Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Адаму Смиту эти изображения упорядоченной эволюции, братства и спокойствия представляются несбыточной мечтой. Рутина омертвляет дух. Рутина, по крайней мере та, какая была в нарождающемся капитализме, которому он был свидетелем, казалось, не допускала какую-либо связь между обыкновенным трудом и позитивной ролью повторения в «деланьи» искусства. Когда в 1776 году Адам Смит опубликовал «Богатство народов», его восприняли и продолжают воспринимать, как апостола этого нового капитализма. Это произошло из-за декларации, которую он сделал в начале своей книги в пользу свободного рынка. Но Смит больше, чем апостол экономической свободы: он полностью осознавал и темную сторону рынка. Это открылось ему, собственно, при рассмотрении рутинной организации времени в этом новом экономическом порядке.
«Богатство народов» основывается на одном великом озарении: Смит верил, что свободное обращение денег, товаров и труда потребует от людей выполнения все более специализированных задач. Рост свободных рынков сопровождается разделением труда в обществе. Мы легко поймем идею — метафору Смита о разделении труда, обратившись к пчелиному улью: по мере того, как улей увеличивается в размерах, каждая из его ячеек становится местом для некоего особого вида труда. Излагая формально, все цифровые параметры обмена — будет ли это величина денежного запаса или количество товаров на рынке — нераздельно связаны со специализацией производственных функций.
Собственный графический пример Адама Смита — фабрика по производству булавок и шпилек. (Не современных швейных иголок: булавки XVIII века были эквивалентами наших гвоздиков с широкими шляпками и маленьких гвоздиков, которые используются в столярном деле). Смит подсчитал, что изготовитель булавок, который все делает сам, может в лучшем случае произвести несколько сотен булавок в день. А на булавочной фабрике, действовавшей согласно новым принципам разделения труда, где изготовление булавок было разделено на составные части и каждый рабочий выполнял только одну из них, изготовитель булавок мог произвести более 16 тысяч штук в день[13]. Торговля, в которую вовлекается эта фабрика, в условиях свободного рынка будет только стимулировать потребность в булавках, что вызовет к жизни более крупные предприятия с еще более изощренным разделением труда.
Подобно бумажной фабрике Дидро, булавочная фабрика Адама Смита — это место для работы, но не место, где живут. Разделение дома и труда, говорил Смит, есть самое важное из всех видов современного разделения труда. И так же, как бумажная фабрика Дидро, булавочная фабрика Смита действует слаженно благодаря повторяющимся операциям, когда каждый рабочий выполняет только одну функцию. Булавочная фабрика Смита отличается от описания бумажной фабрики его видением относительно разрушительности такой организации рабочего времени с человеческой точки зрения.
Мир, в котором жил Адам Смит, конечно, давно уже был знаком с рутинными процедурами и расписаниями времени. Церковные колокола, начиная с VI века нашей эры, «размечали» дневное время на религиозные единицы; в период раннего Средневековья бенедиктинцы предприняли очень важный шаг, когда стали звонить в колокола, чтобы обозначить время не только для молитвы, но и для работы, и приема пищи. Ближе ко времени, в которое жил Смит, механические часы заменили церковные колокола, а к середине XVII века уже были широко распространены карманные часы. Теперь математически точное время можно было определить, где бы человек ни был, находился ли он в пределах видимости церкви или слышимости ее колоколов — это уже не имело значения. Время, таким образом, перестало зависеть от пространства. Но тут возникает вопрос: почему дальнейшее распространение этой регламентации времени оказалось для человека бедствием?
«Богатство наций» — очень солидная по объему книга, и пропагандисты новой экономики уже во времена Смита имели обыкновение обращаться лишь к ее драматическому и внушающему надежду началу. Но по мере чтения книги она становится все мрачнее и мрачнее; булавочная фабрика представляется все более зловещим местом. Смит признает, что разбивка заданий, связанных с производством булавок, на составные части обрекает каждого отдельного их изготовителя на отупляюще нудный день, когда час за часом проходят за выполнением одной и той же маленькой операции. В какой-то момент эта рутина становится саморазрушительной, потому что человеческие существа теряют контроль над своими собственными действиями. Отсутствие же ощущения времени означает, что люди умственно мертвеют.
