Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
В любом случае Бриана, так же как и его предшественника, более всего заботила гарантия восточных границ Франции со стороны Англии. Это была даже не гарантия безопасности. После ухода французской армии из Рейнланда потенциальная опасность германского вторжения лишь возрастала. Но Франция по Рейнскому пакту могла рассчитывать на военную помощь Англии, и для Бриана это было «гарантией победы» в случае повторения германской агрессии 186. По сути, французы получали то, чего они длительное время добивались накануне Первой мировой войны и во время Парижской мирной конференции — обязательств Англии. Идеальным вариантом было бы, конечно, получение еще и американской гарантии, и Бриан, так же как и Штреземан, вели об этом речь, но американцы к этому времени предпочитали оказывать влияние в Европе своей кредитной политикой 187 и участие в различных нефинансовых схемах безопасности их не интересовало. Надо сказать, что и Форин Офис заметно охладел к идее прямой американской вовлеченности в дела европейской безопасности. «Думаю, нам следует прекратить носиться с идеей “задабривания” Соединенных Штатов, — писал в марте 1925 года Айре Кроу. — Я никогда не верил в политику втягивания Соединенных Штатов в наши европейские проблемы. Они делают вид, что готовы помочь, но в реальности такое случается редко, за исключением тех случаев, когда речь идет об их собственном кармане... В большинстве ситуаций американское вмешательство и американские “наблюдатели” приносят только вред и бесконечные осложнения. Я бы не стал сворачивать с пути, чтобы привлечь их» 188.
Оставалась еще Германия, выступившая инициатором всего процесса. Здесь тоже были поводы для беспокойства. В мае 1925 года президентом Германии вместо умершего в конце февраля Эберта был избран фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. Роль рейхспрезидента была, конечно, формальной и реальной власти в его руках было мало, но он считался главой государства, а националистические взгляды бывшего начальника германского Генерального штаба были хорошо известны. Гинденбург был избран всенародным голосованием, олицетворял в глазах немцев несломленный дух и героическую борьбу германской армии, и трудно было предсказать, чем может закончиться его протест. Ведь кроме всего прочего Рейнский пакт означал добровольный и окончательный отказ Германии от Эльзаса и Лотарингии. Д’Абернон записал в дневнике после избрания Гинденбурга, что немцы опасаются, как бы Бриан не стал теперь тянуть время с пактом, тогда как «отсрочка может оказаться фатальной» 189. Чемберлен тоже отметил в письме сестре, что победа Гинденбурга явилась для него неприятной неожиданностью ввиду враждебного отношения к этому общественного мнения во Франции. Правда, он тут же добавлял, что «французское правительство, похоже, не собирается из-за этого вносить изменения в свою политику» 190. Опасения, действительно, оказались напрасными. Гинденбург старался не вмешиваться в большую политику и ограничивался лишь «молчаливым неодобрением» 191. Прежде всего тех вопросов, которые касались приема Германии в Лигу Наций, что влекло очередное и на этот раз добровольное признание вины за развязывание мировой войны. Но даже здесь, когда Гинденбург сделал публичное заявление на эту щекотливую тему, Бриан добился, чтобы французская пресса не раздувала скандал, который мог бы пагубно сказаться на франко-германских отношениях 192.
Локарнская конференция должна была открыться в начале октября 1925 года, после полугода подготовительных переговоров, уточнений и споров. Когда казалось, что все вопросы уже согласованы, возник очередной, чуть было не поставивший под угрозу достижение общего соглашения. В самом конце сентября Штреземан призвал Англию, Францию и Бельгию к тому, чтобы еще до подписания пакта безопасности с Германии была снята вина за развязывание мировой войны. Такое требование содержалось в нотах, которые были направлены в Лондон, Париж и Брюссель. В них говорилось, что «будущее вступление Германии в Лигу Наций не должно быть понято как признание германским правительством обоснованности некоторых утверждений, выдвигаемых для оправдания международных обязательств Германии, которые представляют собой моральное бремя для германского народа» 193. В принципе в этом не было ничего нового. Германия еще при подписании Версальского мира не хотела признавать своей вины в развязывании войны и с тех пор регулярно заявляла об этом. В предыдущий раз это было сделано в сообщении германского правительства для прессы сразу после ратификации рейхстагом лондонских соглашений 30 августа 1924 года. Там прямо говорилось, что «декларация (навязанная нам Версальским договором под давлением преобладающей силы) о том, германская агрессия вызвала начало мировой войны, противоречит историческим фактам. Правительство Рейха поэтому заявляет о неприятии подобной декларации. Требование германского народа об освобождении от груза этого фальшивого обвинения является справедливым требованием» 194. Теперь Штреземан повторял тот же тезис, но в дипломатическом изложении.
