Владимир Бобренев - Без срока давности
Других серьезных обвинительных аргументов у следователя по особо важным делам Прокуратуры СССР не нашлось. Ситуация действительно была тупиковая. Если к этому добавить все более явственный поворот в уголовно-правовой политике страны от огульного преследования «врагов народа» к приоритетам защиты личности обвиняемых и подсудимых (даже в ущерб интересам жертвы преступления — что новая крайность), нетрудно было предположить, что за дела лаборатории Могилевскому отвечать не придется. Так оно и случилось. Уголовное дело прекратили, а пухлый том с грифом «совершенно секретно» упрятали в спецхран, подальше от людских глаз.
Только вот победа бывшего начальника лаборатории в споре с прокуратурой оказалась относительной. Как уже сказано выше, его отправили обратно во Владимирскую тюрьму продолжать отсидку. Там он встретился с опальным генералом Наумом Эйтингоном. Они даже сидели в одной камере.
То ли по совету Эйтингона, то ли исходя из собственного горького опыта, Могилевский пару лет о себе никому не напоминал, не сочинял ни писем, ни ходатайств. Может, надеялся, что прокуратура все еще решает его судьбу на самом высоком уровне, и потому терпеливо ждал результата? Ведь статьи, по которым он сидел в тюрьме, подпадали под амнистию 1953 года.
Единственное, что позволял себе Григорий Моисеевич, — регулярно переписываться с родными. Для них он всегда оставался самым дорогим человеком. Со слезами на глазах арестант разрывал очередной конверт и, рыдая, читал ласковые слова:
«Дорогой отец!
Прежде всего хочу сообщить тебе о рождении внука — событие произошло 23 сентября 1955 года. Назвали его Григорием. Теперь он уже большой парень, смотрит на мир понимающими глазами. Катенька стала совсем взрослой, пристает ко всем, чтобы ей почитали книгу. Она уже знает много стихотворений наизусть.
У нас все по-старому. Я работаю там же, на „Нефтехиме“, заведую лабораторией синтомицина. Собираюсь перебраться в Академию наук. Сейчас я нахожусь в отпуске без сохранения содержания, который мне дали на заводе по ходатайству издательства иностранной литературы для участия в переводе с английского языка книги электрохимии. Элла работает на прежнем месте. В остальном все без изменений. Все живы-здоровы.
Не знаю, разрешат ли тебе написать нам? Даже если и разрешат, то круг вопросов твоего письма, по-видимому, сильно сузят, поэтому трудно спрашивать тебя о существенном, кроме здоровья.
Нам сказали, что ты читаешь, занимаешься; чувствуешь себя неплохо, беспокоишься за нас. Последнее излишне — у нас все в порядке.
Не знаю, насколько уместны и целесообразны мои советы, но хочу сказать, что ты должен прежде всего беречь себя, свое здоровье. Как это сделать, вероятно, тебе виднее, все, что я могу посоветовать, — это как можно меньше реагировать на внешние раздражители и думать только о хорошем… (Дальше фраза жирно зачеркнута.)
Все ли у тебя есть необходимое? Почему ты никогда ничего не просишь? Это как будто тебе разрешено. Выполнить твое желание или просьбу было бы приятно. У тебя, должно быть, истрепалась одежда? Не нужно ли тебе что-нибудь передать из вещей? С нетерпением ждем ответа. Желаем тебе здоровья и бодрости, береги себя и свои нервы. Привет от Катеньки и Гриши.
Крепко обнимаю.
Твой сын Алексей. 7 февраля 1956 года».В письме сына лежит еще одно послание:
«Дорогой дедушка!
Алешенька уже пожелал вам самое главное — быть спокойным и беречь себя. О нас не беспокойтесь. Живем весело. Днем не дает скучать Катенька, ночью иногда и Гришутка (так зовет его Катенька) напоминает о себе. Сын чудесный, с длинным носом и красивыми глазами. Катенька с ним дружит, только не хочет ни в чем уступать. Впрочем, боюсь хвалить. Надеемся, что скоро вы оцените сами. Еще раз желаем вам здоровья и скорой встречи дома.
Людмила».Трогательно, не правда ли? Для родных и близких Григорий Моисеевич всегда оставался самым дорогим и желанным.
Вскоре в почтовом ящике дома на Фрунзенской набережной уже лежало ответное письмо из неволи:
«Москва. 7 апреля 1956 года.
