Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы
— Годами, — говорю просто так.
Звонок домофона. Ирка Альперовская громко сообщает снизу, что она с Володюшкой и чтобы я подогрела молоко, у мальчика першит горло.
— Надеюсь, мед у тебя найдется? — Они уже поднимаются по лестнице, беру со стола коньячную рюмку, делаю большой глоток, чувствую сначала ожог, потом приятное онемение десен и языка.
Как Урсула опять не осталась одна, и что было потом
Хорошо
И было все действительно хорошо. Никаких вопросов Урсула не задавала, просыпалась утром, жужжала кофемолкой, плескала водой, рассматривала в зеркало свое лицо.
— Какая ты бледная, — укоризненно говорил Господин, притаскивал в дом овощи-фрукты, заставлял съедать за вечер не менее двух яблок. Урсула любила яблоки, а вот груши не любила.
Господин был очень занят по службе, Урсула иногда подъезжала по привычке к особняку, где он вел прием, но все чаще не находила его в кабинете, в белом халате и врачебной шапочке.
— Много организационной работы, — объяснял он иногда, — ты же понимаешь, это непросто.
Урсула понимала, что основать частную клинику для мужчин — это непросто. Она очень сочувствовала Господину, переживала его хлопоты и мытарства по инстанциям, предлагала обратиться за помощью к своему отцу, главному санитарному врачу города, потому что у главного санитарного врача города по определению есть много полезных связей в инстанциях. Но Господин нежно благодарил ее, гладил по щеке, она целовала его пальцы, он благодарил еще нежнее и отвечал:
— Не надо, не надо, ну что ты!
Урсула не знала, чем вызван Господинов отказ, думала — высокой личной гордостью, получилось немного не так, но это уже чуть позднее.
А с отцом, главным санитарным врачом города, и его новой женой Светланой Сергеевной Урсула подружилась. Светлана Сергеевна была приветлива, красива какой-то первобытно-общинной (решила Урсула) красотой, великолепно готовила блюда из мяса и не задавала глупых вопросов. Отец тоже не задавал глупых вопросов, на день рождения подарил Урсуле немецкую шубу из норки, Господин засомневался, но все-таки отец — шубу приняли.
Да и с мамой тоже отношения постепенно налаживались, прямо пропорционально приросту ее успехов на новой работе, в негосударственной авиакомпании. Мама выучилась вождению, разъезжала на новом автомобиле, плевала на пешеходов вообще и своего бывшего мужа в частности, хоть он пешеходом и не был. Урсулу она учила жизни, например, очень настаивала на том, чтобы она не забеременела ни в коем случае.
Командировки
Называть частые отъезда Господина командировками было неправильно. Но Урсуле нравилось это слово, оно было какое-то из детства, такое уютное, не предвещало ничего плохого. Она так и говорила:
— Ты опять в командировку?
Господин кивал головой. Собирался. Уезжал. Возвращался дней через пять. Иногда быстрее. Урсула подозревала, что из Москвы, а спрашивать не полагалось. Время она проводила без скуки, много занималась, дополнительно взялась изучать четвертый язык, итальянский. Господин одобрял, подарил роскошную книгу сказок в матерчатом шелковистом переплете, с прекрасными иллюстрациями, каждая проложена листом прозрачной бумаги, а закладка расшита бисером.
Иногда ей звонил Георгий, который Кузнец, хозяин трактира «Чем Бог послал», приглашал на то или иное блюдо дня: судака по-польски, шампиньоны с соусом «Пулетт» или жареную индейку с клюквенным вареньем. Урсула вежливо отвечала: «Спасибо, нет».
Один раз соблазнилась бисквитным тортом из абрикосов и малины — пришла. Без Господина чувствовала себя неуютно в кругу людей, с которыми общалась только в его обществе, грустила, даже плакала в дамской уборной.
В тот вечер бурно обсуждалось ужасное происшествие. Если бы Урсула была в уравновешенном состоянии духа, она непременно позлорадствовала полному изгнанию Марта из членов Клуба. Кузнец взял одной рукой Марта за правое плечо. Другой смял ему челюсть. Вытряхнул на улицу.
Дело было в одной из «сабочек» Марта, прелестной девочке Элле. Элла, оказавшись в сообществе новым человеком, причем чрезвычайно робким, решилась поделиться своими сомнениями с Кошкой, так получилось, что дамы оказались наедине.
— Дело в том, — несмело начала Элла, — что я не знаю, правильно все это или не совсем. Мы встречались с Мастером Мартом уже пять раз. У нас были «сейшны», ну понимаете, да?
