленях перед нижней?
— Почему обязательно на коленях?
— Любовь ставит на колени.
— Да. Наверное.
— Я знал, что тебе придется нелегко. Это меня даже радовало. Потому что мне и самому было…
— Больно.
— Да, очень больно, а я ведь не люблю боли.
— А я люблю и сейчас тоже.
Он разливает вино. Ставит бутылку на пол. Паркетная доска светлая, почти белая. Наверное, ясень.
— Я виноват в гибели дочери. Это очень тяжело. Я хотел бы хоть немного прикрыть эти чувства чем-то сверху. Заместить их частично на боль. Я пробовал, встречался с людьми, с женщинами, они давали объявления на сайтах и в журналах: Домина унизит вас. Но когда доходило до дела, отказывался всякий раз. Ну… Сложно об этом говорить… Чувствовал страх. Знал, что мне будет стыдно выказать свой страх именно тебе. Знал, что буду вынужден стерпеть. Ты молчишь?
— Просто молчу. Думаю. Я не смогу быть Вам полезной. Я уверена, что спасение — оно не там, где Вы его ищете. Точно.
— И это ты говоришь? Ты, которая все время пряталась за боль.
— Зря я все время пряталась за боль.
Он включает проигрыватель компакт-дисков. Хорошая музыка, звуки фортепиано.
— Пианист Keith Jarrett мог посреди концерта, если в зале кашляли, бросить играть и уйти, а через десять минут вернуться и прочитать зрителям лекцию о том, что так, как он, не играет больше никто на свете, и зрители не понимают, как ему сложно, когда в зале кашляют, — говорит уже своим обычным голосом.
Я пью вино, привычно одергивая длинный черный рукав.
* * *Через три часа я поднимусь по крутой лестнице своего подъезда, пройду мимо нарядной двери Людочки, начну выуживать из сумки ключи, но ковыряться в замке не приходится, потому что навстречу выходит Савин. Он выглядит как-то необычно, в первый момент я не соображу, почему.
