Джеймс Хэрриот - Собачьи истории
Обзор книги Джеймс Хэрриот - Собачьи истории
Джеймс Хэрриот
Собачьи истории
Катрине, младшей из моих внучек,
с любовью
Вступление
Я пролистываю страницы этой книги, и у меня возникает ощущение, что круг замкнулся. Мальчишкой я обожал собак и мечтал стать собачьим доктором, а потом всю жизнь лечил коров, лошадей, овец и свиней, но вот теперь, на склоне лет, издаю книгу собачьих историй, и, по-моему, она требует не вступления, а скорее объяснений.
В сущности, все очень просто. Мое детство в Глазго было тесно связано с собаками — и моими, и чужими. Мы жили на западной окраине города, и из моего окна открывался вид на Клайд и Нейлстон-Пад — от холмов Килпатрик и Кэмпси на севере до холмов за Бархедом на юге. Эти зеленые холмы притягивали меня, и, как ни далеко до них было, я отправлялся в пешие прогулки среди них, мимо последних в беспорядке разбросанных домов до вершин, откуда я мог любоваться морскими заливами и горами Аргайла. Теперь, когда я вспоминаю эти расстояния, они кажутся мне огромными — часто я проходил за день тридцать миль! И со мной всегда был Дон, ирландский сеттер, поджарый красавец с глянцевой шерстью. Он разделял мою страсть к сельской природе.
Часто на прогулку со мной отправлялись мои приятели, и нам в эти долгие солнечные дни особенно нравилось смотреть, как резвятся и играют друг с другом наши собаки. И даже в те ранние годы я старался разобраться в их характерах и поведении. Для меня собака никогда не была чем-то само собой разумеющимся. Почему они так преданы людям? Почему они обожают наше общество и, когда мы возвращаемся домой, встречают нас с бурным восторгом? Почему для них высшее удовольствие — быть с нами дома или в любом другом месте? Ведь они, в конце концов, всего лишь животные и, казалось бы, в первую очередь должны искать пищи и безопасности, а они одаряют нас любовью и преданностью, которым нет предела. И еще одно: при таком разнообразии в росте, форме тела и окрасе их всех объединяют несколько важнейших свойств. Почему? Почему?
Я взял мой любимый справочник — «Детскую энциклопедию» Артура Ми — и ничуть не удивился, узнав, что собаки — любимые друзья человека уже тысячи и тысячи лет. Египтяне лелеяли их, и, вероятно, они были неотъемлемой и существенной частью семейного быта в пещерах каменного века. Еще я запомнил, что происходят они, по-видимому, от волков или от шакалов. Все это было очень интересно, но не вполне объясняло, в чем же заключается их магия, и я продолжал ей удивляться. За всем этим таилось смутное желание всегда быть с собаками, всю жизнь посвятить им, но я не представлял себе, как подобная мечта может осуществиться.
Только когда я увидел статью в журнале для подростков «Меканоу мэгэзин», мечта начала обретать практическую основу.
ВЕТЕРИНАРИЯ КАК ПРОФЕССИЯ! Я стану ветеринарным врачом и буду все время с собаками — осматривать их, лечить, спасать от смерти. У меня голова пошла кругом.
Я все еще пытался освоиться с этой ошеломляющей идеей, когда в нашу школу побеседовать с нами приехал старый доктор Уайтхаус, глава Ветеринарного колледжа в Глазго. Как, наверное, обидно сотням и сотням молодых людей, тщетно пытающихся поступить в ветеринарные колледжи, узнать, что в мое время эти учебные заведения всячески заманивали потенциальных студентов и студенток. Причина была простой. В тридцатых годах страна задыхалась в тисках небывалой экономической депрессии, многие люди не могли позволить себе заводить в доме собак или кошек, и — что, пожалуй, важнее всего — рабочие лошади, основа основ и слава ветеринарной профессии, стремительно исчезали с полей и улиц. Ветеринары никому не были нужны.
Доктор Уайтхаус, однако, не желал признать, будто ветеринария находится при последнем издыхании. Он сказал нам, что, избрав эту профессию, богатыми мы не станем, но зато наша жизнь будет полна удивительного разнообразия и будет приносить особое удовлетворение.
И я попался. Мне стало совершенно ясно, как я хочу распорядиться своей жизнью, но препятствия на пути к цели выглядели огромными: ветеринария требовала знания точных наук, а в них я был очень и очень слаб. В школе мне особенно хорошо давались родной и иностранные языки, и я уже отделился от группы учеников, избравших такие предметы, как физика и химия. Мне почти исполнилось четырнадцать, и через каких-нибудь полтора года я буду сдавать выпускные экзамены. Менять что-либо было уже поздно.
Как поступить? Я отправился в Ветеринарный колледж поговорить с доктором Уайтхаусом. Это был удивительный человек, сильный, доброжелательный, с мягким чувством юмора. Он терпеливо выслушал мой сбивчивый рассказ о моих проблемах.
