Хантер Томпсон - Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Ред.: Макговерн признался, что знал об этом за неделю до выборов?
ХСТ: Да. Я говорил с ним в тот же день на пути из Уичито в Лонг-Бич, и я могу сказать… Он раскрепостился настолько, что было ясно: что-то произошло… Он, наконец, впервые был расслаблен. Это произошло вскоре после того, как он сказал одному доставале в… Кажется, это был «Гранд Рэпидс»… «Можете поцеловать меня в задницу!» Он сделал это неожиданно… Подошел очень близко к этому парню и сказал: «У меня есть для вас новость — вы можете поцеловать меня в задницу». Большинство журналистов пропустили это мимо ушей. Он обнял его и прошептал, довольно тихо ему на ухо. Макговерн был уверен, что никто его не слышит. Услышали только двое — сотрудник Секретной службы и еще Сол Колер из газеты Newhouse. И это всплыло. Но к тому времени ему было все равно… Он засмеялся, когда я спросил его об этом на «Королеве Дакоты», и сказал: «Ну, это был один из тех отвратительных типов, которых хочется просто придушить…» Он был настолько раскрепощен, что это даже поражало. Поняв, что должно произойти, он расслабился. Позже он сказал, что знал об этом, по крайней мере, за неделю, а Гэри Харт позже сказал, что он знал за месяц.
Ред.: Гэри Харт позже признался, что знал, что Макговерн проиграет, за месяц до выборов?
ХСТ: Он сказал мне, когда я остановился в Денвере по пути на Суперкубок, что почувствовал это еще в сентябре, но, когда я спросил его, когда он понял точно, он на минуту задумался, а потом ответил: «Ну, я думаю, это было где-то 1 октября…» По опросам Пэта Кэдделла они знали — когда я говорю «они», я имею в виду штаб Макговерна, — какой ущерб нанесла та катастрофа с Иглтоном и что дело было труба начиная с сентября. Пэт сказал, что они провели месяц, просто ломая руки и выдергивая себе волосы, пытаясь решить, как исправить положение дел после Иглтона.
Ред.: Под «катастрофой с Иглтоном» вы имеете в виду то, как действовал в этой ситуации Макговерн?
ХСТ: Да, весь его имидж… Сначала он был индивидуалистом, антиполитиком, а потом вдруг превратился в правильного, прагматичного козла, который говорил, как любой другой политик… Иными словами, он начал говорить, как продавец автомобилей, лицемерить, и в глазах общественности он больше не был ни индивидуалистом, ни антиполитиком… Он был ничем не лучше, чем Хьюберт Хамфри, и это не мое личное мнение, именно так он и воспринимался… Вот хорошее слово. «Восприятие» — это слово, которое стало для кампании-1972 тем, чем слово «харизма» было для кампаний 1960-го, 1964-го и даже 1968-го. «Восприятие» — это новое ключевое слово.
Ред.: Что значит «восприятие»?
ХСТ: Тут имеется в виду разница между тем, кем кандидат является, и тем, как видит его общественность или избиратели.
Ред.: Что определяет разницу между восприятием и реальностью?
ХСТ: Лучший пример того, как восприятие может радикально изменить ход кампании, — это то, как Макговерн был воспринят избирателями Уоллеса на предварительных выборах в Висконсине, будучи почти таким же индивидуалистом и антиполитиком, как и сам Джордж Уоллес. Он победил на южной стороне Милуоки — там, где этого никто не мог ожидать.
Ред.: Это был район синих воротничков?
ХСТ: Не просто синих воротничков, а заводских рабочих — это действительно серьезный рабочий округ.
Ред.: Среди них было много поляков?
ХСТ: Да. Предполагалось, что в Четвертом округе победит Маски, но его кампания к тому времени уже разваливалась, а Хамфри был не тем человеком, который мог бы туда отправиться.
Ред.: Значит, избиратели — синие воротнички, поляки, избиратели в стиле Уоллеса — восприняли Макговерна как такого же индивидуалиста-диссидента, каким был Уоллес?
ХСТ: Да, в тот момент он делал акцент на вопросе налоговой реформы, который позаимствовал у Уоллеса во Флориде.
Ред.: В чем была разница между восприятием и реальностью в деле Иглтона?
ХСТ: Дело Иглтона стало первой серьезной трещиной в имидже Макговерна-антиполитика. Он бросил Иглтона по причинам, о которых до сих пор не хочет говорить. Психическое состояние Иглтона было намного хуже, чем было объявлено на публике. Насколько хуже, трудно сейчас сказать, над этим мне еще предстоит поработать… В любом случае не было никакой надежды на сохранение Иглтона в связке.