Приближалось открытие конференции, и медлить с ответом было нельзя. Немцы, возможно, и строили свой расчет на том, что англичане и французы не рискнут Рейнским пактом и проглотят германскую ноту. Но вопрос был принципиальным. Он затрагивал весь Версальский договор как основу послевоенного мироустройства. Дав в этом вопросе слабину, Англия и Франция поставили бы под сомнение саму версальскую систему, а допустить этого они не могли. Собственно говоря, отношение к версальской системе изначально было предметом основных разногласий при подготовке локарнских договоренностей. Союзники стремились привязать Рейнский пакт к Версальскому миру (что удавалось им с трудом), а Германия, наоборот, — разрушить созданную Парижской мирной конференцией систему. Англичане и французы не поддались на немецкую уловку. «Французское правительство считает, что этот вопрос урегулирован Версальским договором, к каким бы то ни было изменениям которого... переговоры о пакте безопасности привести не могут», — гласил ответ из Парижа 195. Аналогичные по содержанию ноты пришли в Берлин из Лондона и Брюсселя. Штреземан вынужден был отступить. «Германское правительство, как сварливая женщина, всегда оставляет за собой последнее слово», — прокомментировал ситуацию Остин Чемберлен 196.
Незадолго до открытия конференции Рейнский пакт успел превратиться в пятисторонний. После некоторых колебаний и раздумий к Англии, Франции, Бельгии и Германии решила присоединиться Италия. Изначально Муссолини никак не проявлял своей заинтересованности в Рейнском пакте. Куда больше его волновала граница с Австрией в Южном Тироле. На перешедших к Италии после мировой войны бывших австрийских землях проживало около 100 тысяч немцев, за которыми Муссолини не хотел признавать прав нацменьшинств. Ему было бы очень кстати получить в то время германскую гарантию неизменности послевоенной итало-австрийской границы 197. Однако это не вызвало тогда интереса у Германии. Французы предлагали итальянцам совместно гарантировать все восточные границы Германии. Но связывать себя гарантиями Польше и Чехословакии не хотел уже Муссолини. Так бы все и закончилось ничем, если бы дуче не откликнулся на предложение Чемберлена совместно гарантировать Рейнскую границу. У Италии не было прямой заинтересованности в этом, но сыграли свою роль личные амбиции Муссолини. К началу Локарнской конференции он уже три года возглавлял правительство Италии. Будучи очень популярным деятелем у себя на родине, дуче оставался малоизвестной фигурой за ее пределами. Он хорошо говорил по-французски, но был молчалив и стеснителен на тех международных собраниях, где ему доводилось присутствовать. Чемберлен симпатизировал Муссолини. Ему нравилась та твердость, с которой итальянский лидер вел дела у себя дома. «Одобрять его действия во внутренней политике Италии не является частью моих задач как министра иностранных дел, — делился Чемберлен своими мыслями о Муссолини, — но если мне когда-нибудь случится выбирать у себя на родине между анархией и диктатурой, думаю, я должен буду оказаться на стороне диктатора. В любом случае я считаю Муссолини сильным человеком, которому присуще особое очарование... Я уверен, что он патриот и честный человек. Я верю данному им слову, и думаю, что мы еще долго могли бы искать другого итальянца, с которым британскому правительству было бы так легко работать» 198. Чемберлен предложил Муссолини стать вторым гарантом Рейнского пакта. Тот согласился. Это повышало его значимость в глазах Европы. В Локарно Муссолини появился за день до окончания работы конференции, когда ее успех стал очевиден.