Кошка понимала. Элла затараторила, будто боялась быть прерванной:
— Стоп-слово не обсуждалось. В первую же встречу испытала на себе фистинг влагалища, раньше его не практиковала, теперь сильно кровоточит, уже третью неделю, что-то не так, да? Питье мочи было в табу, но пришлось согласиться — в обмен на снятие пластмассовой прищепки с клитора, а потом порка влагалища железной гирькой — тоже табу — использовал как наказание… Прокол половых губ — табу, у меня и так там кровища… Стоял на моем животе, а Мастер весит больше меня на 20 килограммов, и еще… Самое главное… Тонкая палочка в горле, она фиксируется за ухо и доходит до желудка… Держать час. И по мелочи, не считая колючих бигудей в анале… Это подходящая практика для новичка? И вообще, это нормально, когда нижняя кричит и умоляет Верхнего прекратить, но он добивается своего — с помощью фиксации и кляпа?
Кошка сочла, что ненормально. Март после этого месяц питался жидкой пищей через трубочку, со скобками на челюсти трудно иначе. Больше его не видели.
Счастье
Любой момент времени был счастливым для Урсулы. Расчесывала ли она светлые волосы, красила ли глаза, вдевала ли ногу в полосатый носок, ажурный чулок, туфлю на шпильке или кроссовку с тремя полосками. Возвращалась из университета, улыбалась во весь рот, аккуратно складывала одежду в шкаф, ходила по квартире голая, только черная полоска ошейника, своей волей становилась на колени, чтобы просто вспомнить вчерашний, например, вечер или двухнедельной давности. Сама придумывала для себя развлечения, дилетант бы сказал — пытки и был бы неправ. Купила на рыночном развале старинную стиральную доску, вот моя подушечка для коленопреклонений, с улыбкой сказала Господину, он посмотрел как-то странно. В последнее время он все чаще смотрел вот так, то ли испуганно, то ли удивленно и ничего не говорил.
Так бывает, когда начинает болеть, например, зуб и ты как бы случайно прижимаешь ладонь к щеке, еще не обозначая словами то, что в конце концов потребует точного определения, сдавленного «да что же это такое», звонка стоматологу: «Да вот что-то дикая боль, ну просто дикая», звонка кому-то еще: «Я не могу больше, просто не могу больше», блаженство шприца, полного лидокаина, крошечная боль от укола, и когда все пройдет, можно наконец выплакаться.
«Экшны» происходили достаточно редко, иногда в месяц раз, но Урсула готовилась к ним очень хорошо, тщательно, сочиняла сценарий, стараясь не повторяться, а то сколько можно, все эти невольницы и «лолиты» в юбках-клеш уже надоели. Сама подготовка была счастьем, и подготовка к подготовке была счастьем, писать она любила остро заточенным карандашом, аккуратно снимала лезвием тонкие слои древесины, один за другим, обнажая тончайший графитовый стержень.
Несчастье
— Урсула, сядь сюда, — сказал Господин, перебирая пальцами какие-то глянцевые бумаги, и она поняла все.
Он никогда не называл ее по имени без уважительной причины.
— Да, — сказал Господин, — это так. Я уеду уже сегодня, такси через тридцать минут. Клинику открываю не здесь, а в Москве, и все готово уже. Квартира твоя, прописал тебя месяц назад. Я не вернусь. Принеси ключи.
Жестом указал на ошейник, полоску черной кожи животного, два года покоящуюся на ее коже.
Все произошло, такси не опоздало, никаких особых разговоров не было, Господин понимал, что любые разговоры будут оскорбительны для Урсулы, они значат мало, а она хочет много, она не получит ничего. Но что-то он говорил, она просто не слышала, не слышала, не слышала… Не плакала, дверь закрылась, все было плохо. Она поверила, что утром придумает что-нибудь, надела смешную пижаму в цветочках и кошечках, легла в кровать и пролежала до утра, почти не ворочаясь.
Утром собрала необходимые вещи и пошла в ванную. Включила воду.
Потом
Больно сжимали запястья и предплечья какие-то тряпки, отвратительно пахло мясными помоями, гудело в голове, такой равномерный рокот, напоминающий звуки приближающегося поезда в тоннеле метро. Глаза открыть получилось, и Урсула увидела Марусечку, красную и зареванную. Марусечка стояла слева и чуть позади, а слева и чуть впереди стояла сердитая толстая врачиха, у нее на красном лице независимо произрастали усы и немного борода.
— Идиотка, — приветствовала ее врачиха, — глупая дура. А о родителях ты подумала, прошмандовка безмозглая?
