Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
— И зачем мы только ее повязали! — простонала она, заламывая руки. — Я говорила Берту, что в пять лет щениться в первый раз поздно, а он ничего слушать не желал. И теперь мы останемся без нее.
— Да нет же, она в самой поре, — поспешил я утешить бедную женщину. — И все еще может обойтись вполне благополучно. Вот сейчас посмотрим.
Несколько минут я кипятил инструменты на плите, а потом вновь встал на колени позади моей пациентки и наставил щипцы. Блеск металла заставил Берта посереть, а его жена съежилась в комочек. Помощи от них, явно, ждать не приходилось, а потому пока я снова нащупывал щенка, голову Сюзи держала Хелен. Места почти не было, но мне удалось подвести щипцы по моему пальцу к его носу. Затем с величайшей осторожностью я развел их и, чуть надавливая, проталкивал вперед, пока мне не удалось сомкнуть половинки на голове.
Ну, скоро все прояснится! В подобных ситуациях резко дергать нельзя, а можно только чуть-чуть потянуть, проверяя, не сдвинется ли тельце. Так я и сделал. Мне показалось, что какое-то продвижение есть. Я попробовал еще раз. Да! Щенок чуть продвинулся вперед. Сюзи тоже, видно, почувствовала, что не все еще потеряно, стряхнула с себя апатию и принялась энергично тужиться.
Дальше все пошло как по маслу, и мне удалось извлечь щенка на свет практически без усилий.
— Боюсь, этот не выжил, — сказал я, поглядев на крохотное существо у себя на ладони и не обнаружив никаких признаков дыхания. Но, зажав грудку между большим и указательным пальцами, я уловил ровное биение сердца и, быстро открыв щенку рот, начал мягко вдувать воздух в его легкие.
Повторив эту процедуру несколько раз, я положил щенка на бок в корзину и уже пришел к выводу, что мои усилия напрасны, как вдруг крохотная грудная клетка приподнялась, потом еще раз и еще.
— Живой! — воскликнул Берт. — Ну прямо чемпион! Нам они ведь все живыми требуются. Отец-то — терьер Джека Деннисона, так охотников на них хоть отбавляй.
— Вот-вот! — вставила миссис Чапман. — Сколько бы ни родилось, всех разберут. Просто отбоя нет от желающих: «Нам бы щеночка Сюзи».
— Ну еще бы! — сказал я, но улыбнулся про себя. Терьер Джека Деннисона также обладал довольно сложной родословной, и плоды этой вязки обещали быть интересными коктейлями. Что ничуть не должно было их испортить.
Я вколол Сюзи полкубика питуитрина.
— Она же чуть не полсуток старалась вытолкнуть этого молодца, так что небольшая помощь будет ей кстати. А теперь подождем и посмотрим, как оно пойдет дальше.
Ждать было очень приятно. Миссис Чапман заварила чай и принялась щедро мазать маслом домашние лепешки. А Сюзи, частично с помощью питуитрина, каждые четверть часа не без самодовольства производила на свет по щенку, и вскоре они уже подняли в корзине писк, удивительно громкий для таких крошек. Берт, который с каждой минутой все больше светлел, набил трубку и поглядывал на все увеличивающееся семейство с улыбкой, которая мало-помалу почти достигла ушей.
— Каково вам, молоденьким, сидеть тут с нами! — сказала миссис Чапман, наклонив голову и озабоченно глядя на нас с Хелен. — Небось, не терпится на танцы вернуться, а вы вот сидите.
Мне вспомнилась давка в «Гуртовщиках». Табачный дым, духота, неумолчный грохот «Бравых ребят». Я обвел взглядом мирную кухоньку, старомодный очаг с черной решеткой, низкие, отлакированные балки, рабочую шкатулку миссис Чапман, трубки Берта, повешенные рядком на стене, и крепче сжал руку Хелен, которую последний час держал в своей под прикрытием стола.
— Вовсе нет, миссис Чапман, — возразил я. — Мы и думать о них забыли.
И это была чистейшая правда.
Около половины третьего я пришел к выводу, что Сюзи кончила — всего щенят родилось шестеро, очень недурное достижение для такой фитюльки. Писк смолк, так как все они уже дружно сосали мать.
Я по очереди поднял их и осмотрел. Сюзи не только не протестовала, но словно улыбалась со скромной гордостью. Когда я положил их назад, она деловито осмотрела и обнюхала каждого, прежде чем снова лечь на бок.
— Три кобелька, три сучки, — сказал я. — Отличное соотношение.
Перед тем как уйти, я вынул Сюзи из корзинки и ощупал ее живот. Просто поразительно, каким поджарым он уже стал! Прорванный воздушный шар не изменил бы форму столь эффектно. Она уже преобразилась в худенькую, мохнатую, дружелюбную малютку, которую я так хорошо знал.