— Я люблю собак, — сказал я ему. — Я хочу работать с ними. Я хочу стать ветеринаром. Но в школе я занимаюсь родным языком, французским и латынью. Ни одной научной дисциплины. Смогу ли я поступить в колледж?
— Ну конечно! — Он улыбнулся. — Тебе нужно сдать четыре экзамена, чтобы получить право на зачисление в наш колледж. А какие именно предметы, значения не имеет. Физикой, химией и биологией ты сможешь заняться на первом курсе.
Опять-таки современным студентам это покажется невероятным, но мне словно бросили спасательный круг.
— Я почти уверен, что сдам!
— Вот и хорошо, — сказал он. — Значит, тебе не о чем беспокоиться.
Я замялся.
— Вот с математикой мне придется помучиться. Ну никак она у меня не идет! А ветеринару математика очень нужна?
Его улыбка стала заметно шире.
— Только чтобы подсчитывать дневную выручку, — ответил он.
Вот так. Теперь мне было ясно, и чего я хочу, и как этого добиться. Последние два года я занимался очень упорно и теперь посмеиваюсь, вспоминая, сколько часов я потратил, постигая эти, словно бы бесполезные, предметы. Особенно на латынь. Латынь мне нравилась, и я с наслаждением просиживал вечера над Вергилием, Овидием и Цицероном. Под конец, мне кажется, я мог бы лихо побеседовать с каким-нибудь древним римлянином, но ехидный внутренний голос спрашивал: а зачем все это студенту ветеринарного колледжа? «Но это поможет тебе разбираться в медицинской терминологии!» — ободряли меня доброжелательные люди.
Да, правда, но занятия биологией были бы мне куда полезней!
Как я и надеялся, четыре экзамена я сдал — три с отличием, а математику кое-как. И то удивительно — такой я был тупица во всем, что касалось математики. Но тогда говорили: сдай латынь с отличием, и тебе как-нибудь натянут проходной балл. Возможно, так со мной и было. Меня это мало смущало. Главное — я поставил ногу на первую ступеньку лестницы. Меня зачислили в Ветеринарный колледж Глазго. И я буду, буду лечить собак!
Я точно знал, каким собачьим доктором я стану. Все лето перед началом занятий в колледже я предавался грезам и четко видел, как стою в белоснежном халате и хирургической маске посреди сверкающей чистотой и никелем операционной. Меня окружают хирургические сестры, а на столе лежит собака, которой я возвращаю жизнь, блистательно орудуя скальпелем. Или в том же белом халате я в сияющей чистотой приемной одну за другой исцеляю собак — больших и маленьких, виляющих хвостом или уныло его поджимающих, но всех без исключения милейших симпатяг, которым только я могу вернуть жизнь и здоровье. Райское будущее!
Однако в первые же дни осеннего триместра я обнаружил, что власти предержащие отнюдь не намерены поддерживать меня в моих чаяниях. У них были иные планы — сделать из меня лошадиного доктора!
Программа обучения будущих ветеринаров оставалась прежней вопреки кардинальным переменам вокруг, и все, чем мы занимались, было так или иначе связано с лошадьми. Иерархический порядок вырабатывался веками — лошадь, корова, овца, свинья, собака. Словно навязчивая строчка модной песенки, она звучала вновь и вновь во всех учебниках, которые мы штудировали, и проникала нам в мозг и кровь. Огромный том «Анатомии домашних животных» Сиссона содержал исчерпывающее описание костей, мышц, пищеварительной системы и т. д. лошади, впятеро меньше места занимал раздел, посвященный корове, еще меньше — овце, совсем мало — свинье, а бедной собаке его и вовсе почти не досталось.
То же самое и в важнейших вопросах ухода за животными. Перелистывая пожелтевшие страницы моего учебника почти полувековой давности, я вновь убеждаюсь, что он почти весь посвящен подковыванию лошадей, устройству конюшни, чистке, подрезанию копыт, сбруе, седлам, но главное — подковыванию. Мы были обязаны уметь подковать лошадь, точно знать, как снять старую подкову и как прибить новую. Мы проводили часы в едком дыме кузниц. И мы должны были уметь запрячь лошадь без единой ошибки — хомут, его крючья, сбруя: чересседельник и седелка, узда и вожжи и, конечно, подпруга.
Все это явилось для меня сюрпризом. Но даже еще более неожиданным было отношение к занятиям и усидчивости. В Хиллхедской школе я привык к строгости и требовательности. Учителя относились к своим обязанностям серьезно и ставили перед учениками трудные задачи. Они заставляли нас овладевать знаниями, и нерадивость тут же каралась несколькими ударами кожаного ремешка. Теперь же я очутился в мире, где, казалось, никому не было дела, учусь я чему-нибудь или нет.
