Звери. История группы - Зверь Рома
Прикольно, когда появляется новая возможность выразить что‐то. Все уже нарисовали черный квадрат: и маслом, и акрилом, и углем, и, блин, бананами жареными, чем угодно. А тут у тебя в руках новый материал, который дает возможность сделать то же самое, но иначе. Цветок все уже рисовали, а теперь ты его изобразил новой, современной технологией. Та же надпись на заборе, но другим способом. Это же прикольно? Прикольно, я считаю, поэтому у меня так много экспериментов. Например, у меня есть холсты, на которых отпечатаны растения острова Тенерифе – листья пальмы и другие. Я сначала раскладываю на ровной поверхности разные растения, делаю из них композицию. Потом засыпаю это сухим пигментом и сверху накрываю холстом, который прокрашен белым или желтым свежим акрилом, чтобы он впитал пигмент. Сверху доской или фанерой придавливаю и притаптываю хорошенько, чтобы везде пропечатался рисунок. Несколько таких панно я привез в Москву. Они большого формата; я бы их никогда не смог сделать в московской квартире.
В Москве зато у меня есть мастерская для больших работ, а в квартире я беру маленький холст, 50х50, и сижу рисую квадратики разного цвета. Сейчас у меня цикл супрематизм, посвящение разным художникам. Например, Владимиру Немухину. Или Ольге Потаповой, ее циклу «Кристаллы». Она была женой Евгения Кропивницкого, художника и поэта. Там же репрессии были, у них сын сидел в лагерях. Она долго не рисовала, была хранительницей Лианозовской группы. А когда ей стукнуло лет пятьдесят-шестьдесят, с нее все обязанности слетели, и она начала писать. Есть у меня и просто беспредметные работы, это может быть и Лисицкий, и Малевич, и Чашник. Лучизм, лентуловщина. Это все смешанная техника. К детскому рисунку я вряд ли когда‐нибудь приду… это очень сложно. Это только великие мастера так могут. А я не художник, я просто скромный волшебник.
Самоучители я никогда не читаю, сам до всего дохожу. Вместо книги культовых фотографов я лучше возьму камеру и сам поснимаю. Или поговорю с художником, для меня это полезнее, чем статьи искусствоведов, – зачем множить чужие мнения? Просто когда мне что‐то нравится, я полностью погружаюсь в это. Мне кажется, мужчина вообще однозадачное существо, поэтому среди творцов их больше. Мужчина прост, у него нет такой логики и прагматизма, как у женщины. Он больше как ребенок, фантазер, поэтому ему легче творить. Он открыт, он беззащитнее женщины, что не отменяет его обязанностей и ответственности. Но когда мужчина по уши в творчестве, он может в одной рубашке неделю ходить, пока жена уже не подойдет и не скажет: «Все, снимай давай». Мужчине все равно, потому что он погружен в действие, в работу, у него есть цель, и он обязан добиться этой цели. Иначе он не мужик. А у женщины все наоборот: у нее нет цели одной, у нее их много – и красивое платье купить, и в музей сходить, и дети опять же, и заботы – а еще за этим посмотреть, который мужик, он же не додумается сам рубаху поменять.
Все зависит от удовольствия: если ты его получаешь от своего занятия – ты идешь дальше. Результат не так уж важен, главное процесс. Есть вещи, про которые ты сразу понимаешь, что тебе это не надо, неинтересно, не волочёшь ты, и все тогда, не стоит копаться глубоко. Это абсолютно нормально, мы же не должны все любить. Наверное, для меня есть какое‐то еще ремесло, которое меня ждет впереди, но я пока не знаю, что это. Как один художник, который жил и творил всю жизнь, чтобы под конец сказать: «Наконец‐то я научился рисовать как ребенок».
Век
Мы уже три года снимаем документальное кино про группу «Звери». Оно складывается из нашего образа жизни, творческого пути, времени съемок. Я сорежиссер этого фильма и сразу понимал, что это будет медленно. Потому что хороший документальный фильм нельзя снять быстро, там должно что‐то успеть случиться естественным образом. Либо ты сидишь в кресле и рассказываешь на камеру, как все было, – что вообще не является документальным фильмом в моем понимании. Ну или пускаешь какие‐то нарезки хроник, старых видео, что тоже не то. Нам было интересно наметить темы, исследовать их в фильме, найти какие‐то ответы. Например, что происходит с группой и автором спустя двадцать лет? Почему он не может написать такой же популярный хит? Мы изучаем музыку и жизнь человека, их взаимное влияние. Почему, как, что срабатывает? Что главное, какая цель у музыки, есть ли она вообще? Для чего она нужна? Что происходит, когда вся страна поет одну песню, и эта песня – твоя?