Дорогая Вероника! Дорогие ребятишки Алексей, Виктор, Валерий… Людочка! Внучка Катеринка и внучек Гришенька! Письма все ваши получил, за что я вам весьма признателен! Большое спасибо за присылаемые вами деньги и продукты. Вы присылаете мне их очень обильно. У меня скопилось около 20 банок консервов (молочных, рыбных, овощных). Да и с едой свежих продуктов я еле-еле управляюсь. Я не голодаю. Нахожусь в хороших условиях. Кормят по-санитарному. Здоров, чего и вам желаю. Скоро надеюсь быть с вами.
Будьте здоровы. Целую вас крепко.
Крепко, крепко.
Ваш любящий муж, отец, дедушка».1956-й годом изобилия в послевоенном Советском Союзе никак не назовешь. Страна едва отошла от разрухи, голода, а тут заключенный тюрьмы особого режима едва управляется с разнообразной едой. За решеткой кормят «по-санитарному». Наверное, не все имели такие возможности.
Так тянулись долгие дни, недели, месяцы. И вот наконец 3 июня 1956 года Григория Моисеевича вызвали к начальнику тюрьмы. Там он услышал очередную неприятную весть: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 июня в применении к нему амнистии отказано. Главным доводом фигурировало «производство опытов по испытанию смертоносных ядов на живых людях». Надеждам о скором свидании с родными и близкими, о которых он писал в своих письмах, сбыться было не суждено. Фактически отказ в применении амнистии означал своего рода новое осуждение, так как по старому он подлежал освобождению от наказания.
Из мест заключения потянулся миллионный поток незаконно репрессированных людей. Его в тот поток не пустили. Под категорию жертв политических репрессий Могилевский не подпадал. Он так и остался уголовником, не подлежащим реабилитации.
В тот вечер убитый горем тюремный узник снова взялся за перо. Григорий Моисеевич написал заявление с просьбой о личной встрече с руководством Комитета госбезопасности «для передачи накопившихся нескольких научных разработок в области оперативной техники». По указанию возглавившего недавно созданный КГБ И. А. Серова с осужденным беседовал сотрудник 5-го спецотдела. Вывод его для тюремного профессора оказался просто обескураживающим: «Сообщенные Могилевским технические сведения интереса для органов государственной безопасности не представляют».
Отстал за годы отсидки Григорий Моисеевич и от темпов развития науки, и от потребностей практики. Или, может, просто не сумел на бумаге правильно изложить свои идеи и заинтересовать КГБ. И все же, если из госбезопасности присылали специалиста, значит, идеями Могилевского все-таки еще интересовались. Но его прожекты не показались заслуживающими внимания. А то, может, и выпустили бы на свободу. Судя по письмам, он на это очень сильно рассчитывал…
Потом на имя генерала Серова было новое заявление. В нем Могилевский в который уже раз пытался убедить всех в своей невиновности, снова и снова просил пересмотреть его уголовное дело. Старался доказать, что беседовавший с ним сотрудник КГБ некомпетентен и не сумел по достоинству разобраться с существом его предложений. Все тщетно. В его услугах не нуждался никто.
Попытался было Могилевский пристроиться к освобождавшимся из тюрьмы политическим. Представил себе в качестве жертвы бериевских репрессий. Но таковым его не признали, а Президиум Верховного Совета СССР снова отказал ему в реабилитации. Ранее назначенная ему мера уголовного наказания (десять лет тюремного заключения) так и осталась без изменения. Теперь-то его «глухарем» можно было именовать с полным основанием — именно так на тюремной фене называют заключенных, отбывающих назначенный срок «от звонка до звонка».
Компанию ему в камере составлял Эйтингон, а потом еще и неожиданно появившийся во Владимирской тюрьме Судоплатов. Так неспешно в череде однообразных тюремных будней коротала эта троица свои сроки.
Освободился Григорий Моисеевич только к началу 1962 года. Жить в столицах ему было запрещено. Повидав родных, простился с ними снова. Пришлось из Москвы уехать и провести остаток дней в одиночестве и в местах довольно отдаленных…
Думаете, с уходом со сцены Берии, Меркулова, Кобулова, Абакумова, отрешением от дел Могилевского, Судоплатова, Эйтингона, Филимонова работы с ядами прекратились? Ничуть не бывало.
Да, формально «химическая» лаборатория перестала существовать. Во всяком случае, официально, по документам, такого заведения в штатах КГБ не значилось.
Между тем специальные службы советского ведомства госбезопасности продолжали получать задания от высшего руководства партии и страны по физическому устранению противников правящего коммунистического режима. Причем, в отличие от Сталина, личное участие которого в разработке планов террористических акций вызывает определенные сомнения — он считал достаточным подать идею, — Никита Сергеевич Хрущев и прочие члены «коллективного руководства» Советского Союза не упускали возможности поучаствовать в обсуждении наиболее важных операций.