Капитализм его времени, как полагал Смит, был в процессе пересечения великого «водораздела», когда «те, кто трудятся больше, получают меньше» при этом новом порядке. Он думает, прежде всего, о человеческих качествах, нежели о заработной плате[14]. В одном из своих самых мрачных пассажей из «Богатства наций» он пишет:
«С дальнейшим развитием разделения труда занятость все большего числа людей, которые живут трудом… оказывается привязанной к нескольким очень простым операциям, часто к одной или двум…
…Человек, чья целая жизнь потрачена на исполнение нескольких простых операций… обычно становится настолько тупым и невежественным, насколько это возможно для человеческого существа»[15].
Таким образом, промышленный рабочий не имеет понятия ни о том, что значит располагать собой, ни о том, что такое живая экспрессивность актера, который запомнил наизусть тысячу строк. Сравнение рабочего и актера, сделанное Дидро, является ложным, потому что рабочий не контролирует свою работу. Изготовитель булавок становится «тупым и невежественным» существом в процессе разделения труда; повторяющаяся природа его работы «усмирила» его. По этим причинам индустриальная рутина угрожает ослабить самые основы человеческого характера.
Если вот такой Адам Смит кажется до странности пессимистичным, то это происходит, возможно, только потому, что на самом деле он был более сложным мыслителем, чем пытается представить его капиталистическая идеология. В действительности, еще раньше, в работе «Теория моральных чувств», он утверждал высокую значимость взаимного сочувствия и способности отождествлять себя с нуждами других людей. Сочувствие, — доказывал он, — это спонтанное моральное чувство: оно проявляет себя как бы вдруг, когда мужчина или женщина неожиданно начинают понимать и воспринимать страдания или проблемы других людей. Однако разделение труда приглушает эти спонтанные вспышки; повторяющиеся операции, рутина подавляют проявления сочувствия. Конечно, Смит ставил знак равенства между ростом рынков, разделением труда и материальным прогрессом общества, но это не относилось к моральному прогрессу. И добродетели сочувствия раскрывают нечто, возможно, более тонкое относительно индивидуального характера человека.
Моральный центр Рико, как мы это видели, состоял в его решительном утверждении собственной воли; для Смита спонтанный взрыв сочувствия превосходит волю, как бы сметает человека в область эмоций, неподвластных его контролю, как, например, при неожиданном отождествлении себя с общественными бедами. Взрывы сочувствия — это царство спонтанного времени — толкают нас за пределы наших обычных моральных границ. В сочувствии нет ничего предсказуемого или рутинного.
Адам Смит отличался от своих современников тем, что делал акцент на этической важности таких взрывов эмоций. Большинство его современников рассматривало человеческий характер в его этическом аспекте так, будто у него было мало общего со спонтанным чувством или даже с человеческой волей. Джефферсон в своем «Билле об установлении религиозной свободы» (1779) утверждал, что «мнения и убеждения людей зависят не от их собственной воли, а непроизвольно следуют той очевидности, которая представлена нашему собственному сознанию»[16]. Становление характера начинается с исполнения человеком своего долга. Как говорил Джеймс Мэдисон в 1785 году, следование диктату совести «является также неотчуждаемым, потому что это право, данное людям, и это долг по отношению к Создателю»[17]. Природа и Бог предлагают — человек подчиняется.
Адам Смит говорит на «языке характера», который, возможно, ближе именно нашему времени. Характер, как это представляется ему, формируется историей и ее непредсказуемыми поворотами. Однажды установленная, рутина не позволяет многого совершить в своей личностной истории, поэтому, чтобы развить свой характер, человек должен вырваться из рутины. Это общее положение Смит специфицирует: он восславляет характер торговцев, полагая, что они действуют соответственно и как бы сочувственно меняющимся требованиям момента. В то же время он высказывает сожаление по поводу состояния характера промышленных рабочих, впрягшихся в ярмо рутины. Торговец, по его мнению, более полно задействован как человеческое существо.