Едва я отпустил ее, как она шмыгнула назад в корзину и свернулась калачиком вокруг своего семейства, которое тут же принялось сосредоточенно сосать.
Берт засмеялся.
— Да ее среди них толком и не разглядеть! — Он нагнулся и потыкал в первенца мозолистым пальцем. — Нравится мне этот кобелек. Знаешь, мать, мы его себе оставим, чтобы старушке скучно не было.
Пора было уходить. Мы с Хелен направились к двери, и маленькая миссис Чапман, поспешив ее отворить, поглядела на меня.
— Что же, мистер Хэрриот, — сказала она, не выпуская ручку. — Уж не знаю, как вас и благодарить, что вы приехали, успокоили нас. Ума не приложу, чтобы я делала с моим муженьком, приключись с его собачкой какая беда.
Берт смущенно ухмыльнулся.
— Чего уж, — буркнул он. — Будто я расстраивался!
Его жена засмеялась, распахнула дверь, но едва мы шагнули в безмолвный душистый ночной мрак, схватила меня за локоть с лукавой улыбкой.
— Это, как погляжу, ваша невеста? — сказала она.
Я обнял Хелен за плечи и ответил твердо:
— Да. Моя невеста.
После этой ночи я поймал себя на том, что по вечерам думаю только о том, как увидеться с Хелен. Едва стрелки близились к восьми, ноги уже сами несли меня в Хестон-Грейндж. О, конечно, я старался побороть эту привычку и бывал там не каждый вечер — во-первых, мой рабочий день длился круглые сутки, а во-вторых, следовало считаться с приличиями. Не говоря уж о мистере Олдерсоне.
Отец Хелен был невысоким, щуплым и выглядел рассеянным. После смерти жены — она умерла за несколько лет до моего приезда в Дарроуби — он замкнулся в себе. Хозяин он был отличный, и его ферма не уступала самым лучшим, но все время казалось, что мысли его совсем не здесь. И у него появились маленькие чудачества: если что-нибудь не задавалось, он вел долгие ворчливые разговоры с самим собой, если же что-то приводило его в хорошее настроение, он разражался громким пением без слов. Мычание его разносилось далеко, и, приезжая к нему на ферму по вызову, я часто находил мистера Олдерсона по этому звуку среди хозяйственных построек, если не заставал его в доме.
В первое время, когда я приходил к Хелен, он, по-моему, меня толком не замечал — я был просто еще один из молодчиков, которые увивались вокруг его дочери. Но затем, когда мои визиты участились, он внезапно выделил меня из этой безликой толпы и начал поглядывать на меня с интересом, который быстро перешел в тревогу. Собственно, винить его я не мог. Он нежно любил Хелен и, естественно, желал для нее прекрасной партии. А подходящий жених уже имелся в наличии — Ричард Эдмундсон, сын старого друга их семьи, владельца почти тысячи акров. Эдмундсоны были богаты, влиятельны, а Ричард влюбился по уши. Разумеется, приезжий ветеринар без гроша за душой ни в какое сравнение с ним идти не мог.
Если мистер Олдерсон был дома, мои визиты превращались в мучение. Казалось, мы все время косимся друг на друга уголком глаза. Когда бы я ни посмотрел на мистера Олдерсона, он именно в этот миг начинал смотреть в сторону, и, должен сознаться, стоило ему внезапно взглянуть на меня, как я непроизвольно отводил глаза.
Меня это угнетало, потому что в сущности он мне нравился. Его кротость и безобидность были очень симпатичны, и при других обстоятельствах мы с ним, конечно, поладили бы. Но я его раздражал. И не потому, что ему не хотелось расставаться с Хелен, — эгоизм был ему чужд, а хозяйство в доме у них теперь превосходно вела его недавно овдовевшая сестра. Тетушка Люси умела поставить на своем и великолепно справлялась со всеми домашними заботами, включая и присмотр за двумя детьми. Просто он свыкся с утешительной мыслью, что в один прекрасный день его дочка выйдет за сына старого друга и заживет припеваючи. По натуре он был несколько консервативен, и возможность каких-либо изменений вызывала в нем яростный протест.
Поэтому я всегда испытывал облегчение, когда мог пригласить Хелен куда-нибудь. Тогда все было великолепно. Мы ездили с ней на танцы, устраивавшиеся теми или иными городскими обществами, мы гуляли среди холмов по старым, заросшим травой проселкам, проходя мили и мили, а иногда она ездила со мной на вечерние вызовы. В Дарроуби не было особых развлечений или увлекательных занятий, но полная непринужденность, ощущение, что нам вполне достаточно друг друга, придавали всему, что мы делали вместе, смысл и важность.
