Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Это была большая ошибка. Англия отделяла безопасность Западной Европы от безопасности Восточной. Когда в 1939 году младший сводный брат Остина Невилл Чемберлен постарался ее исправить, было уже слишком поздно. Хотя и в 1925 году в Форин Офис были люди, предвидевшие, к чему такое решение может привести. «Опасность в Европе исходит не с берегов Рейна, — писал Остину Чемберлену историк и консультант Форин Офис Джеймс Хэдлем-Морли, — а с берегов Вислы, не из Эльзаса-Лотарингии, а из польского коридора и Верхней Силезии. В наших интересах предотвратить новый союз между Германией и Россией, союз, который без сомнения будет закреплен нападением на Польшу» 154. Вообще, надо сказать, что те прогнозы, которые делал Хэдлем-Морли в конце 1920-х годов, поражают своей точностью. «Пытался ли кто-нибудь осознать, что случится, если последует новый раздел Польши или Чехословакия будет так обрезана и расчленена, что фактически исчезнет с карты Европы? — задавался он риторическим вопросом. — Вся Европа тотчас погрузится в хаос. Больше не останется никаких принципов, определений или разума в территориальных разграничениях на континенте. Представьте, например, что по каким-то невероятным стечениям обстоятельств Австрия присоединится к Германии; что Германия, используя недовольное меньшинство в Богемии, потребует новых границ, которые простирались бы далеко за (Судетские) горы и включали Карлсбад и Пльзень; что в то же время Венгрия в союзе с Германией вернула бы себе Южные Карпаты. Это было бы катастрофой, и, даже если мы решили бы не вмешаться вовремя, чтобы предотвратить все это, нам пришлось бы вмешаться впоследствии, когда, скорее всего, было бы уже слишком поздно» 155.
В 1925 году многим британским политикам, как и Чемберлену, такое развитие событий казалось маловероятным. На полях записки Хэдлема-Морли Чемберлен написал, что не согласен с ним. «Я провожу гораздо более четкое различие, чем он, между природой наших интересов в Западной и Восточной Европе и между характером влияния или вмешательства, которое мы должны осуществлять в этих двух регионах. Я бы сказал, что в Западной Европе мы являемся партнерами, тогда как в Восточной Европе наша роль заключается скорее в поддержке правопорядка. Наша безопасность в определенных обстоятельствах связана с безопасностью Франции, Бельгии и Голландии... Я бы не стал так крепко связывать нашу судьбу с государствами Восточной Европы, как это делает он. Опять же, какое бы правительство ни существовало в России, я не верю, что серьезная война может разразиться к востоку от Германии, если мир будет твердо обеспечен на ее западных границах» 156. Среди рядовых англичан, кстати сказать, в эти годы было широко распространено обратное мнение — что «основным препятствием европейскому миру и восстановлению является не Германия, а Франция и ее так называемые клиентские государства в Центральной и Восточной Европе» 157.
Задуматься в любом случае было о чем. Немцы не скрывали своих планов даже от французов: «Хотя мы готовы предоставить вам полные гарантии против военной агрессии, — говорили они французскому послу в Берлине, — и можем взять на себя обязательство не нападать на Польшу, ни одно германское правительство не подпишет документ, который обязывал бы нас считать существование данцигского (польского) коридора окончательным решением» 158. Еще яснее высказывался Штреземан, когда убеждал английского посла, что без освобождения Рейнланда и возвращения Данцига «не может быть постоянного мира» 159. В 1925 году, правда, речь не шла о военном нападении. Имелось в виду, что польско-германская граница может быть пересмотрена мирным путем, при помощи плебисцитов и Лиги Наций. В записке, подготовленной в марте бывшим в то время начальником восточного департамента германского МИДа фон Дирксеном, говорилось, что сейчас не время выдвигать требования о возврате Данцига и польского коридора, но позже это должно быть сделано. Дирксен даже уточнял ту территорию, которую полякам надо будет вернуть. Взамен Польше обещался свободный доступ к портам Данцига и Мемеля (через литовский коридор) 160. Летом 1925 года к такому же решению склонялся и Бриан, считавший, что по мирному договору Польша получила «больше, чем она может прожевать» 161. Поляки все больше стали задумываться о том, что возвращение Германии в Европу «может происходить только за их счет» 162. Данцигский коридор стал для Польши сыром в мышеловке. Те политики, что утвердили передачу этой населенной преимущественно немцами территории новой Польше, были уже не у дел, а пришедшие им на смену не собирались гарантировать полякам их западные границы.
Суть происходившего очень точно уловил Ллойд Джордж. В марте 1925 года бывший премьер говорил в палате общин, что на Западе Германия «готова отказаться от всех желаний перемен и заключить совместный пакт, гарантирующий существующее положение. Предлагая арбитраж на Востоке, она не готова заявить, что восточные границы должны стать предметами договоров или арбитража. Она готова сказать, что отвергает идею войны для пересмотра восточных границ, но в отношении этих границ она не готова заявить, что отвергает надежду изменить их однажды путем дружеских переговоров, дипломатических процедур или, быть может, при посредничестве Лиги Наций» 163. То есть Германия обещала не воевать за возвращение польского коридора, но оставляла сам вопрос его будущей принадлежности открытым. А если все-таки при определенных обстоятельствах Германия решится применить силу? Что тогда? Тот же Остин Чемберлен, и не он один, уже в то время прекрасно понимал, что «Германия, хоть и разоружена сейчас, потенциально является крупнейшей военной державой на континенте» 164. Все знали, что Франция с 1921 года была союзницей Польши и обязана была прийти ей на помощь в случае агрессии со стороны Германии. Будет ли при таком развитии событий воевать Англия? И не лучше ли заранее гарантировать польско-германскую границу так же, как и германо-французскую, чтобы немцы сразу понимали, что изменить ее без большой войны не получится?
Еще до подписания Локарнских соглашений Чемберлена много критиковали за пренебрежение к вопросу гарантии польско-германской границы. Его воспоминания показывают, что он трезво оценивал ситуацию. «Было бы беспочвенно ожидать от Германии отказа от всех надежд изменить ее восточные границы, — писал Остин Чемберлен. — Так же беспочвенно, как было, скажем, в 1875 году ожидать, что Франция откажется от чаяний вернуть однажды свои утраченные провинции... Но Германия обязалась никогда не пытаться изменить границу силой оружия и разрешать все разногласия со своими восточными соседями мирным путем» 165. Решающее значение для английских политиков играло, как всегда, общественное мнение, а оно было настроено против каких-либо гарантий безопасности в Восточной Европе. «У нас действительно нет прямых интересов в польском коридоре или в Верхней Силезии, — соглашался с англичанами Чемберлен, — и, конечно, нас не призывают взять какую-то конкретную ответственность в отношении этих территорий. Но кто может с уверенностью предвидеть, что мы останемся полностью безучастными, если там возникнет конфликт?» 166 Впрочем, английское участие виделось Чемберлену скорее политическим или дипломатическим, нежели военным. Уже после подписания Локарнских договоренностей он рассуждал так: «Если Польша неспровоцированно нападет на Германию, франко-польский союз, с учетом соглашения в Локарно, освобождает Францию от любых обязательств прийти ей на помощь. С другой стороны, если Германия беспричинно атакует Польшу, ни один здравомыслящий человек не скажет, что желание Франции прийти на помощь Польше является актом неспровоцированной агрессии, которая одна только приводит в действие нашу гарантию западных границ» 167. Англичане надеялись на силу своего политического влияния, способного предотвратить нежелательное развитие событий. Но этого в итоге оказалось мало.