Остановиться снимать док очень сложно, но сам жанр позволяет этого не делать, ты имеешь полное право – и даже должен – снимать до последнего, вплоть до премьеры фильма. Нужно снимать, как ты идешь на премьеру фильма, и в этот же фильм это вставлять в конце, онлайн, здесь и сейчас, до последнего. Это ведь документ, твой фильм вышел! Ты работал над ним долго, он родился, и это обязательно нужно задокументировать. И вот мы вчера попробовали имитировать это на премьере художественного кино «Всё, что тебя касается». Я остановился перед сценой кинотеатра с камерой, мы с режиссером сказали друг другу: «С премьерой!», и дальше мимо прошла вся съемочная группа, очень большая команда. Все улыбались, желали удачи, и потом я сам тоже поднялся на сцену. Это спонтанно получилось, я не хотел первым выходить, решил лучше закрыть эту демонстрацию. Это ведь премьера? Премьера. Но зритель, когда будет смотреть документальный фильм, не будет знать, что именно это за премьера. Если только тут сейчас не прочитает. А так мы ему не скажем! Потом он сам поймет. Пошутим так.
За три года, что мы снимаем док, это уже вторая премьера художественного фильма. Первый был с Женей Григорьевым, режиссером нашего документального. Он снял художественный – «Сломя голову» – и пригласил меня сыграть маленькую роль и поработать композитором. Фильм тоже еще не вышел, там с прокатом вопрос, потому что авторское кино может долго где‐то болтаться, не попадать в сетку кинотеатров. Еще рекламировать надо фильм, это важно. Сложный процесс!
Документальный фильм про группу «Звери» мы собирались выпустить осенью 2024 года, потом весной 2025-го, потом поняли, что не успеваем. Решили отложить на осень, а вот сейчас, когда пришла весна, мы понимаем, что и осенью его не выпустим. В кинопроизводстве есть такое время буферное, когда ты должен параллельно делать сам фильм и еще трейлер, чтобы презентовать его на фестивалях и прокатчикам в кинотеатры. Есть такие питчинги, когда приходят владельцы кинотеатров и смотрят трейлеры фильмов, которые им предлагают на следующий год. Если что понравилось, они их закупают. Такая вот ярмарка. То же самое с документальным кино, поэтому нам нужно сделать трейлер и заявлять его везде – от фестивалей до онлайн-платформ, – чтобы выбрать, кому отдавать.
Снято у нас сейчас очень много материала, около четырехсот часов, и теперь главное этот жемчуг вылавливать весь из раковин, шуршать. Выбирать, что войдет в фильм, очень трудно, но у режиссера есть большая доска, и там расписаны все снятые сцены, основные сюжеты. Он собирает все большими жирными кусками, а потом начинает обтесывать. Вот, например, висит бумажечка-напоминалка – это мы поехали в Питер писать альбом «На синем трамвае». Потом поездка в Таганрог, гастроли, разговор с группой, размышления вслух, беседа с кем‐то еще. Синие истории в кино не войдут, вычистим, это никому не нужно. Но это тоже жизнь… Напряга не было, что тебя снимают постоянно, мы привыкли к камере как к части происходящего. Жизнь не спрятать, все видно, играть ничего не нужно. Человеку тяжело скрыться в мелочах, он весь как на ладони, проявляется в самых простых вещах – в разговоре ни о чем, простых движениях, действиях бытовых. Сразу видно, кто он такой.
Документальный фильм – это красота. Есть особенно удачные моменты, которые остались на пленке. Например, когда мы в Таганроге запускали огромный поплавок. Решили сделать такой арт-объект для горожан. Наметили запуск на один день, но у меня тогда не было сил. Я себя чувствовал очень плохо. А все уже готовы были, привезли на берег поплавок. Ребята из группы меня будят: «Рома, пойдем, пора поплавок запускать в воду!» А там дождь, погода пасмурная, октябрь, пять утра, мне плохо, и я говорю: «Не, я не пойду никуда. Идите сами, куда хотите, я не встану!» Они: «Как так, Рома? Мы же снимаем, всё привезли уже!» А я им: «Не, я вас подготовил, теперь дальше без меня». А режиссер наш, Женя, на радостях выпил уже, он же думал, что мы сейчас запустим поплавок, и как бы всё, можно будет сразу отметить. Поплавок не поплыл, а Женя уже выпил.
