Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
Дряхлый коняга оглянулся с легким любопытством, услышав мои приближающиеся шаги. Ему было под тридцать, и весь его облик говорил о тихой старости — торчащие тазовые кости, поседелая морда, провалившиеся глаза, полные благожелательности. Я собирался измерить ему температуру, но тут он издал резкий лающий кашель, который подсказал мне, что с ним такое. Минуты две я наблюдал, как он дышит, и второй симптом также оказался налицо. Дальнейшего осмотра не требовалось.
— У него запал, мистер Гиллинг, — сказал я. — А точнее, эмфизема легких. Видите, как у него дважды вздергивается живот при выдохе? Дело в том, что его легкие утратили эластичность, и чтобы вытолкнуть из них воздух, требуется дополнительный нажим.
— А причина в чем?
— В первую очередь, конечно, возраст. Но он немного простужен, вот все и стало гораздо заметнее.
— Но пройти-то может? — спросил фермер.
— Ему станет полегче, когда он разделается с простудой, но совсем здоровым, боюсь, ему уже никогда не быть. Я дам вам лекарство, которое смягчит его кашель. Подмешивайте ему в воду.
Я сходил к машине и вернулся с отхаркивающей мышьяковой микстурой, которой мы тогда пользовались.
Прошло примерно полтора месяца, и как-то вечером, часов около семи, мне опять позвонил мистер Гиллинг.
— Вы бы не приехали поглядеть Барсука? — спросил он.
— А что с ним? Опять плохо дышит?
— Да нет. Кашлять он кашляет, но вроде бы особенно из-за этого не мучается. Нет, у него, по-моему, колики. Сам я уехать должен, так вас Клифф проводит.
Старый работник ждал меня во дворе с керосиновым фонарем. Подойдя к нему, я с ужасом воскликнул:
— Боже мой, Клифф! Что вы с собой сделали?
Лоб и щеки у него были сплошь в ссадинах и царапинах, а нос, весь ободранный, торчал между двумя синяками. Тем не менее он ухмыльнулся, а в глазах у него запрыгали смешливые искорки.
— Да с велосипеда намедни грохнулся. Наехал на камень, ну и перекувыркнулся через руль задницей кверху. — При этом воспоминании его разобрал хохот.
— Но, черт подери, почему вы к доктору не сходили? Нельзя же вам разгуливать в таком виде!
— К доктору? А чего у них время зря отнимать? Эка невидаль! — Он потрогал рассеченный подбородок. — На денек пришлось-таки перевязаться, а теперь все поджило.
Я только головой покачал и пошел за ним в конюшню. Он повесил фонарь на столб и направился к коню.
— Ума не приложу, что с ним такое, — сказал он. — Вроде бы ничего такого и нет, а все-таки не все у него в порядке.
Особых признаков сильной боли заметно, действительно, не было, но Барсук все время переступал с ноги на ногу, словно ощущал какую-то неловкость в животе. Температура оказалась нормальной, и никаких симптомов возможных болезней мне обнаружить не удалось.
Я еще раз оглядел его с некоторым сомнением.
— Может быть, и правда, легкая колика. Во всяком случае, ничего такого не заметно. Я впрысну ему кое-что, чтобы он успокоился.
— Ну и хорошо, хозяин, — сказал Клифф, глядя, как я достаю шприц, и обвел взглядом конюшню до полного теней дальнего конца. — А непривычно как-то, что всего тут одна лошадь стоит. Я ж ведь помню, когда их тут было полным-полно, уздечки со столбов свисают, а прочая сбруя на стенке позади них так и посверкивает… — Он переложил жвачку от одной щеки к другой и улыбнулся. — Черт дери! Я ж тут каждое утро с шести часов корм им задавал, к работе готовил, и уж можете мне поверить, это ж чистая картинка была, как мы все выезжали отсюда пахать на самой зорьке! Шесть пар лошадок упряжью побрякивают, а пахари бочком у них на спинах сидят. Ну прямо тебе процессия!
Я улыбнулся.
— Раненько вы начинали, Клифф.
— Угу, черт дери. А кончали поздно. Вернемся, дадим лошадкам пожевать чего-нибудь, сбрую снимем и идем повечерять. А потом опять сюда, да гребнем, да щеткой весь пот, всю грязь с них и соскоблим. А потом зададим корму по-настоящему — и отрубей, и овса, и сена, чтобы хорошенько подзаправились перед завтрашним днем.
— Так у вас и вечера свободного вовсе не оставалось?
— Что так, то так. Отработались — и на боковую, оно верно. Да только мы об этом и не думали вовсе.
Я подошел к Барсуку, чтобы сделать инъекцию, и вдруг опустил шприц. По телу старого коня пробежала легкая судорога, еле заметное напряжение мышц, потом он на секунду вздернул хвост и снова опустил.
— Что-то тут другое, — сказал я. — Клифф, выведите-ка его из стойла. Я погляжу, как он пройдется по двору.