Дело Иглтона заслуживает того, чтобы взглянуть на него с точки зрения разницы между восприятием и реальностью. Макговерн был воспринят как бессердечный прагматик, который бросил этого бедного, невротичного, хорошего парня из Миссури, подумав, что люди не будут голосовать за него, потому что решат, будто шоковая терапия как-то повлияла на его умственные способности. В то время как на самом деле… Несмотря на отнекивания персонала Макговерна в последние дни кампании, когда я был одним из пяти или шести журналистов, которые очень активно пытались выяснить побольше об Иглтоне и о его реальном психическом состоянии… Я ведь в конце сентября — начале октября провел дней десять в Сент-Луисе, пытаясь добыть медицинскую карту Иглтона из больницы Барнса или из больницы Реннард в медицинском центре Университета Вашингтона… Так вот, Манкевич отрицал, что знает что-либо, потому что обещал защитить человека, который рассказал ему все с самого начала…
Ред.: Какого человека?
ХСТ: Человека, который позвонил через несколько дней после съезда и сказал… Который оставил в штаб-квартире в Вашингтоне записку: «Здесь то, что вы должны знать о Томе Иглтоне — он опасный псих».
Ред.: Это было еще в июне-июле?
ХСТ: Это было примерно через два дня после съезда в Майами.
Ред.: Аноним позвонил Манкевичу?
ХСТ: И Гэри Харту.
Ред.: И Гэри Харту?!
ХСТ: Они оба получили сообщения примерно в одно и то же время. Это был муж женщины, чье имя… Ну, нет никакого смысла вдаваться в эти подробности — это, вероятно, излишне… Но это был муж женщины, которая была в составе команды анестезиологов, принимавших участие во второй шоковой терапии Иглтона, поэтому она знала об этом.
Ред.: Значит, вы расследовали историю Иглтона, а Манкевич отрицал, будто что-либо знает об этом?
ХСТ: Неоднократно, снова и снова. Я знал, что он лжет, потому что получил все факты от других людей, работавших на Макговерна, имена которых не мог называть. Я не мог цитировать их, потому что обещал, что не скажу, от кого получил эту информацию. Тем не менее примерно через три недели после выборов Хейнс Джонсон из Washington Post написал серию статей о деле Иглтона, и вот как он объясняет реакцию Манкевича, когда тот получил информацию об Иглтоне… Он пишет, что два репортера из Knight раздобыли информацию приблизительно в то же время, что и Гэри, и Фрэнк. То же самое лицо, которое позвонило им, позвонило также Джону Найту в Детройт, и два репортера из детройтской Free Press или представитель вашингтонского бюро газеты Knight вылетели в Су-Фолс с длинной заметкой о ситуации с Иглтоном. Они еще не обнародовали эту историю, но собирались. Они пытались… сначала они пытались быть справедливыми к Макговерну и к тому же хотели использовать информацию, которой располагали, чтобы получить больше, — это нормальная журналистская практика.
Ред.: Какая практика?
ХСТ: Журналистская. Если у вас есть половина истории, но вы не знаете остального, то используете то, что у вас есть, чтобы выведать у кого-то все.
Ред.: Действие рычага.
ХСТ: Вот то, что Манкевич сказал Хейнсу Джонсону после завершения выборов, когда это уже не имело значения. Как говорит Манкевич, им «поступила довольно бессвязная и потому не подлежащая публикации записка, полная слухов и необоснованного материала, но сказанное там было похоже на правду». В записке было рассказано о пьянстве Иглтона и о его госпитализациях и электрошоковой терапии для решения психиатрических проблем. «Но самым ужасным, — сказал Манкевич, — был абзац, в котором приводились цитаты, по-видимому, из истории болезни. Там говорилось, что Тома Иглтона лечили электрошоковой терапией в больнице Барнса в Сент-Луисе от — и дальше шла цитата — “тяжелого маниакально-депрессивного психоза с суицидальными наклонностями”. И это испугало меня».
Таковы были слова Манкевича, и вот как он объяснил, почему лгал всем журналистам, в том числе мне, когда я спрашивал его об этом… Потому что я знал… У меня была эта цитата, полученная от нескольких сотрудников Макговерна, которые хотели обнародовать ее. Они думали, что, если бы люди узнали правду о ситуации с Иглтоном — о том, что его никак нельзя было оставить в связке, — восприятие поведения Макговерна в отношении Иглтона резко изменилось бы. Иглтон был бы уже не обиженным хорошим парнем, а тем, кем он являлся на самом деле, — беспринципным лжецом.