И когда его копыта застучали по булыжнику, мышцы вновь напряглись, а хвост вздернулся. У меня в мозгу словно что-то вспыхнуло. Я быстро подошел к нему и похлопал по нижней челюсти. По глазному яблоку скользнуло третье веко и медленно поползло обратно, и я понял, что не ошибся.
У меня не сразу нашлись слова. Простой осмотр мимоходом обернулся смертным приговором.
— Клифф, — сказал я, — боюсь, у него тетанус.
— Это что, столбняк, что ли?
— Да-да. Очень грустно, но это точно. Последнее время он ноги не ранил? У копыт?
— Да недели две назад он что-то захромал, и кузнец выпустил у него из копыта гной. Большую дырку проковырял. Вот так.
— Жаль, что ему тогда же не сделали противостолбнячной прививки, — сказал я и попытался разжать челюсти старого коня, но они были крепко стиснуты. — Наверное, он сегодня уже не мог есть?
— Да нет, утром поел немножко. А вот вечером — ничего. Как же с ним дальше-то, мистер Хэрриот?
Как дальше — вот именно. Если бы Клифф и сегодня задал мне этот вопрос, у меня точно так же не нашлось бы внятного ответа. Факт остается фактом — от семидесяти до восьмидесяти процентов заболеваний столбняком кончаются гибелью животного, и никакие способы лечения нисколько этих цифр не меняют. Но окончательно отказываться от надежды мне все-таки не хотелось.
— Вы сами знаете, Клифф, дело очень серьезное, но я постараюсь помочь. У меня есть с собой антитоксин, и я сделаю ему инъекцию, а если судороги усилятся, дам снотворного. Пока он может пить, отчаиваться рано. Давайте ему жидкую пищу. Лучше всего овсяный отвар.
Несколько дней Барсук оставался в том же состоянии, и я немного воспрянул духом. Мне приходилось видеть, как лошади оправлялись от столбняка, и я помнил, какое это всякий раз бывало чудесное ощущение: приедешь утром, а у лошади челюсти разомкнуло и изголодавшееся животное начало есть.
Но с Барсуком этого не произошло. Его поместили в просторное стойло, где он мог без помех двигаться, и каждый день, заглядывая к нему через нижнюю половинку двери, я ловил себя на отчаянном желании найти какие-нибудь признаки улучшения. Но, увы, через несколько дней его состояние стало ухудшаться. Неосторожное движение, появление рядом человека вызывали сильнейшую судорогу, и он, пошатываясь, кружил по стойлу на негнущихся ногах, точно деревянная игрушка, а в глазах стоял ужас, и сквозь крепко стиснутые зубы сочилась слюна. Как-то утром, испугавшись, что он свалится, я посоветовал надеть на него опоры и поехал за ними в Скелдейл-Хаус. Но едва я открыл дверь, как заверещал телефон. Звонил мистер Гиллинг.
— Вроде бы мы опоздали, мистер Хэрриот. Он лежит врастяжку и, сдается мне, тут уж ничего не поправишь. Надо кончать, чтоб он зря не мучился, верно?
— Боюсь, вы правы.
— Только вот что. Мэллок его, конечно, заберет, но Клифф не хочет, чтобы его Мэллок пристрелил. Хочет, чтобы вы. Так, может, приедете?
Я достал боенский пистолет и вернулся на ферму, раздумывая над тем, почему моя пуля представлялась старику менее отвратительной, чем пуля живодера. Мистер Гиллинг ждал меня в стойле рядом с Клиффом, который горбил плечи, засунув руки глубоко в карманы. Он обернулся ко мне с блуждающей улыбкой.
— Я как раз хозяину говорил, до чего же Барсук хорош был, когда я его для выставки готовил. Видели бы вы его тогда! Шерсть вся блестит, щетки на ногах белее снега вычищены, а в хвосте — голубая лента вот такой ширины!
— Могу себе представить, Клифф, — сказал я. — Холить его лучше, чем вы, никто не мог бы.
Он вытащил руки из карманов, присел на корточки, нагнулся над лежащим конем и несколько минут поглаживал седую шею и уши, но старый провалившийся глаз смотрел на него без всякого выражения. Клифф тихо заговорил, обращаясь к коню, и голос его был спокойный, почти бодрый, точно он болтал с приятелем:
— Много тысяч миль я прошагал позади тебя, старина, и много о чем мы с тобой толковали. Да только что я такого мог бы тебе сказать, чего ты сам не знал бы, а? Ты же все понимал сразу, с одного словечка. Я просто рукой шевельну, а ты все и сделаешь, что от тебя требовалось.
Клифф выпрямился.
— Так я работать пошел, хозяин, — сказал он решительно и вышел из стойла. Я подождал, чтобы он не услышал выстрела, который означал конец Барсука, конец лошадей в Харленд-Грейндже, конец основы основ жизни Клиффа Тайрмана.
